Счастье… Для Роберта оно бывало разным.
В двадцать с небольшим – беззаботным, сводящим с ума, кажущимся вечным – с соленым привкусом моря и аквамариновыми русалочьими глазами.
Пять лет оно было едва различимым, тусклым, как свет от старой лампы, прикрытой шалью – но он верил в него так неистово, сконцентрировав на нем все мысли, что год за годом свет этой лампы не угасал.
Еще пять лет оно было бесполезным, ненужным, насмешливым: счастье – игрушка, счастье – обман. Счастье – увидеть прекрасный сон о далеких днях. Счастье – напиться и забыть выражение ее лица, когда он окликнул ее в театре. И на какое-то время вытащить бриллиант их истории их грязи, отмыть его, любоваться им…чтобы, протрезвев, забросить еще дальше. Он больше не нуждался в счастье. По крайней мере, в это он отчаянно думал.
Но однажды счастье само решительно ворвалось к нему в кабинет, распахнуло окна навстречу весне и сказало: «Она вспомнит. Она любит». И он, проклиная себя за малодушие, рванулся к этому своему счастью, бриллиант которого стал теперь мастерски отточен искусным ювелиром и засверкал еще ярче. Счастье – быть рядом с Иден, наедине, видеть, как она улыбается тебе одному, словно дарит все сокровища мира тебе – единственному. Счастье – провести рукой по волнам ее волос, откинуть от лица – ее волосы всегда завораживали его. Счастье – вспоминать их любовь вместе и видеть, каким огнем загораются ее глаза. Счастье – иметь право утешить ее, когда она плачет. Счастье – слышать от нее «Я люблю тебя», и терять голову, и понимать, что она еще что-то говорит, словно оправдывается, но ее сияющие глаза утверждают другое – важны только эти три слова.
Сейчас в его жизни много другого счастья.
Бывает тихое и теплое, когда его жена мягко отодвигает отчеты и предлагает пойти ужинать. И он открыто улыбается ей, не прячась за масками, и он любит называть ее нежным словом «милая» - она и есть бесконечно милая. Да, не «любимая». Но она и не требует этого. Она не спрашивает о его прошлом и не рассказывает сама – только иногда, сидя у камина, они могут часами не произносить ни слова, смотря на огонь и думая каждый о своем. Но потом они встают и отправляются обратно в свой мир – спокойный и уютный. Его жена и правда ни на кого не похожа. Разве что…пожалуй, если бы Мейсон познакомился с ней, он сказал бы, что она чем-то похожа на Мэри.
Счастье бывает осторожное и выжидающее, он боится его спугнуть. Она ждет ребенка. Он любит положить ей руку на живот и ждать, пока малыш перестанет стесняться и осторожно толкнет его ножкой. Многие поздравляют его с будущим наследником. Он будет счастлив сыну.
Но еще больше он любит свою дочку. Красавицу дочку, совсем не похожую на Иден. У нее темные волосы и карие глаза, а еще она большая хохотушка и никого на свете так не любит, как своего папу. У нее миллион игрушек и даже свой пони, но больше всего она любит играть с ракушками на берегу. Когда Роберт заметил это в дочери, он был поражен. И теперь их двое – романтиков моря, слышащих в шуме волн обещание счастья.
И только иногда, когда дочка совсем заиграется в свои ракушки, рассказывая им на своем птичьем языке одной ей ведомые истории, он видит перед собой мечущиеся на ветру светлые длинные волосы и ясные глаза, наполненные любовью. Он помнит ее всю, до мельчайших черточек, помнит тембр голоса и искорки в глазах. Не такой, как в 79-м – совсем юной. Такой, как десять лет спустя – завершенным творением гениального мастера. Он помнит, как она вспоминала. Какой болью и каким счастьем отражался в ней каждый вспомненный миг. Как она расцветала под солнцем их юношеской любви. Он помни, как он целовал ее – и с какой затаенной страстью она отвечала ему. Он знает о ней все. Знает, что любила. Что любит. Что будет любить.
И он счастлив. Благодаря той, из-за которой он оказался в тюрьме. Той, одна мысль о которой спала его из тюрьмы. Той, из-за которой он стал одним из богатейших людей Америки. Той, благодаря которой это для него ничего не значит. Той, что, прощаясь с ним, заставила его зажить новой жизнью. Где ее не было – но только физически.
И, собирая дочкины игрушки, чтобы уйти с пляжа, он на секунду засматривается на безмятежную синеву моря и едва слышно выдыхает ее имя. Совершенное имя. Имя – мечту. Имя – счастье. И еще одно, такое страшное и счастливое слово - «люблю». И – странное дело – за километры отсюда, в Санта-Барбаре, Иден прижимает ладонью брошь на лацкане пиджака и выглядывает в окно, отвечая: «Твоя».