История навеяна моим походом в Большой театр на балет "Щелкунчик" вечером 31-го декабря. Это был мой первый в жизни балет, к тому же, с моей многолетней любовью - Николаем Цискаридзе - в главной роли, которого я также впервые видела, что называется, живьем. Впечатление от увиденного на сцене и гениальной музыки Чайковского оказалось настолько сильным, что родилась идея небольшого фика. Буду выкладывать сразу по мере написания, очень надеюсь, что это не затянется на два года, как с Уравнением.
П.С. Строчка для названия и все эпиграфы взяты из поэмы А.С.Пушкина "Егений Онегин".
***
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
…
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
Было два дня в году, которые Роберт Барр ненавидел особенно сильно, – собственный день рождения и тридцать первое декабря. Хотя второй, пожалуй, даже больше. В конце концов, о дне рождения можно было намеренно «забыть», просидев с самым будничным видом в офисе за бумагами допоздна, что он обычно и проделывал, надеясь, что никто из коллег и знакомых не вспомнит о знаменательной дате.
Когда-то ему удавалось провести даже Ренфилд, которая никогда не полагалась в таких вопросах на свою память и скрупулёзно записывала все важные даты в ежедневник. Несколько лет подряд накануне дня Х блокнот внезапно пропадал из запертого ящика стола и также внезапно появлялся в нем на следующий день, пока Ренфилд не обнаружила-таки связь между днем рождения Роберта и странными перемещениями своей записной книжки. А обнаружив, сделала вполне закономерный вывод, что босса по каким-то причинам не слишком радуют поздравительные речи и именинный торт, и с тех пор всегда подыгрывала нехитрому спектаклю под названием «Сегодня самый обычный день». И, тем не менее, когда спектакль заканчивался, Роберт неизменно находил на своем рабочем столе неприметную коробку с какой-нибудь приятной полезностью – этим, к взаимному удовлетворению сторон, и ограничивались все праздничные мероприятия.
А вот с Новым годом дело обстояло хуже – от разноцветных гирлянд в витринах магазинов, елок на каждом перекрестке и звучащих отовсюду рождественских песен было решительно некуда деться, разве что улететь на все праздники куда-нибудь подальше, желательно в Антарктиду к пингвинам. Но даже этого Роберт не мог себе позволить, под конец декабря обычно накапливалась куча дел – сводить балансы, подписывать документы, проводить переговоры и совещания и масса другой малоприятной работы, которая непременно должна быть закончена в текущем году.
Роберт искренне считал, что причина его отвращения к двум главным праздникам в том, что он просто не любит лишнюю суету с подарками и впадает в тоску от необходимости каждый раз с улыбающимся лицом выслушивать одни и те же банальные нелепости и произносить их в ответ. На самом деле, причина была в другом, хотя Роберт вряд ли признался бы в этом даже себе самому – именно в эти дни он особенно остро чувствовал собственное одиночество, пустоту и бессмысленность своей жизни, в которой год за годом ничего не меняется и ничего не происходит.
***
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Когда Роберт вошел в ложу, у него невольно вырвался восхищенный возглас. Ему доводилось бывать во всех главных театрах мира, но ни Ла Скала, ни Конвент Гарден, ни Гранд-Опера не шли ни в какое сравнение с тем, что он видел перед собой сейчас.
Громада зала Большого театра, казалось, бесконечно устремлялась ввысь ступенями ярусов, теряясь где-то на недосягаемой высоте. Хрустальные подвески на исполинской люстре сверкали и переливались бриллиантовой россыпью в лучах света, рождаемого четырьмя сотнями ламп-свечей. Балконы и ложи утопали в кроваво-красном кардинальском бархате, в багряных отблесках пламенели антикварные бронзовые канделябры, лепные барельефы горели безмолвным пожаром сусального золота, наполняя зал таким сиянием, что вошедший из темноты зритель в первые секунды непроизвольно зажмуривался, чтобы не ослепнуть.
Во всем этом великолепии не было ни капли вычурности или нарочитой бутафорской роскоши – только торжественная строгость, парадность и удивительное величие, заставляющее каждого попавшего сюда гордо выпрямить спину и ощутить себя особой королевских кровей.
Все еще находясь под впечатлением увиденного, Роберт занял свое место. До начала спектакля оставалось еще много времени, прозвенел только первый звонок. Не зная, чем себя занять, он несколько раз перечитал программку, затем от скуки взял бинокль и начал разглядывать публику в партере, разодетую в пух и прах и щеголяющую разнокалиберными драгоценностями.
Роберт приехал в Россию несколько дней назад, в канун католического Рождества, чтобы подписать документы о покупке крупного пакета акций сети элитных российских отелей. «Барр Индастриз» больше года вела переговоры с владельцем сети – русским бизнесменом Сергеем Копыловым, и, наконец, договоренность была достигнута. Опасаясь, что сделка может сорваться, Роберт настоял на скорейшем подписании всех бумаг, несмотря на приближающиеся новогодние праздники, и вылетел в Москву первым же рейсом, оставив верную Ренфилд заканчивать текущие дела.
