В этой теме нет ответов

[LenNik]

CHER MICHEL
(Дорогой Мишель)


Автор – Kadyn

Перевод – Инна ЛМ


Примечание автора:
Время действия этого рассказа – после серии «Часть жизни». Я бы хотела посвятить его моему брату Кариму за его любовь, поддержку и, что важнее всего, умение прощать.


Она принесла цветы из своего сада. Маргаритки. Белые.
Она стояла одна под мелким моросящим дождем. Его капли были едва заметны и висли на ее длинных темных волосах как мириады серебряных звездочек. Насколько он мог судить, она не плакала. Она просто стояла здесь, на его могиле, и ее глаза пристально смотрели на серый надгробный камень. Он знал, что она ненавидит кладбища, однажды она поклялась, что ноги ее больше не будет ни на одном из них. Казалось, она читает надпись на мраморной плите снова и снова, как будто для того, чтобы убедить себя, что это правда. Там было написано только: «Мишель Самюэлль 1965 – 1984», и больше ничего, никаких добавлений.
Майкл стоял под прикрытием деревьев и молча наблюдал за ней. Он находился достаточно далеко, чтобы она не увидела его, но ближе к ней, чем когда-либо бывало за эти годы. За четырнадцать лет, если быть точным.
Она шевельнулась, и он подумал, что она собирается уходить, но вместо этого она пошарила в сумочке и достала оттуда то, что искала – письмо. Он наблюдал, как она нежно поцеловала конверт. Затем она опустилась на колени и положила письмо на его могилу, под цветы, чтобы защитить бумажный конверт от дождя. Она послала надгробию воздушный поцелуй, и на один долгий миг ее пальцы скользнули по холодному камню. Потом она медленно встала и ушла.
Майкл долго ждал, прежде чем двинуться с места, отчасти из-за нежелания быть замеченным, а отчасти из-за того, что был напуган. Он подошел к могиле, и его руки слегка дрожали, когда он взял конверт. Тот не был запечатан. Майкл открыл его и осторожно вытащил письмо. Он заставил себя не читать его немедленно, чтобы не рисковать и избежать каких-либо случайностей. Поэтому он вернулся в свою машину и только там почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы прочесть слова, адресованные ему младшей сестрой*.

