Лабиринт - Фанфики по сериалу Ее звали Никита | La Femme Nikita - Fanfictions

Лабиринт Отдела всегда коварно пытается сбить с пути. Вроде знаешь, куда идти, не опаздываешь. Идешь с привычной скоростью, плавно огибаешь повороты. И вот. Ты почему-то оказываешься совсем не в том месте. А время ушло. Ты уже опоздал, потому что именно в эту секунду ты должен быть совершенно не в этом крыле, не в этом отсеке, не перед этим человеком. И у новобранца начинается самая обыкновенная паника. Уже плевать на гордость и чувство собственного достоинства, ты уже летишь в обратную сторону, в поисках нужной развилки, сбиваешь агентов, тебя заносит на поворотах, металлические решетки пола угрожающе дребезжат, предупреждая всех о бегущем где-то стаде парнокопытных, но ты не стадо, ты – опаздывающий куда-то рекрут, ученик, новичок, никто, в общем. И вот, ты несешься, сам не понимаешь, зачем, ведь уже опоздал, уже накажут, обязательно занесут в личное дело, возможно даже самого тебя занесут в Белую комнату. И вот тот злосчастный поворот, который ты пропустил, еще сколько-то времени, и ты, обезумевший, задыхающийся предстаешь перед теми, которые тебя уже не ждут, или еще ужаснее – ждут. Они взглянут на тебя, оценят. Ты им не понравишься. Они скажут что-нибудь, или еще ужаснее – промолчат. И ты… А что ты? Пройдешь на свое место, пытаясь не дышать вообще, потому что ровно дышать ты не можешь, а в Отделе или спокойно дышат или никак. И вот ты задыхаешься, и глаза уже слезятся от досады и гипоксии. Такие же как ты даже не смотрят на тебя. Они пришли вовремя, они успели, рассчитали время, только ты, как неудачник, которые здесь не задерживаются, не смог справиться. Ты заблудился.
И выдал себя. Страх в глазах, даже ужас. Тяжелое дыхание.
Зашел бы невозмутимо и молча – никто бы особого внимания не обратил. К наглым здесь особое отношение. Они нужны для того, чтобы другие могли наблюдать, как их будут ломать, как будут сбивать их спесь. Особо наглым и неуправляемым везет. А тем, кто старается, из кожи вон лезет – нет. и ты стараешься, сам не понимая, зачем. Просто ты такой, какой есть – к сожалению совсем не идеальный.

Меня зовут Джо. У меня в мозгах бомба. И только Богу известно, когда она рванет.
У меня рост метр девяносто восемь. У меня дикого рыжего цвета волосы и конопушки. Я неуклюжий с рождения. Неудачник. Есть люди, к которым очень легко привязывается прозвище. Я отношусь к их числу. Придурок-Джо, Рыжая Бошка, Дубина, Тупоголовый. Я начал воспринимать это как часть своего короткого имени. Мой коэффициент интеллекта составляет 175. Моя аура не сияет цветом индиго. Я не считался вундеркиндом. Ну, может быть, догадывались о каких-то сверхспособностях. Но я был всегда незаметен, насколько мне это с моим ростом удавалось. Я был молчалив и спокоен.
Я заканчивал Гарвард, когда врач сообщил мне о том, что я умру. Не сказать, что это меня удивило, я знал, что человек смертен. Правда, я был в том возрасте, когда к себе этот факт не относишь. Смертны все, но не ты. Оказалось, я заблуждался. Теперь привык думать, что я ой как смертен… Эта смерть – в моем мозге. Аневризма артерии головного мозга. Тонкий расширенный сосуд, до предела заполненный кровью. И только Богу известно, когда он разорвется, тогда кровь сдавит субархаидальное пространство и я умру от кровотечения и нарушения функций центральной нервной системы. Придурку-Джо не везет. В общем-то, я говорил. Мне предложили операцию. Я долго все взвешивал и отказался. У меня был такой выбор – или стать действительно тупоголовым, ибо операция при любом раскладе заденет мозговое вещество, или непонятно когда умереть в здравом уме и твердой памяти. Все просто.
У меня была только одна женщина. Она была старше меня и шизофреничка.
У меня не было друзей. Я мог обходиться без них. Меня не тянуло к обществу. Там, где я появлялся, раздавался смех. Или возникала тишина, что еще хуже.