После соблюдения всех юридических формальностей он должен был еще вчера утром вернуться в Нью-Йорк, но из-за сильнейшего снегопада, продолжавшегося второй день подряд, работа всех аэропортов была парализована, большинство рейсов отменено или задержано на неопределенный срок, и Роберту предстояло встретить Новый год в Москве совершенно одному.
Узнав об этом, Копылов немедленно пригласил американского гостя отметить праздник с его семьей и друзьями в загородном особняке, красочно расписав все достоинства мероприятия с банкетом на сто персон, настоящей русской баней, катанием на санях, балом-маскарадом и фейерверком. Представив себе подобную перспективу, даже прекрасно владеющий собой Роберт не смог сохранить невозмутимость и так красноречиво поморщился, что Сергей понял все без лишних объяснений. Ничуть не смутившись, Копылов тут же предложил альтернативу – посетить вечером тридцать первого декабря балет «Щелкунчик» в Большом театре, пообещав «по своим каналам» достать лучшие места.
Снова отказаться было бы крайне невежливо. Да, и, в конце концов, рассудил Роберт, почему нет? Он всегда любил театр, а русская балетная школа до сих пор считалась лучшей в мире. Спектакль заканчивался достаточно поздно, затем он мог без особой спешки вернуться в отель, выпить в номере шампанского и лечь спать, а утром, возможно, удастся-таки улететь домой и забыть эту новогоднюю свистопляску, как страшный сон.
Копылов не обманул – пожилой капельдинер, кстати, прекрасно владеющий английским, проводил Роберта в одну из так называемых «царских» лож, располагавшуюся слева от бенуара, практически возле самой сцены. Даже первые ряды партера находились дальше, отделенные от сцены оркестровой ямой. «Царские» ложи предназначалась исключительно для почетных гостей, билеты на эти места не продавались, так что Роберт сидел в полном одиночестве.
Его должен был сопровождать Сергей, но из-за гигантских многокилометровых пробок на дорогах тот так и не смог выехать из своего дома в загородном поселке, поэтому Роберт остался без компании, что, впрочем, не слишком его расстроило.
***
Ужель она? Но точно... Нет...
Как! из глуши степных селений...»
И неотвязчивый лорнет
Он обращает поминутно
На ту, чей вид напомнил смутно
Ему забытые черты.
Когда прозвенел второй звонок, он все еще изучал в бинокль собирающихся зрителей, перейдя от партера к балконам ярусов и ложам на противоположной стороне. Там публика была проще и интереснее для наблюдения.
Вот строгая мамаша ведет за руку пританцовывающую от восторга, наряженную в лучшее платье девочку лет шести, а другой рукой сжимает локоть нахмуренного и вырывающегося мальчика-подростка, закованного в ненавистный костюм с бабочкой. А замыкает шествие полный, краснолицый и чем-то невыразимо похожий на пингвина отец семейства, поминутно вытирающий платком лоб и пытающийся ослабить намертво затянутую удавку галстука.
А вот в бенуаре подвыпившая в честь праздника дама средних лет обнаружила, что ее место кто-то занял, и возмущенно выговаривает капельдинерше. Видимо, не найдя у нее поддержки, дама начинает во весь голос выкрикивать что-то прямо в зал, вызывая возмущенное шиканье в партере и сдавленные смешки на ярусах.
С улыбкой глядя на бесплодные попытки вывести разбушевавшуюся даму из зала, Роберт краем глаза заметил какое-то движение в «царской» ложе напротив и с любопытством перевел туда бинокль.
Только что вошедшая в ложу женщина, повернувшись спиной к залу, о чем-то беседовала с сопровождавшим ее капельдинером. Он не мог видеть лица, но в ее красном вечернем платье, обнажающем молочную белизну плеч удивительной красоты, в распущенных, завитых в локоны светлых волосах, в мягком изгибе рук, во всех плавных и певучих линиях ее тела ему почудилось что-то очень знакомое, отчего вдруг тревожно и сладко заныло сердце. Он мгновенно вспотел и одним движением сбросил пиджак, не выпуская из рук бинокля. Судорожно сжимая окуляры мокрыми ладонями, Роберт пристально всматривался в незнакомку в ожидании, когда она повернется.
Нет, этого просто не может быть, потому что не может быть никогда… Таких совпадений не бывает, что ей здесь делать в такое время, да еще одной, без мужа, без детей? Идиот, ты сошел с ума, семь лет прошло, а тебе все на каждом шагу мерещится ее призрак. Это просто смешно! Наверняка, она сейчас дома, празднует со своим святым семейством, читает детям глупые сказки, вытирает сопливые носы и перепачканные печеньем физиономии, а ты все не успокоишься…
Этот внутренний монолог был прерван третьим звонком, после которого капельдинер вышел, с улыбкой сказав что-то женщине на прощанье. Она заняла свое место, повернувшись, наконец, к Роберту лицом. Хватило одной секунды, чтобы сомнений не осталось, – ее черты он безошибочно узнал бы из миллиона даже на смертном одре.
Это была Иден.
Сообщение отредактировал Инола: Вторник, 08 января 2013, 14:21:21