«Дорогой Мишель,
После похорон папы и мамы я поклялась, что ноги моей больше не будет на кладбище – никогда. Я даже отдала распоряжения, чтобы меня кремировали после того, как я умру. И я думаю, что, где бы ты ни был, ты знаешь, что я не пришла на твои похороны.
Но сегодня я собираюсь сходить на твою могилу. Я только что узнала о смерти Рене, и сама не знаю, что должна чувствовать: облегчение или боль. Я хотела побыть рядом с тобой, чтобы понять это. Этот визит запоздал, но не верь, что я когда-нибудь прекращала думать о тебе. Я никогда не говорила про тебя, Мишель. Все эти годы я избегала даже произносить твое имя. Но я никогда не забывала тебя и никогда не испытывала к тебе ненависти. И именно поэтому я ощущала такую печаль и такой гнев. И такое одиночество, несмотря на присутствие Рене.
Ты меня знаешь, я всегда держусь так, словно со мной всё в порядке, даже если это и неправда. Я не люблю докучать людям своими проблемами. А тогда я, помимо всего прочего, так стыдилась. Тебя, но в особенности себя. Ты всегда понимал меня, Мишель, а я – я была неспособна увидеть твою боль.
Мне так грустно, когда я думаю о тебе, а я думаю о тебе каждый день. Даже после всех этих лет, даже после того, как я влюбилась, вышла замуж и родила сына. У меня есть всё, чтобы быть счастливой, и я счастлива – я не притворяюсь. Но внутри у меня есть некая пустота, которую никто никогда не сможет заполнить. Это твое место в моем сердце, Мишель. Оно твое навсегда, и никто больше его не займет.
Я вспоминаю о тебе каждый день, когда смотрю, как растет мой сын. Его зовут Мишель. До того как он родился, я и представить не могла, что назову его в твою честь. Прости меня, но я боялась, что это может принести ему несчастье. Но когда он впервые посмотрел на меня, то я увидела, что это твои глаза, и тогда я узнала его имя. Это было настолько очевидно. У моего сына твои глаза, глаза нашей мамы. Ты знаешь, как сильно я всегда завидовала твоим большим зеленым глазам. Я получила свои от нашего отца, они маленькие и темные, и я перепробовала всё, чтобы заставить мои ресницы отрасти и загибаться, как твои! Наверное, я страшно раздражала тебя этим, когда мы были детьми. Я считала, что это настоящее расточительство, совершенно непростительное – чтобы у мальчика были такие красивые глаза. Я говорила, что они нужны мне куда больше, чем тебе! Ты от этого смеялся. Это всегда кончалось тем, что мы оба разражались смехом.
Я так скучаю по тебе, Мишель. Я бы хотела, чтобы ты мог узнать человека, которого я люблю, чтобы ты мог играть со своим племянником, чтобы ты позволил мне немножко позаботиться о тебе в обмен на все те годы, которые ты заботился обо мне. Я не знаю, что стало бы со мной после смерти наших родителей, если бы не было тебя. В каком-то смысле твоя смерть была даже хуже, чем их. Потому что на этот раз у меня действительно никого больше не осталось. Ни семьи, ни родных, ничего…
Я даже не думала о том, на какие деньги буду жить после твоего самоубийства. Мне было на всё это наплевать. Я упрекала себя за то, что никогда не благодарила тебя за твои заботы обо мне, за то, что никогда не говорила, что люблю тебя. В нашей семье всегда было туго с выражением эмоций. Открыто проявлять свои чувства нам было трудно. Я не знаю почему. Родители были с нами мягки и ласковы, но ты и я предпочитали дразнить друг друга, чтобы скрыть наши чувства. Ты говорил мне, что я – твоя самая любимая сестра, потому что других у тебя нет. А я в ответ заявляла, что тебе очень повезло, что у тебя есть я, потому что это твоя единственная возможность оказаться рядом с девочкой! Я пишу эти строки и не могу удержаться от улыбки. У нас столько хороших общих воспоминаний, как до смерти родителей, так и после.
Мы никогда не говорили, что любим друг друга, но мы знали это, так что слова не имели значения. Но после твоей смерти для меня внезапно стало важно сказать тебе о моей любви. Но было слишком поздно, и, кроме того, я была так зла на тебя. Я никогда не могла принять твое самоубийство; твою смерть – да, но не самоубийство, это казалось таким непохожим на тебя. Тогда я не могла поверить и в то, что ты был способен делать бомбы… Я тоже хотела умереть, чтобы быть вместе с тобой и нашими родителями. Если бы не Рене, я думаю, что убила бы себя.
