Глава 4.Я чувствую себя так,
словно мое сердце вырвали из груди и
сплясали на нем чечетку. (с)Роберт Барр приехал домой из аэропорта, сразу пошёл в спальню и, не раздеваясь, упал на кровать. Он лежал и бессмысленно смотрел в потолок, а ОНА вдруг позвонила.
– Ты передумала? – выкрикнул в телефон Роберт. – Мне приехать?
Иден в ответ сказала несколько слов, и он стремительно нажал на сброс. И сразу же стер номер ее телефона. Глупо – как будто он не помнил его наизусть.
Нет, не глупо – потом когда-нибудь забудет, и все, нет ее телефона. И больше он никогда ей не позвонит – все, точка. И она больше никогда не позвонит – не сможет…
Плохо, что у него дома практически нечего выпить. Нужно исправить…
Роберт Барр выпил, что имелось в наличии, и позвонил Викки. И ничего у него с Викки не вышло. Он и сам не знал, чего хочет – не то быть с этой Викки подольше, стереть ею с себя отпечаток тела Иден, не то поскорее принять эту Викки как снотворное и заснуть.
А Викки уставилась на него с обидой и удивлением – что же это такое, почему безотказный механизм не функционирует…
– У тебя был тяжелый день… – наконец понимающе прошептала она.
И Роберту Барру вдруг стало очень важно пересилить себя, и окончательно стереть запах Иден и руки Иден со своего тела. Поэтому он всё таки доказал себе, что никакого тяжелого дня, и никакой тяжёлой недели, и ничего не было, всё в порядке, всё как всегда. А потом отвернулся и коротко сказал этой Викки: «Уходи….».
Он лежал и думал: что делать, что он должен делать, застрелиться что ли …Глупо… Он же взрослый мужик. Он много чего повидал, страшного повидал. А что ему больно, так это все как всегда и ничего не изменилось. Но если утром проснуться и ничего не болит, так значит, ты умер. А он пока жив.
Утром Роберт Барр проснулся и только тогда понял, как ему больно, нестерпимо больно. Так больно ещё никогда не было… Он как раз был жив, даже очень жив, еще как жив. И может, зря что жив…
Как образуется решение? Таится в подсознании, осторожно высовывается и тут же прячется обратно, медлит стать словами или внезапно выскакивает поступком?
Роберт Барр вернулся к своей привычной работе и к своей привычной жизни.
Только пить стал чуть больше…Только Викки приглашал к себе чуть меньше… Можно и не Викки, но какая разница…Только часами сидел и смотрел в окно, не мигая…Хотелось бы на океан смотреть, а получалось на пустыню… В Лас Вегасе нет океана…Хотя теперь и это уже не имело никакого значения – пусть будет пустыня….
Он так и не смог сказать себе, что единственной возможностью теперь сохранить себя – было признать, что жизнь больше любви. Очнуться и признаться…
Как это происходит? Любовь снова обрушивается на тебя или ты падаешь в нее – и так или иначе рассыпаешься на кусочки…
Несколько недель назад Роберта насильственно погрузили в Иден, сказали: нет у тебя отныне никаких чувств, и глаза твои закрыты, и весь мир закрыт от тебя, и нет у тебя другой судьбы, и никогда не будет – люби. И он погрузился в Иден, в русалочий взгляд, в нежные руки, в манящую улыбку, в мягкое лицо, в особенные слова… Но ведь другой судьбы у него нет и не было…И уже никогда не будет…
Да, он был с Иден, был с чужой женой и матерью чужих детей. Но, это всегда была его женщина, с самого начала принадлежавшая ему и только ему. Она не стала собственностью мужа и имеет право на свой собственный выбор. Но почему, почему она всегда выбирает не его?
Да, его страсть и любовь принесли боль этой женщине. И тогда и сейчас. Но и ему эта страсть и любовь принесли боль. А теперь боль была повсюду…. И весь мир за пределами боли… А он теперь навсегда внутри? Навсегда?
Да, и ещё муж. Но на Круза Кастилио, счастливого мужа, ему всегда было наплевать. Взять и убить этого мужа, что ли? Нет, ничего не изменится… А почему собственно не изменится? Может, это уже давно нужно было сделать?
Сколько же можно? Ждать? Разговаривать? Надеяться? Они с Иден всегда говорили о разном.. И тогда говорили… И сейчас…А любили друг друга безумной и бездумной любовью…Совсем чуть-чуть любили….Самую малость… Получил кусочек счастья…Теперь отдыхай… Жди… Надейся… Да нет, и не надейся уже…
У Иден была семья, и дети, и Санта Барбара, а у него что? ЧТО? Только страсть неутоленная и любовь без адреса. Бывший возлюбленный, бывший враг, бывший партнёр по бизнесу, бывший любовник, бывший КТО? Роберт Барр так долго был для Иден то предметом любви, то предметом ненависти, что и сам для себя стал, как будто предмет… Роберт устал, так устал, что перестал понимать смысл слова «люблю». И ему теперь стало казаться, что он ненавидит именно это слово – «любовь».
