* * *
Уже несколько дней я веду себя как-то не так. Меня все раздражает. И то, что Роберт не выключает свет в ванной, и лай собак по ночам, и ругань соседей за стенкой. И сами стены меня раздражают. Я даже несколько раз принималась плакать. И еще я снова доставала фотографию отца. Ту, где мы вдвоем с большой рыбой. И даже чуть не порвала ее – от досады. А потом мне стало так обидно за него и так стыдно за себя, что я сидела и ревела как маленькая.
Может, я беременна?
Эта мысль возникла у меня вчера, и с тех пор мне как-то не по себе.
Я спросила Роберта, сколько детей он хочет иметь, и он сказал «пять». Мне показалось, что он недостаточно серьезно отнесся к моему вопросу, и я обиделась.
Он поднял мое лицо за подбородок, но я надулась и не стала смотреть ему в глаза.
- Ты что? Что с тобой? Ты серьезно? Тебе не нравится цифра «пять»? Три мальчика и две девочки – по-моему, оптимальный вариант.
Я нахмурилась еще больше и села на кровать. Он опустился рядом – на корточки и взял меня за руку.
- Не дуйся… Обсудим это, когда придет время, ладно?
- А если оно пришло?
Наконец-то беспечное выражение исчезло с его лица.
- О чем ты? Нет. Не может быть. Еще слишком рано заводить детей. Слишком… слишком много проблем. – Он отпустил мою руку и поднялся на ноги. – Ты беременна?
Я покачала головой.
- Нет. Я просто подумала… я хотела узнать…
Я услышала, как он вздохнул и даже усмехнулся – облегченно, и не стала договаривать. Я упала на бок и, схватив подушку, обняла ее. Он лег со мной рядом и обнял одной рукой.
- Иден… Посмотри на меня. Пожалуйста. Я хочу детей, просто сейчас правда не время. Ты ведь и сама понимаешь…
Я понимала. Я сама не знала, какой реакции ждала от него. А если бы он обрадовался, а я сказала «нет»? Было бы еще хуже. Я не должна была… вот так…
Я прижалась к нему – вместе с подушкой, и спрятала лицо у него на плече. И сказала, что люблю его. А он поцеловал меня в висок, в лоб, в нос… И убрал подушку.
У нее было странное выражение лица. Как будто…
- Ты плакала? Тебя кто-то обидел?
Я не знал, на что думать. И готов был свернуть шею любому, кто мог стать причиной ее слез.
Она помотала головой – не глядя мне в глаза.
- Иден, – я коснулся ее мокрой щеки и развернул к себе. – Что произошло? Скажи мне.
Она вздохнула. Как-то обиженно. Или отчаянно.
- Я была у врача.
Я вдруг испугался, что у нее какая-то страшная неизлечимая болезнь, и почувствовал, как внутри меня все холодеет.
- И?
- Я беременна.
Я чуть было не сказал: «И только-то?!», но вместо этого прижал ее к себе. Покрепче.
- Слава Богу… – тихо проговорил я, вдыхая запах ее волос.
Она отстранилась – удивленно.
- Ты рад?
- Да. Да, – повторил я, понемногу приходя в себя, и всмотрелся в ее глаза. – Почему ты плачешь? У тебя что-то болит?
- Нет. Не болит. Ты ведь… ты сказал, что еще не время.
- Тогда я не знал… Я же не знал, – объяснил я, притягивая ее к себе и целуя.
Теперь мне стало легче. Я почему-то сразу поверила – поняла по его глазам, по тону его голоса, что он и правда рад. Я прижалась к нему всем телом, отвечая на поцелуй. Теперь нас связывало нечто большее, чем просто любовь. Это было как благословение свыше. И мне хотелось как-то выразить свои чувства. Не только словами.
- Я люблю тебя, – шептала я в промежутках между поцелуями, запуская пальцы ему в волосы, взлохмачивая их и перебирая. Его губы становились все настойчивее, а мои – податливее. Под его горячими ладонями моя кожа покрывалась мурашками. Дыхание сбилось, а сердце стучало так, словно хотело вырваться из моей груди и припасть к его. Чтобы быть еще ближе.
Он начал с шеи, дошел до моего живота и вдруг отстранился. Я не поняла, в чем дело. Как будто его напугало что-то.
- Что? Что-то не так?
- Иден, наверное, теперь нельзя…
Он выглядел таким растерянным, взъерошенным и походил на галчонка. Такой невероятно смешной, любимый и трогательный. Я не могла сдержать улыбки.
- Почему?
- Я просто подумал, вдруг… вдруг это как-то повредит… и тебе будет больно.