Рене… Я столь многим ему обязана. Он позаботился обо мне – эмоционально и финансово – после твоей смерти. Он помог мне исцелить мои раны, научиться жить снова. Он был твоим лучшим другом, и рядом с ним я чувствовала, что словно бы не совсем потеряла тебя. Понадобилось много времени, чтобы я позволила себе увидеть его таким, каков он на самом деле. Человеком, который стал причиной твоего падения и гибели. К его чести я должна сказать, что он никогда не пытался внушить мне свои идеи и сделать меня своей сторонницей. Очевидно, он сказал самому себе, что одной жертвы в семье достаточно!
Мне было четырнадцать, когда ты умер, и я никогда не стремилась узнать, как ему это удалось, но Рене устроил так, что меня не отправили в приют для сирот. Я продолжила учебу в школе-интернате в Женеве. Шикарное место, и Рене приезжал навестить меня на каникулах. Когда мне исполнилось восемнадцать, я уехала из Швейцарии и вернулась вместе с ним во Францию, и вот тогда-то я и начала понимать, кто он такой. По ночам происходили тайные собрания, и приходили люди с суровыми и безжалостными лицами, которые, подобно привидениям, появлялись, кажется, только ночью. Рене никогда не переставал рассказывать им о тебе, прося их брать с тебя пример, и рассказывать мне, каким патриотом и героем ты был. Героем, который умер за свои идеи, умер за свободу, умер за правое дело… Умер, умер, умер! Это всё, что я слышала. Это он убил тебя, Мишель. Это он превратил моего нежного и любящего брата в террориста, способного сделать бомбу, которая убила десятки невинных людей.
Я знаю, что он не единственный, кого нужно обвинять, ты тоже виноват. Но я виню себя, потому что была слишком маленькой, слишком поглощенной собой и слишком беспечной, чтобы удержать тебя от такого ужасного поступка. Ты заставил меня возненавидеть имя нашего отца. Когда я вышла замуж, то была рада, что больше не ношу фамилию Саммюэль.
Вскоре после твоего ареста, когда я выходила из тюрьмы после свидания с тобой, мать маленького мальчика, которому из-за того взрыва ампутировали ногу, поджидала меня, и она плюнула мне в лицо. Я никогда не смогу забыть ее и всех остальных жертв, которые считали тебя чудовищем. Я хотела заорать им, что это неправда, что ты не такой – но я не могла. Мне было так стыдно за тебя и я была так сердита, что не могла защищать тебя.
Ты помнишь это свидание в тюрьме, единственное, на которое я пришла. Это был последний раз, когда я видела тебя, я была еще слишком мала и мне не захотели показать твое тело после твоей смерти. Так или иначе, я бы не хотела, чтобы в моей памяти остался такой твой образ. В любом случае, я вошла в комнату для посетителей убежденной в твоей невиновности и вышла оттуда убежденной в твоей вине. Я начала было разговаривать с тобой, сдерживая слезы и говоря, что собираюсь найти для тебя хорошего адвоката, что я переверну небо и землю, чтобы вытащить тебя отсюда, что я докажу твою невиновность, даже если мне придется потратить на это всю жизнь. А ты прервал меня, сказав, что дело того не стоит, что я должна забыть о тебе, потому что ты виновен. Даже тогда я не поверила тебе, но ты повторял это снова и снова, пока я не разрыдалась. Я уверена, что тогда посмотрела на тебя так, как будто не знала тебя, как будто место моего брата занял абсолютно чужой, незнакомый человек. Ты наверняка понял это, потому что в твоих глазах что-то изменилось. Твое лицо точно закрылось, и оно было как посмертная маска. Никакого выражения, ничего, только бесконечное отчаяние в глазах. Ты встал и ушел, прежде чем я успела заговорить. Три дня спустя я узнала о твоем самоубийстве.