Роберт Барр чувствовал себя совершенно, полностью опустошённым…Или если проще – он окончательно и бесповоротно устал.
Всё снаружи и внутри стало другим и внезапно сложилось в новую картину – кусочки те же, а картина другая – тоскливая, мрачная, бессмысленная…Та прежняя удивительная и прекрасная картина, которая была написана ими в домике на пляже стала только эскизом…А сверху художник вдруг взял и закрасил всё черной краской. И получился «Чёрный квадрат» Малевича.
Роберт видел эту картину когда то давно на выставке в музее Метрополитен. Стоял, смотрел, злился. Жизнь свою представлял, очень хорошо так представлял…Это же он, Роберт Барр, квадратный снаружи и чёрный внутри.
Иден снова вошла в его жизнь, нарушив с таким трудом обретённый покой. Вошла, влетела, внеслась. И он, Роберт Барр, вдруг стал картиной Моне – таким расплывчатым, полным воздуха с яркими солнечными мазками. А теперь – снова чёрный квадрат – квадратный снаружи и чёрный внутри. Кто-то сказал, что это «чёрный квадрат свободы», свободы от чего…. от неё…от себя...от боли…от жизни…
И даже работа, которая должна была теперь быть для него самой важной, единственным прибежищем и спасением, казалась ему тоскливой, мрачной, бессмысленной … Хотя среди его финансовых операций были очень сложные, и он мог по праву ими гордиться. Но теперь работа не была ему по-настоящему нужна, работа не меняла ничего ни для кого. Он мог её делать, мог не делать – вот какое дело. Вот такая апатия, такая тоска.
Он теперь не говорил себе ничего сложнее, чем «хочу» и «надо», и ничего больше для себя не формулировал. Он не испытывал больше никаких чувств.
Хотя нет. Почти никаких.
Теперь ему, Роберту Барру, всё время было стыдно. Стыдно мужчине жить любовью. Стыдно мужчине жить только любовью. Стыдно мужчине несколько недель жить только любовью. Стыдно мужчине целую жизнь жить только любовью. Это и было единственное, что он чувствовал.
Любовь водила его на цепи, как на ярмарках водят медведя, заставляла его кланяться, протягивать шляпу и собирать милостыню. И вот, наконец, он устал от цирка. Всё, хватит. Потому что он мужчина. Стыдно мужчине быть любовью по вызову, стыдно… «Я мужчина, а не…» – дальше следовало несколько вариантов на выбор, один оскорбительнее другого.
Однако, Роберт Барр никогда, ни разу не спросил себя, не разлюбил ли он Иден? Он не разлюбил, невозможно было ее разлюбить, сколько будет жить, не разлюбит…
Прошлое… это то, о чем я хочу порой забыть,
и говорю себе, что стерла его из памяти,
выбросила из души и сердца…
Но есть вещи, которые помнишь сердцем, а не умом…
И нас снова предают глаза, руки и губы…(с)По дороге домой Иден поняла, что должна позвонить Роберту. Она ничего не сказала и не объяснила ему там – ни в доме, ни в аэропорту. Не могла, не было сил. Ничего не рассказала ему про свою запятую. Да, он бы и не понял…
Нужно позвонить, нужно объяснить ЕМУ – почему все так, почему…
– Роберт!
– Ты передумала? – ЕГО голос острой иглой вонзился в мозг. – Мне приехать?
– Я не хочу тебя обидеть, но я не могу, сейчас не могу…Прости меня…Так получилось…Я люблю…
Услышав в ответ короткие гудки, Иден подумала, что это какие-то неполадки со связью, и снова набрала номер. Абонент был уже недоступен…
Пляж, песок, шум прибоя, морская соль на губах, оконная рама.
Иден с удивлением обнаружила, что стоит у кухонного окна в своем собственном доме. Как она тут оказалась? Едва ли она помнила четко. Зато пугающе ясным было это наваждение, не покидающее ее с того момента, как она проводила взглядом взлетающий самолет. Это был другой дом, другое море, другой песок, другой мужчина. И почему-то все это другое казалось сейчас ей таким реальными и настоящим. А знакомые образы, звуки, запахи, лица, голоса, наполнявшие ее привычный мир, – призрачны и неясны. Она словно видит их сквозь туманную дымку. Как так случилось, вдруг, что ее реальная, хорошо налаженная и такая удобная жизнь стала смутной как сон, а все то, другое – болезненно отчетливым и таким остро необходимым?