Я любил математику. Логика была моя стихия. Точные науки давались мне легко. Казалось, нет ничего элементарнее. Все мои воспоминания о юности – те толмуды книг, что я не просто прочитал, а разобрал и сожрал, в переносном смысле, конечно. Ем я привычную для человека пищу. Правда, очень часто забываю. В общем, с моим ростом и весом я походил на жердь.
Я очень плохо ориентируюсь в пространстве. Даже на последнем курсе Гарварда я так и не мог дойти до своей комнаты, не заплутав.
Я взломал несколько банков, разорил Казино, успокоился только, когда влез в систему кое-какой секретной организации. Вернее, меня успокоили.
Не знаю, что на меня нашло. Может, мой диагноз-приговор, может очередное прозвище, может то, что у меня не было долго женщины. В итоге я начал взламывать системы. Нет, деньги мне были не нужны. Взыграл юношеский максимализм, мне захотелось стать легендой.
Нас – таких легендарных, - собрали в одном месте, попрессовали малость и начали обучать, программировать, работать над нашими рефлексами.
Вы бы не захотели здесь жить.
Нас было не так много, а их – достаточно, чтобы подавить нашу волю и постороннее стремление к чему-либо, например к свободе. Правда, кое-кто не хотел этого понимать. Ей будет нелегко.
Я говорил, что наглым везет? Ей везет. Чертовски везет. Она даже не соображает, насколько ей везет! Вот нагло с ее стороны.
Меня купили.
Когда меня завербовал Отдел, я пытался показать им, что против. Но мне принесли такие программы, такие материалы, такие процессоры, что я забыл обо всем на свете. Очень скоро я понял, что нет ничего ужасного, чего я не могу принять в Отделе. Кстати, через неделю, я взломал и их систему. Просто так. Их ведущий программист был в восторге. А вот его начальство – нет. Они вызвали меня. Я оказался в белой комнате. Их было двое сначала – мужчина и женщина. А потом они ушли, пришли близнецы. Дальше я ничего не помню. Очнулся я на своей койке. Я не знаю, что со мной делали, но теперь я ненавижу белый цвет.
Дни и ночи напролет я занимался. Мне удалось забыть о бомбе в могзах. Меня никто не травил, не улюлюкал и не кидался камнями. Я забыл, что я рыжий придурок.
Можно рассказать о жестком распорядке. Но я не буду, потому что мне он не мешал. Я привык к режиму еще на первом курсе Гарварда.
Прошел месяц. Нас стало в половину меньше. И тут я понял, что надо бороться. Однажды я огляделся по сторонам и увидел ее снова. Ее проблема в том, что она бросается в глаза. Даже я, рыжеволосый дылда, не привлекаю внимания.
Она – блондинка с белой кожей и голубыми глазами. Не знаю ее имени. Она была бы красивой, если бы не хмурость и сутулость. Я не смотрел на нее, как на женщину. Я знаю, такие мне не светят. Мне было немного жаль ее. Ей всегда доставалось. Ее наставник, это я тоже заметил, не позволял ей быть своенравной. О нем я немного знаю, точнее, о нем я знаю то, что знает Отдел. Я взломал данные Отдела и его файл мне запомнился. Его зовут Майкл. Майкл Семмюэль. Кастовый агент. Я мало что понял, в файле были выставлены какие-то коды и названия операций. Он гений. Ведет себя так, словно ему ни до чего нет дела. Он курирует блондинку.
Я невольно начал отвлекаться на нее. Она была не сильна в логике и точных науках. Компьютерный класс для нее был тем, чем для меня является Белая комната. Мне же всегда давали задания на порядок выше – я писал программы. А она училась работать в Ворде. Здесь ее не обижали. По компьютерным делам у нас Биркоф. Не знаю, имя, фамилия или прозвище это. Этот парень самый милосердный и понимающий. Если у блондинки что-то не получалось, Биркоф быстро делал за нее работу и ставил ей зачет. Однажды у него тоже не хватило терпения. Она схватила его за ворот футболки, приставила острый карандаш к аорте и – вуаля, задание выполнено! Она опасна. И это забавно.