Возможно, если бы я сказала, что люблю тебя несмотря ни на что, ты бы не убил себя. Я часто задавалась вопросом, ответственна ли я за то, что ты дошел до этого. Возможно, если бы я была сильнее, если бы быстрее выросла и повзрослела, если бы меньше зависела от тебя, ты бы не сделал ту бомбу. Ты всегда был рядом, к моим услугам, чтобы приготовить мне еду, помочь с уроками, утешить, когда воспоминания о наших родителях заставляли меня плакать. А что я делала для тебя взамен? Я не видела, как плохо тебе самому, как сильно тебе не хватает семьи. Ты был такой сильный, Мишель. Такой надежный и крепкий. Настоящая скала. Я никогда не видела те трещины, которые разрушали тебя изнутри. ТЫ был таким пылким, я восхищалась твоей яростью и силой твоих убеждений. Ты отправлялся на демонстрацию с улыбкой на губах, и я не видела той злости, которая вела руководила тобой. Я не понимала твоего гнева. Ты был так мягок со мной, так терпелив. Я знаю, что со мной не всегда легко жить под одной крышей, но ты никогда не обвинял меня в том, что я загубила твою молодость и лишила тебя чего-то. Мне следовало бы видеть то дурное влияние, которое оказывал на тебя Рене, но я была так счастлива, что у тебя теперь есть друг, что ты стал менее одиноким, что у тебя наконец-то появилась еще какая-то цель в жизни, помимо заботы обо мне.
После моего возвращения во Францию, когда я поняла, что Рене готовит новые «подвиги», как он это называл, я оставила его дом. Я не устраивала никаких сцен, поскольку знала, как он предан мне. Я объяснила ему, что должна испробовать свои силы и попытаться жить самостоятельно, что слишком много людей присматривали за мной. Правда, что я нуждалась в самостоятельной жизни, но главным образом мне хотелось уйти от него. Я получила стипендию для изучения английского я зыка в университете Бордо, нашла работу официантки и начала жить. Я встретила Люка и полгода спустя бросила учебу, чтобы выйти за него замуж – и вот она я.
Я поддерживала контакт с Рене, он приехал на мою свадьбу и на рождение Мишеля. Я не хотела полностью рвать наши связи, но меня устраивала некоторая дистанция между нами. Я никогда не желала знать подробности того, что он делал, но я инстинктивно знала, что это что-то плохое. Я боялась, что в один прекрасный день он попросит меня о помощи, об убежище. Я бы не выдала его, из-за того, что он для меня сделал, но я не хотела подвергать опасности мою семью. Поэтому известие о его смерти было облегчением.
Сегодня я получила письмо от одного его друга, о котором я никогда не слышала, он сообщил мне о гибели Рене и дал номер счета в швейцарском банке. Там лежат деньги, которые Рене оставил для меня. Я не хочу этих денег, я не знаю, сколько их там, но знаю, что это грязные деньги. Я выбросила это письмо и номер счета. Я никогда не прикоснусь к кровавым деньгам.
Я всегда была убеждена, что известие о его смерти будет означать исчезновение последней связи, которая соединяла меня с тобой. Но произошло нечто прямо противоположное. Я наконец-то почувствовала себя близкой тебе, как если бы это Рене держал нас вдали друг от друга все эти годы. В некотором отношении это так и есть. Если бы ты никогда не встретился с ним, то, я уверена, был бы до сих пор жив. Это ты был бы свидетелем на моей свадьбе и стал бы крестным отцом моего сына.
Ты заплатил за свои ошибки, Мишель. А мне пришло время вернуть моего брата. Я никогда по-настоящему не теряла тебя, но я больше не хочу прикидываться, что не скучаю по тебе. Когда Люк обнимает меня, потому что видит, что я чем-то огорчена, я не хочу больше лгать ему, говоря, что «это ничего». Это не ничего, это ты.
После того, как я навещу твою могилу, я вернусь домой. И я собираюсь крепко обнять моего мужа, и изо всех сил прижать в себе моего ребенка. И потом я расскажу им о тебе. Я расскажу им, почему назвала своего сына в твою честь, как ты всегда находил способ рассмешить меня, когда я была в плохом настроении, как сильно ты меня любил и какой любовью отвечала тебе я. А потом я собираюсь сказать Мишелю, что скоро подарю ему маленького брата или сестру. Мы с Люком время от времени заводили об этом речь, и я думаю, что настал подходящий момент. Мне хочется, чтобы Мишель познал эту радость – расти вместе с братом или сестрой. Такая любовь не похожа ни на какую другую, и я хочу дать ее моему сыну. Ты всегда со мной, мой старший брат. Я никогда не забуду тебя и я никогда не перестану любить тебя.
Я надеюсь, что, где бы ты ни был, ты обрел покой, Мишель. Я надеюсь, что мама и папа присматривают за тобой.

