Слезы брошенной Куклы или Баллада о любви.

Слезы брошенной Куклы или Баллада о любви.

Но когда б и понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя, не мучась?..
И.Анненский.

Мир никогда не читал строк пронзительнее.
Или читал?
Возможно. Возможно, их тысячи... Синие, старательно выведенные буквы живут какой-то отдельной жизнью, сопротивляются, не желая складываться в слова, в едкие и отчаянные фразы. Чернила плачут горькими подтеками.
Это дождь. Или слезы…
Куклы не умеют говорить. Их удел – минуты счастья в руках любимых и долгое забвение в углу старого комода рядом с печальным мишкой и детской шкатулкой, до краев наполненной детскими мечтами. Куклы не умеют плакать. Да и зачем им все это? Что могут они поведать миру кроме глупых минутных восторгов и горького минутного же разочарования? Их слезы и слова всегда будут кукольными. Их любовь - ненастоящей.
Любовь… Банальность от первой до последней буквы. За тысячи лет она превращалась в монеты, стихи, кровь, боль, разочарование, предательство. В эмоции. В мудрость. В жизнь. Сколько еще у нее лиц?
Любовь… Это какая-то химия, какая-то сиюминутная перестройка молекул. Был один человек, стал другой. Это телепатия на подкожном уровне, когда его еще нет, а ты его уже чувствуешь, наполняясь беспокойством. Это необходимость сливаться пространствами, нарушая границы. Она налетает внезапно и улетает внезапно. Ничего не поделаешь.
Любовь… Осознается остро и резко, когда ее больше нет. Вот она, только что была, дышала, смотрела влажными глазами, тянулась жаркими губами, врастала настойчивыми, грубыми руками. Мгновение, вспышка, пустота… Пустота…
И тело ничего не хочет понимать, тянется, горит. Мысли путаются, не осознать потерю.
А любви больше нет. И взгляды не пересекутся, пронзая током. И пальцы не прикоснутся, оживая от тепла шершавой кожи. И тайные желания не выльются из черноты зрачков. И уже не достаточно разговорчивого молчания, блаженной тишины. Нужны слова, объяснения, обвинения, слезы, упреки, синие подтеки на белом листе. Пустота…
Скорбь порождает вину. Ведь было достаточно просто знать, что он непременно думает о тебе. Хватало мимолетного, торопливого прикосновения, жалкого и смешного подобия воздушного поцелуя. И воспоминание о молчаливом танце в темной комнате под грустного Джо Дассена заставляло душу вибрировать и звенеть, наполняя нежностью. Было очень просто верить. Бессознательно, как верит младенец своей матери, истово и преданно. Потому что, все это, и Дассен, и танец, и прикосновения, взгляды, не могут быть неправдой. Как солнце, как жар костра, как шум моря. Молекулы не перестраиваются ни с того, ни с сего. Поэтому не верить нельзя, не верить противоестественно, как не дышать.
И воздуха больше нет. Пустота…
Жизнь есть, а воздуха нет. Нет грустного француза, нет нежности, нет молчаливого танца в темной комнате, мысли больше не путаются, взгляд не исторгает тайное желание, шершавая кожа не притягивает вздрагивающие пальцы. Пустота…
От нее избавит лишь смерть. Но до нее далеко.
Или новая любовь. Но до нее еще дальше.
Да и возможна ли она для брошенной Куклы? В ее темный и душный комод не заглядывает солнце.
У нее остались лишь слезы и бумага с прыгающими буквами.
Куклы не умеют говорить… не умеют плакать…

*шмыгает носом, утирая его рукавом*

" Куклы не умеют говорить… не умеют плакать…"

Если бы они не умели ещё и любить.