Еще через месяц я понял, что оставшаяся часть выживших рекрутов меня презирает. Их били, изматывали, выворачивали на изнанку, учили правильно бегать, дышать, стрелять, драться. Меня – нет. Физическая нагрузка была мне противопоказана. Но разве умственный труд изматывает меньше? Когда те агенты расцветали на глазах, я чах. Блондинка перестала сутулиться, изменилась ее походка, фигура стала идеальной. Молодые люди приобретали вид качков. Я… я похудел еще больше, под глазами – привычная синева, только еще насыщеннее. У меня появился тик. Правое веко почти все время дергалось. Я начал терять остроту зрения. У меня болела спина, ноги, у меня болело все тело, кости, даже, казалось, кожа. И мне было больно дышать. Я не спал по пять суток, иногда казалось, сходил с ума. Меня не заставляли работать, нет, напротив – меня заставляли отдыхать. Понимал меня лишь Биркоф. Он такой же, как я . Как можно спать, если задача не решена? Как можно спать, если новая программа не изучена? В какой-то момент я начал сходить с ума. Помню, пришла женщина. По-моему зовут ее Медлин. Она была очень красива. И мне показалось, она добрая. Да, это моя проблема, я даю очень примитивные оценки человеку. Я как пятилетний ребенок, говорю «добрая и красивая». Потом появился мужчина. Единственное, что он сказал после отчета Медлин, - не в коня корм. Развернулся и ушел. Видимо, это прозвучал мой приговор. Добрая и красивая женщина взглянула на меня в последний раз и покинула. Именно покинутость я ощутил, когда она молча развернулась и тихо вышла.
Я ждал смерти.
Ожидание смерти – это мое привычное состояние.
Что делает человека неудачником? По какой формуле это рассчитывается? Может причина моего невезения в росте, цвете волос? В моем мозге? В моем высоком коэффициенте интеллекта, или в аневризме? Или в том, что я не могу жить среди людей? Их пугают мои возможности? Я не знаю.
О других людях я знаю только одно – они не хотели бы жить моей жизнью. Они действительно не хотели бы здесь жить.
От досады я взломал их директиву. Я не понял, как это сделал. Я был так расстроен. На этот раз Биркоф на меня разорался. Он доложил об этом шефу.
Как оказалось, это спасло меня. Я был помещен в мед отсек. Я тогда не знал, что вводят мне – яд, думал. Оказалось всего лишь снотворное. Моему воспаленному мозгу дали отдохнуть. Я открыл глаза через три недели. Все это время я спал. Меня ввели в управляемую кому. Так вылечили мое моральное, умственное и физическое истощение. Я очнулся, нашел глазами календарь с отмеченной датой. Так я не потерялся во времени. Или время не потерялось во мне. Я осмотрелся. Я был не один. На соседней койке лежала она. Та блондинка. Не знаю ее имени. Думаю, у нее нет имени. Может, номер? Рядом с ней стоял Майкл. Он рассматривал ее. Или следил, я не понял сразу. Девушка была без сознания. На лице синяки и ссадины, на шее большой кровоподтек. Остальная часть тела была скрыта простыней. Ее куратор был в черном, руки были сцеплены в замок. Мне не нравилось, как он на нее смотрел. Помню, у меня вырвалось «Отойди от нее». Я даже попытался придать угрожающий оттенок своим словам. Он резко посмотрел на меня, просканировал и потерял интерес. Он вернулся к созерцанию блондинки. Столетняя усталость, мне показалось, что его усталости не меньше ста лет. Я плохо разбираюсь в людях. Но я не мог после этого быть уверен, что ему ни до чего нет дела. К нему подошла Медлин. Она ничего ему не сказала, но Майкл сразу вышел.
Не знаю, так ли уж повезло ей.
Медлин смотрела холодно. Она не была доброй. Я ошибся. Она не обратила на меня никакого внимания. Непонятно откуда появились люди в белых халатах. Что-то вкололи и она пришла в себя. Медлин молчала.
Я надеюсь, она забудет то, что с ней делали. Я дальше видел только Медлин. Раскрытая ширма не позволяла видеть девушку.
Ей разрешили кричать.
Я слышал, как щелкнул замок фиксирующих ремней.
Я не помню, чего я хотел больше – чтобы она умерла или чтобы потерял сознание я. Если крик способен обезболить, то она не чувствовала боли. Я никогда не слышал подобного. Что-то хрустело и трещало. Когда я понял, что ей ломают кости, меня вырвало. Я готов был кричать вместе с ней. Я хотел, чтобы лопнула моя аневризма.
Медлин стояла. И молчала! Ее руки были сцеплены так же, как у Майкла, когда он стоял у койки. Девушка выла, не сдерживая себя. Ни один мускул на лице Медлин не дрогнул. Она смотрела в одну точку.