Любящая тебя сестра

Жозефина»


********

Закончив читать, Майкл долго сидел с закрытыми глазами. Он не плакал, потому что у него больше не было слёз. Через некоторое время он открыл глаза и снял кожаные перчатки, чтобы почувствовать собственными пальцами бумагу, к которой прикасалась его сестра.
Ранее, наблюдая за ней в бинокль, он хотел верить, что с ней всё в порядке, что она забыла его, как если бы он был только сном или даже ночным кошмаром. Она выглядела такой счастливой вместе со своим мужем и малышом, который был настолько похож на Адама, что они могли бы быть братьями, а не кузенами – и он подумал тогда, что всё к лучшему. Она улыбалась, как на той фотографии, которую Рене показывал ему, словно смерть брата никак не повлияла на нее. Он ненадолго остался в городе, чтобы увидеть побольше ее радости, и, когда она в одиночку уехала из дома, последовал за ней.
Он начал удивляться, когда они провели в дороге несколько часов, пока не понял, куда она направляется. Тогда он выбрал более короткий путь, чем тот, которым воспользовалась она, и подождал на кладбище, пока она появится.
Он не нашел никакого утешения в знании того, что она всегда будет тосковать по нему, наоборот, это опечалило его. Из-за нее и из-за него. Он знал, что скоро наступит день, когда ему придется покинуть свою поддельную жену и своего очень реального сына. Пока что он утешался верой в то, что они в конце концов забудут о нем, как, он думал, забыла Жозефина. Но теперь он осознал, как жестоко обманывал самого себя. Уменьшилась ли с годами его боль от потери родителей, или иссякло горе по Симоне? Нет, он просто похоронил эти чувства, так глубоко, что вел себя, словно они исчезли, но боль всё еще была там, такая же острая, как всегда. Он всего лишь сумел привыкнуть к ней. Теперь он уже привык терять людей, которых любил, и мог жить со своей болью. Но вред, который он причинял тем, кого любил больше всего – это нечто такое, с чем он так и не научился справляться. Это было самой худшей разновидностью страдания, какую он только знал.
Он удивлялся, как это его сестра сумела простить его, как он всё еще может быть дорог ей после того, что сделал. Потому ли это, что она считает его мертвым, или же она любила его так сильно, что продолжала бы любить, даже будь он «жив»? Он не знал…
К некоторым людям любовь приходит легко. Они не знают, как НЕ любить – тогда как многим приходится учиться любви. Жозефина была такой. Она распространяла вокруг себя свое доверие, тепло и нежность, всегда удивляясь, если кто-то возвращал их ей, отвечая на них, потому что взаимность никогда не была первоочередной причиной, по которой она проявляла эти чувства. Она просто не могла вести себя по-другому. Это был тот тип поведения, который он узнал в Никите. И главная причина, по которой он дал ей кодовое имя в честь своей сестры. Оно было чем-то вроде талисмана, который он хотел дать Никите для защиты. Это сходство с его сестрой было у нее врожденным, и так же сильно, как его работа требовала изменить саму ее натуру, он втайне надеялся, что она найдет способ сохранить ее и выстоять. И пока что ей это удавалось.
Выбор имени для нее стал неоспоримым доказательством его растущей привязанности к своему «материалу», и, конечно, он ожидал, что Мэдлин это заметит. Не в его стиле было преднамеренно выдавать свои чувства руководителям Отдела, но, учитывая гибель Симоны и его вызванное этим отчаяние, он знал, что Мэдлин истолкует это как признак выздоровления и позволит такому положению дел существовать до тех пор, пока оно не вступает в конфликт с основными интересами Отдела. В конце концов, она «дала» ему Никиту для того, чтобы снова вернуть его к жизни. До определенной степени она будет счастлива увидеть, что ее план успешно сработал. Продолжавшаяся миссия Вачека требовала от него частых и существенных проявлений человечной стороны его характера, а замкнутая манера поведения вредила его прикрытию. Он стал лучшим отцом и мужем с тех пор, как появилась Никита, более любящим и нежным, и Мэдлин одобряла его достижения. Она утвердила выбранное им кодовое имя без каких-либо комментариев.
Это доставляло ему некое удовольствие, в котором горечи было столько же, сколько и сладости – иметь возможность произносить имя сестры, когда он вызывает Никиту. Поначалу ему хотелось верить, что чувства, которые он испытывает к своей ученице – не более чем братская привязанность. Но это было лишь еще одной ложью, которую он внушал себе. Он устал лгать и предавать. Во время последнего задания он захотел, чтобы всё это прекратилось. Он никогда не желал умереть сильнее, чем после того, как предал Рене. Но Никита не позволила бы ему этого, она хотела, чтобы он жил. Иногда ее воля была такой твердой, что даже он не мог сломать ее. Он решил, что будет продолжать – так долго, как она этого захочет. Но когда она перестанет бороться за его жизнь, он умрет.
Очень долгий миг он гадал, не следует ли ему вернуться к могиле и снова положить письмо туда, где его оставила сестра. Это было бы правильным поступком, но он не мог этого сделать. Прежде всего, он не должен был сюда приезжать. Он нарушил еще одно правило Отдела – и сохранит письмо. Им придется просто добавить эту «ошибку» к общему списку, если они когда-нибудь узнают о ней. Если письмо обнаружат, это не подвергнет опасности жизнь Жозефины – оно могло быть унесено ветром или украдено, и она никогда бы не усомнилась в его смерти.
Он погладил письмо, которое всё еще держал в руке, прежде чем аккуратно сложить его и опустить в карман пальто. Он будет перечитывать эти строки, пока не выучит наизусть и спрячет там, где, можно надеяться, Отдел не найдет их.
Это письмо воскресило его вину за гибель Рене и за его собственные деяния, прошлые, нынешние и будущие. Но он сохранит его не по этой причине. Через несколько часов Жозефина будет дома и выполнит обещание рассказать своим мужу и сыну о нем. Не об убийце, которым он стал, но о брате, которым был когда-то. И, хотя он знал, что разительно переменился за эти годы и даже со времени того взрыва, но вынужден был признать, что он по-прежнему брат Жозефины и всегда им будет.
Скоро она станет говорить о нем – с любовью. И больше нет никого на всей планете, кто бы думал о нем так. Елена и Адам на самом деле не знают, кто он. Никита… Она достаточно любит его, чтобы спасти ему жизнь, но он не был уверен в том, что она почувствует и как отнесется к нему, когда узнает о миссии Вачека. Но сестра всё еще продолжает любить его. Почему-то он был убежден, что ее чувства не изменились бы, если бы она узнала о его жизни в Отделе. Потому что настолько сильна была их связь, соединявшие их узы.
Он позволил воспоминаниям захватить себя – на этот раз приятным. Он был рад, что и она тоже наконец смогла предаться им. Как-то раз он водил ее на один спектакль. Это была история двоих призраков, которые узнали, что последний живой человек, еще помнивший их, вот-вот умрет. С его уходом память о них перестанет существовать, и они наконец-то исчезнут, наконец-то «умрут». Пока Майкл ехал с кладбища, он понимал, что его сестра сохранит память о нем живой. И призрак, которым он стал благодаря Отделу, обрел покой в знании того, что Мишель Саммюэль будет жить и дальше.