Нет, надо перестать думать об этом. Заставить себя, сделать усилие. Прогнать, забыть – опять и снова. В который по счету раз? Неважно. Ей же раньше это так хорошо удавалось.
Иден прижалась пылающей щекой к прохладному стеклу. Этот контраст температур оказался для нее в эту минуту спасительно приятным. Отрезвляющим. Она – дома… дома…
– Мама, ты что, не слышишь? Мы когда-нибудь будем ужинать?
Голос дочери, Адри. Даже в самые тяжелые минуты душевной смуты и метаний он являлся для Иден главным стимулом к тому, чтобы все расставить по своим местам. Привести в порядок мысли и чувства. Адриана – это ее маленькая путеводная звездочка. Напоминание о том, насколько она счастлива и как ей повезло в жизни. И вот теперь, именно в этот момент, голос Адри она восприняла как нечто чудовищно раздражающее. Иден одновременно ужаснулась и испугалась этого своего ощущения. Что происходит? Она не может себе этого позволить, она должна прекратить.
Прекратить что? – Думать о НЁМ. Позволить что? – Любить ЕГО. Кого? – Роберта. Снова этот замкнутый круг. Она же должна была понимать, что так и будет. Именно так, а не иначе. Когда прыгнула вмести с ним с обрыва и утонула, именно утонула. Правда, на этот раз она не выбирала. Не успела подумать, что опять нужно будет выбирать… Или не смогла подумать… Или не хотела … Просто так случилось. Слу-чи-лось.
– Адри, детка,…да, да, конечно, иди, зови Чипа. Что-то ваша мама сегодня не в форме, - улыбнулась она, погладив девочку по щеке.
– Жаль, что миссис Уилсон ушла в отпуск. А ты сама ничего не купила. Опять заморозка. Надоело. Ненавижу рис и терпеть не могу рыбу. Могла бы заказать что-нибудь.
– Дорогая моя, завтра мы все исправим, обещаю, – заглянув в обиженные глаза дочери, Иден снова почувствовала себя виноватой.
Надо взять себя в руки. Соберись Иден, соберись. Сделай что-нибудь. Тебе же все это знакомо. Медленно, двигаясь словно по инерции, Иден выполняла набор определенных движений – тарелки, вилки, ложки, салфетки будто сами собой появились на столе и заняли свои положенные места.
Ей почему-то никогда не удавалось делать это быстро, машинально, легко и непринужденно. Но она старалась, она училась, она справлялась все эти 15 лет замужества. Потому что так нравилось Крузу, хотя он всегда говорил, что это не главное. Сейчас же вообще все валилось из рук, лицо горело, а руки были ледяными, онемевшими и какими-то слабыми, неспособными ничего удержать. Единственное, что могло их согреть – это ЕГО ладони. ЕГО руки. Она так любит эти руки... Любила…
– Мама, у кого ты брала интервью?
– Какое интервью?
– Ну в Лос-Анджелесе…
– А…ну да. У Лейтона Хьюита. Ты же знаешь, он выиграл US Open в этом году. Новая звезда.
– Да, ну его. Ненавижу теннис. Если бы у какой-нибудь кинозвезды, было бы здорово.
– Адри, ты помешана на этих звездах!
– Чип, а ты помешан на бейсболе. Мама, можно мне пойти на вечеринку к Кэти в субботу?
– Да…
– Мама, рыба подгорела, фу.
– Да, Чип, есть немного…
– И рис пересолен.
– Да…
– Мама, ты что влюбилась?
– Да…
– Дааааа?
Чип прыснул со смеху и капли сока брызнули на скатерть, оставляя яркие пятна.
– Адри, ну ты и сказала! Влюбилась! Влюбляться вообще глупо.
– Мама же влюбилась в папу, поэтому они поженились. Да, мама?
– Да.
– Лично я не собираюсь влюбляться, – заявил Чип. – Никогда.
– Чип, милый, есть вещи, который человек не может планировать. Так случается.
Разве она собиралась? И тогда и сейчас. Разве хотела специально?
Самое, что ни на есть дурацкое объяснение этому всему вертелось на языке: «Так получилось…». Любовь. Судьба. От судьбы не уйти.
Её жизнь теперь стала похожа на кино. Действие развивается, а она стоит и смотрит со стороны. А там, на экране, кто-то другой, та прежняя Иден, живёт, ходит, говорит, действует, любит. Кого любит? КОГО?
– Да, мама. Привет…
– У тебя усталый голос. Ты хорошо себя чувствуешь?
Она не знала, что ответить. Все ощущения и чувства сосредоточились где-то в подсознании, которое безжалостно и настойчиво порождало один единственный образ. Тело не чувствовало ничего.
– Все в порядке, – произнесла она дежурную фразу.