- Нет. Не будет, – заверила я, целуя его в нос, в подбородок, а потом – в губы.
- Ты уверена?
- Да. Не бойся.
Я не помнила, почему проснулась. За окном было темно, и только тусклый свет уличного фонаря пробивался сквозь занавески. Я просто лежала, не двигаясь, и смотрела в пространство перед собой. И вдруг поняла, что Роберт проснулся тоже.
- Иден, – шепнул он, приподнимаясь на локте. Я обернулась. – Все хорошо?
- Да. Хорошо. Просто не спится.
- У тебя ничего не болит?
- Нет.
- Может, хочешь воды?
- Воды? – я задумалась, прислушиваясь к своим гастрономическим желаниям. – Нет, не хочу. Я хочу пиццу с анчоусами. Или нет... лучше просто чизбургер. И салат с тунцом и фасолью. Да, салат с тунцом. Или с кальмарами.
Он взглянул на часы, видимо, прикидывая, где все это можно достать среди ночи, и поднялся.
- Я попробую что-нибудь найти.
Он натянул майку, и я задержала его за руку.
- Нет, не уходи, – попросила я, притягивая его к себе и обнимая за талию.
- Но ты хочешь есть.
- Я не хочу, чтобы ты уходил. Посиди со мной. Я люблю тебя.
- И я тебя.
Ему не пришлось никуда идти этой ночью. Он мне нужен был сильнее, чем салат с тунцом и фасолью.
Он купил все это на следующий день, но мне уже хотелось банановый сплит. Чтобы не расстраивать его, я все-таки съела немножко салата.
Он все время спрашивал, как я себя чувствую, словно я и правда могла заболеть.
После его слов о том, что еще не время заводить ребенка, я боялась его реакции, боялась, что мы отдалимся друг от друга, но на самом деле получилось наоборот. С этого дня мы словно стали еще ближе. Роберт был еще нежнее, заботливее, внимательнее. А я еще счастливее. Мы даже перестали спорить по пустякам – как-то сами собой находились компромиссы. Или это Роберт стал уступчивее?
Возможно, это было не своевременно, и мы оба не были готовы, но – чем больше я думал об этом, тем счастливее становился. Вопреки всему.
Мы оба плохо представляли себе детей и совсем не представляли, что с ними делать, но сама новость о беременности удивительно сблизила нас. Мы совсем перестали ссориться. Единственное, что меня теперь волновало – это состояние Иден. Она стала еще капризнее, чем обычно, и я с радостью выполнял все ее капризы. Мне хотелось только одного – чтобы ей было хорошо.
Однажды мы засиделись за полночь – просто сидели и говорили. У нас был пикник на постели, мы ели крекеры, запивали их молоком и разговаривали. Я рассказывал, как в детстве поранил ракушкой ногу, и мама везла меня на коляске в больницу, я ревел в голос, и она плакала вместе со мной. А Иден вспоминала о брате, о том, как они уезжали в Швейцарию на каникулы кататься на лыжах, и перед самым отъездом Ченнинга угораздило разбить стекло и серьезно порезать руку. И ей пришлось оказывать ему первую помощь, иначе, обратись они в больницу, поездка бы сорвалась.
Мы рассказывали друг другу еще много всего о детстве и не только, и не могли остановиться. Я видел, как светятся ее глаза, когда она прижимает к щеке мою ладонь своей ладонью, и чувствовал себя абсолютно счастливым.
На мой вопрос, счастлива ли она, она улыбнулась – как-то лукаво и даже таинственно.
- Почти да.
- Почти?
- Для полного счастья мне не хватает целой чашки клубники.
- Целой чашки?
Она кивнула. И сказала, что даже согласна подождать меня, не сходя с места, пока я ищу ей клубнику.
Через час или полтора я снова сидел напротив нее и смотрел, как она уминает ягоды – одну за другой со скоростью пылесоса. Я смотрел на нее и улыбался.
- У тебя даже мысли не возникает поделиться со мной, – заметил я, с умилением глядя на такой аппетит.
Она удивленно посмотрела на меня и ревностно прижала тарелку к груди.
- Тогда мое счастье не будет полным, – объявила она и рассмеялась. – Прости. Угощайся, – она протянула мне тарелку, но я покачал головой. Ее клубничные губы были гораздо вкуснее самой клубники.
Мы снова сменили квартиру – на тот случай, если тот сноб из Гарварда все же сообщил о нас, и еще сменили фамилию – на случай, если Тонелл и его бригада до сих пор не оставили надежд взыскать с меня долги. Поэтому Си Си Кэпвелл был последним человеком, кого я ожидал увидеть в гостях.