Глава 11
Мысли о Карен не выходили из головы, она стала для него наркотиком, необходимым для полноценного существования. Последние дни он жил в ожидании часов, которые он проведет с ней: просто увидеть ее лицо, почувствовать ее тепло… Но Мейсон вспомнил, как доверчиво Карен глядела на него, когда признавалась в симпатии к нему, и в очередной раз решил, что правильно сделал, расставшись с ней. Или неправильно… Этой дилеммой он мучился уже много часов. Время от времени посещала шальная мысль – пусть она только похожа на Мери, но его тянуло к ней, и чем больше он общался с ней, тем сильнее она его влекла, так почему бы не попробовать еще раз. Кому от этого будет хуже?! Мейсон и сам уже не понимал, где грань между воспоминаниями и интересом к Карен. И Санни опять же в ее обществе удается держать под контролем. Правда, были на этом пути и тернии. Придется ей рассказать, что он не Санни Спрокет, а Мейсон Кепвелл, потому что эта двойная жизнь ему уже надоела, но что-то подсказывало Мейсону, что Карен эту мистификацию не оценит. А еще он представил лица родственников, которых он знакомит с Карен, и реакцию девушки, узнающей, что она точь-в-точь его умершая невеста. Да нет, я правильно сделал, что расстался с ней, снова подумалось Мейсону.
Только как подавить Санни? Чтобы ослабить его, нужны яркие позитивные впечатления или хотя бы приятные воспоминания, а еще люди, которые любят его. Мейсон заметил, что Санни часто исчезал, когда он разговаривал с родственниками, раньше Альтер-эго слабел в присутствии Джулии, но это было до того, как она его оттолкнула. И почти пропадал в обществе Карен, впрочем, ее заслуги в этом не было. Сейчас на свободе, Мейсон попытался разобраться в причинах, породивших Санни.
Как-то все сразу навалилось… Сначала его метания между Джулией и Викторией, закончившиеся разводом, но сначала приведшие его к старому другу и советчику – бутылке. Его чувства к этим женщинам были разными, но он любил их обеих, а в итоге мучил их и мучился сам от того, что никак не мог решиться порвать с Тори, хотя их отношения давно сошли на нет. Но по большому счету, он мог бы прожить без них обеих, как он сказал когда-то Тори в минуту откровенности, счастлив он только, когда наконец-то остается один и от него все отстают.
Затем всплыла правда о матери в старой истории с Хелом Кларком, ставшей последней каплей в его отношении к ней. Мама… Мысль о ее возвращении была прибежищем в детские годы, когда было особенно одиноко. С годами ее реальный образ стерся из памяти, и, как он сейчас это понимал, был здорово доработан воображением. Но он много лет свято хранил верность той, кого совсем не знал, готовый отстаивать любовь к ней перед всем светом… перед своей семьей. Его мама была нежной, любящей, беззащитной жертвой отца и его страсти к Софии. Виновники, разрушившие мир пятилетнего ребенка, были найдены быстро, и многие годы Мейсон разрывался между любовью и ненавистью к ним, порожденной горькой обидой за мать, тоской по ней, завистью, что ему никогда не стать полноценной частью новой семьи отца. Сколько Мейсон не сравнивал Памелу и Софию, он не мог понять, чем мать хуже второй жены отца, а он хуже остальных детей. И как бы София хорошо к нему не относилась, как бы не старалась заменить мать, но в виртуальном сражении за сыновнюю любовь Мейсона она еще до начала битвы была проигравшей. Ведь сражение велось на уровне окрашенных в розовые тона его детских воспоминаний об идеальной матери и реальных поступков реальной женщины. Когда Памела появилась в Санта-Барбаре, мифу о матери пришел конец. Мейсон вдруг понял, что много лет сражался с ветряными мельницами, принимая их за великанов, и отталкивал близких людей ради той, кому он никогда не был нужен. Он сколько возможно отгонял эти мысли, находя Памеле оправдания, но в какой-то момент пришлось посмотреть правде в глаза.
А потом обвинение в убийстве Марка Маккормика. Расследование этого преступления всколыхнули в нем воспоминания, которые он спрятал глубоко в душе. Ему пришлось приехать в монастырь, где погиб Марк, где все напоминало о Мери. Ему подумалось, что она так бы, может, и была монахиней, если бы они не встретились, зато была бы живой. Но представить свою жизнь без нее, без любви к ней, он не мог.
Его любовь к Мери можно сравнить с солнцем, вдруг осветившим темный подвал, куда вперемешку сваливали нужные вещи и всякий хлам и все от времени покрылось пылью, а где-то даже проступила гниль. Под теплыми лучами гниль исчезла, скукожилась, и на ее месте выросли цветы. Лучи осветили самые темные уголки, и оказалось, что там пряталось сокровище, о существовании которого владелец то ли не знал, то ли давно забыл. И он стал считать себя богачом и самонадеянно думал, что так теперь и будет всегда. А потом солнце ушло, цветы завяли и превратились в прах, от них остались только семена, которые могли бы еще взойти при надлежащем уходе, только ухаживать за ними стало некому, сокровища были стремительно растрачены их владельцем, и осталось темное холодное и пустое место, заполняемое разным хламом.
Расследование в монастыре стало последним испытанием для его психики, он оказался в эмоциональном тупике, выход из которого он расхотел искать. И вот тут-то его место и занял Санни Спрокет, которого все устраивало, у которого не было тягостных воспоминаний и порушенных надежд. Его жизнь была проста, желания примитивны, но он был, несомненно, более счастлив и существовал в полной гармонии с собой миром.
- Черт тебя подери, Кепвелл! – раздался голос Санни, отдохнувшего и набравшегося сил. – Так бы и щелкнул тебя по носу, жаль только нос у нас общий. Я честно соблюдаю наш договор, а ты хочешь меня обойти и удавить. Хорошо хоть ты так весело жил раньше, что тебе никто не верит, ни Джулия, ни родные. Сейчас одна Джулия считает тебя сбрендившим алкоголиком, давай, расскажи еще кому-нибудь про Санни Спрокета и посмотришь, как они кинутся тебя помогать. Кепвелл, у тебя такая несчастная жизнь, что я вот тут подумал, чего ты вообще живешь? Убирайся из этого тела и не порть мне настроение. С этой минуты я расторгаю наш договор и сам наведу порядок в твоей жизни!