Потом ее крик резко оборвался. Я подумал, что она умерла и почувствовал облегчение. Я услышал звонкий шлепок – ее ударили по щеке, привели в чувство.
Медлин произнесла одно слова, это слово остановило кошмар. «Достаточно».
Те, кто калечил ее, теперь пытались собрать, словно мозаику. Ей ввели что-то, потому что она успокоилась. Странно, что она не спрашивала, за что, почему с ней так…
Я уснул, когда ей накладывали специальные повязки, лангеты и бинты.
Когда очнулся, мне не нужен был календарь, я резко повернул голову и мой взгляд наткнулся на нее. Она мирно спала. На этот раз рядом с ней никого не было. Совсем рядом со мной прозвучал голос «жаль, что тебе пришлось присутствовать при этом». Я резко повернул голову. Я знал, что это Медлин. Ее голос я узнаю всегда и будучи в любом состоянии. Она мило и приветливо улыбалась. Я испугался. Когда я понял, что мне не грозит то же самое, я вновь посмотрел на блондинку. Она была бледная. Синяки на лице почти исчезли. Я спросил, зачем они так с ней. Я спросил, потому что не мог найти в своей голове объяснение этому. Медлин сказала, что это часть ее работы, что она была готова, Отдел узнал ее болевой порог. Я содрогнулся от этой мысли. Женщина отметила мою впечатлительность, пообещала, что я скоро привыкну. Почему она так понимающе относилась ко мне и так жестоко, равнодушно и холодно к ней?
Мое заточение в лазарете завершилось. Я вернулся к своей подготовке. Мой свежий мозг прекрасно справлялся с нагрузкой. Мне было позволено выходить за пределы Отдела. Я не заметил, что с моей вербовки прошел год. С Биркофом мы почти не общались. С ним было комфортно работать. Он давал мне задания, я их выполнял, он проверял и давал следующие. И так неделя за неделей. Мне не разрешалось заходить лишь на высшие уровни Отдела. Я несколько раз заходил к той девушке. Она быстро шла на поправку, потому что много спала. Ее куратора рядом с ней я больше не видел. У него были миссии.
Я не взламывал программы Отдела, я вел себя хорошо. Как оказалось, конь оправдал затраты на корм. Мне было разрешено выходить за пределы Отдела. Сначала под контролем Биркофа. Но так как Биркоф был постоянно занят, он убедил начальство, что мне можно доверить одиночные вылазки.
Первый раз я увидел ее не в лазарете. Она спокойно двигалась, хотя мне думалось, что она должна хромать. Нет, напротив, ее тренировки продолжились.
Потом я увидел, как она отрабатывала удары. Это было красиво. А потом я увидел его. Майкл Семмюэль снова наблюдал за ней. Он перехватил мой взгляд. Снова оценил и потерял интерес. Я так и не понял, узнал ли он во мне того дерзкого парня в мед отсеке. Его взгляд почти ничего не выражал. Блондинка закончила свои упражнения и вопросительно посмотрела на Майкла. Мужчина сверлил ее взглядом. Девушка безропотно начала сначала. Видимо, она умеет читать его мимику лучше меня, и она хорошо разбирается в людях.

Когда я гулял по Парижу, наткнулся на бутик со спортивной одеждой. И вот тогда у меня возникла глупая идея. Я никогда не ухаживал за девушками и не знаю, как это делается. Но мне очень захотелось подарить ей кроссовки. Ее были серые, стоптанные. Я смотрел на красивые синие. Только через неделю я осмелился попросить у Биркофа нужную сумму. Он посмотрел на меня, словно я задвигаю какой-то бред и молча отдал банковскую карту и несколько банкнот наличными. Естественно, мне пришлось отпроситься на пару часов.