– Может, стоило оставить Чипа и Адриану у меня, чтобы ты отдохнула? Если хочешь, привези их завтра. Им нравится жить со мной.
– Спасибо, думаю, мы справимся.
– Когда возвращается Круз?
– Я…я не уверена. Он предполагал, что процесс займёт около четырёх недель. Он так сказал…– ответила она, нервно теребя кончики светлых прядей, рассыпанных по плечам. Роберту нравились ее волосы. Он так говорил.
– Ну, две недели уже прошли, значит ждать осталось всего две.
Две недели. Всего две недели. А почему то кажется, что целая вечность.
– Круз звонил? Что он говорит?
– Нет…Да. Ничего определенного. Мы толком не говорили. Но он сообщит, когда что-то будет известно точно.
– Иден?
– Да, мама.
– Что-то случилось?
– Мама, я заеду завтра, ладно? С Чипом и Адри. Извини, мне звонят с работы. Пока.
Она бросила трубку, не дожидаясь ответа. Потому что это невозможно. Она не хотела никаких вопросов. Иден снова почувствовала это непонятное раздражение, как тогда, на кухне.
Потому что каждое ее слово – ложь. А лгать не просто, надо уметь. Были случаи, когда она это делала в своей жизни. Но давно, очень давно. Она разучилась лгать, в этом не было необходимости. А сейчас снова научилась. И это было невыносимо. Потому что она лгала самым близким людям – маме, Крузу, детям. И самое главное ,себе…
«Тебе же мучительно врать, Иден…» И ЕМУ она тоже лгала. Всё это время, что была с НИМ, лгала. Он ее ненавидит, должно быть. Он должен ее ненавидеть.
Потом позвонил Круз. Он мало что спрашивал, в основном говорил сам и предложил поехать в Париж, когда вернется.
– Почему в Париж? – удивленно спросила она.
– Странно, что ты спрашиваешь. Неужели забыла? Ты мне всегда говорила,что это место стало для тебя особенным после того, что мы пережили там с Адрианой. Но, если хочешь что-то другое, составь маршрут сама. Договорились?
Договорились…Вот опять она сердится. Неужели сегодня пятница? Или теперь все ее дни превратятся в пятницу? Почему Круз даже не спросил, а хочет ли она куда-то ехать, вообще.
Он вернётся, и всё будет как всегда?
Барбекю на пляже в кругу родственников и друзей, поездки загород по выходным, дежурная пятничная злость… ну а чего же она хотела – чтобы в неделе вообще не было пятницы? И что толку говорить – не поеду на барбекю, не поеду загород? Иногда она мысленно совершала прыжок в сторону, задумывала перестать слушаться – не делать, не ездить, не ходить, не… не… не… А, к примеру, валяться весь день на диване и смотреть старые фильмы. Но тут же возвращалась обратно. Ведь он никогда и ничего не заставлял её силой. Она поступала так по собственному желанию. Просто всё, что делал Круз, было так правильно и разумно, что в итоге почему-то всегда так получалось, что она виновата, что злится и чего-то там не хочет. И она старалась, очень старалась делать всё правильно и разумно… И ей это нравилось…
Он же любит тебя, Иден. Всегда любил и очень сильно, просто он такой. Он знает как лучше. И сейчас ей на мгновение захотелось, чтобы он немедленно приехал и все решил, потому что она больше не могла об этом думать и притворяться. Ей нужно рассказать ему. Иначе она не сможет так больше, не вынесет.
А рука предательски потянулась к телефону. Пальцы как во сне набрали знакомый номер. Она теперь помнила его наизусть.
«Абонент недоступен или находится вне зоны обслуживания…позвоните позднее».
Ночь.
Иден сидела одна на кухне, освещенной одним лишь маленьким ночником, когда-то прибитым к стене заботливыми руками мужа. Она потеряла счет времени и вряд ли могла определить, как долго вот так сидит, не выпуская из рук телефон. И почему-то вдруг подумала о матери, и пожалела, что так отчужденно разговаривала с ней сегодня. София любила ее отца… но она любила и другого мужчину. Иден помнила, как ненавидела мать, когда та вернулась в Санта Барбару, винила за все – за разрушенную жизнь отца, собственную детскую обездоленность, нехватку материнской ласки и внимания. Если она уйдет к Роберту, неужели дети тоже будут ненавидеть ее? Они теперь взрослые и всё понимают. Они осудят… Как страшно…
Она всё должна объяснить ЕМУ. ОН должен понять! ОН должен…
Снова и снова Иден набирала этот номер, надеясь на то, что услышит ЕГО голос.
«Абонент недоступен или находится вне зоны обслуживания…позвоните позднее».
Сообщение отредактировал Niro: Вторник, 21 июня 2011, 17:03:35