Наверно, я впервые в жизни смотрел на себя в зеркало. Знаете, мне невероятно шли мои прежние прозвища. Я был придурком, тупоголовым, рыжей башкой, деревянной жердью. Мои волосы давно забыли, что такое расческа и ножницы. Моя косматая рыжая башка говорила о многом. А мой рост? Двухметровая каланча. Я был по-прежнему невероятно худым и длинным. Я критично стал рассматривать лицо. Кожа была тонкая. Я с легкостью краснел. И она тоже была рыжая! В детстве мои веснушки были четкие. С возрастом они поплыли. Я был пятнистый. Глаза. Я понял, почему меня звали тупицей. Мои глаза были светло-серые, большие и выпирали из глазниц. Вдобавок ко всему я был пучеглазым! Мое уродство не мешало мне жить все эти годы, потому что я его не видел. Теперь же я испытал такое горе, словно умер кто-то очень близкий. Умер мой образ, мое представление о самом себе. Я уродец. Правда, я чуть не заревел от обиды на непонятно кого. Я думал о том, что я не заслужил такой внешности. Впрочем, я понимал, что внешность никто не заслуживает. Но несправедливость природы не давала мне покоя. Я засыпал с мыслями о том, что крайне несчастен. Я безобразен, у меня в мозгах аневризма, и я умру.
Я хотел было отказаться от своей затеи, но признать себя окончательным неудачником я не мог. Поэтому я купил те кроссовки, две плитки шоколада и блок жевачек. Вспомнил, что в первое время она не расставалась с жевательной резинкой. Это придавало ее образу пофигизма и наглости. Мне нравилось. Я хотел что-то купить Биркофу, но покупать ему подарок на его деньги как-то не совсем прилично. Я купил еще три хризантемы желтого цвета. Не Биркофу, а девушке. Мне понравился их цвет и я слышал, что девушки любят цветы. Я их никогда не дарил и понятия не имел, как это делается. Но цветы были куплены.
Я знал, что она будет смеяться. Я бы на ее месте себя не сдерживал. Хотя нет моей вины, что я так нелеп и смешон. Я притащил свои покупки в Отдел. Вел я себя так, словно что-то украл. К счастью, в Отделе обстановка была не совсем напряженной и я смог выцепить Биркофа. Я отдал ему карту и оставшиеся наличные. Оказывается, он о них совсем забыл. Потом мы вдвоем пялились на коробку с кроссовками, шоколад, жвачки и цветы. Он молчал. Я тоже. Говорить было не о чем. Я начал бессвязно мямлить, пытался объяснить свой порыв. Он меня перебил «спроси у Майкла, что из этого ей можно». Такое чувство, что я решился покормить чужую канарейку, но мне требуется разрешение ее хозяина, и его консультация, что можно, что нельзя. Я не доверял ее куратору, поэтому я решился сделать это тайно. Почему я решил, что ее оставляют в покое во время отбоя? Я способен только писать программы. До всего остального я глуп как дуб.
Первый удар пришелся мне в висок, второй под дых. Меня согнуло пополам, и я повис на его руке, задыхаясь от боли. Майкл пригвоздил меня к стене. Он был в бешенстве, я был при смерти, так мне казалось. Когда я пришел в себя, а он разглядел меня в темном коридоре и узнал, он спросил, что мне тут надо. И я сообразил, какая картина нарисовалась в его голове – какой-то идиот во время отбоя пытается взломать кодовый замок и проникнуть в комнату его протеже. Я удивился, что жив остался. Я попытался рассказать с самого начала, но говорить я никогда толком не умел. Когда я заикнулся о ее ломаных костях, он снова меня не так понял и ударил об стену напротив, но бить не стал. Он вцепился в мое горло. Я смог прохрипеть слово «Подарок». В глазах помутнело. Я не знаю, что его остановило. Наверно то, что я не сопротивлялся ему. Он отпустил меня. Я съехал на пол. Я предпочел оставаться там, пока Майкл поднимал сюрприз для блондинки. Цветы были сломаны и ободраны. Он видимо оценил, что подарки безопасны, и я не имел никакого злого умысла. Он жестом приказал мне подняться. Он сказал мне, что посещение рекрутов после отбоя запрещено. Он ждал от меня толи объяснений, толи извинений. Как будто я мог с ним спорить. Все, на что я был способен, так это сдавленно кивнуть и убраться восвояси.
Я добирался до своего рабочего места дольше, чем мог себе позволить. В добавок ко всему, из носа хлынула кровь. Не знаю, в нос меня он не бил. Или бил? Я подумал, что было бы неплохо, если я ни на кого не натолкнусь. Как только я подумал, встретил шефа. Все презрение, которое накопилось в нем за последние дни, он вложил в свой взгляд. Все, что я мог, это шмыгнуть носом и прикрыть его ладонью. Если в следующий раз мне потребуется почувствовать себя говном, я буду знать, к кому обратиться. Всегда надо искать что-то положительное в ситуации. Пока я брел до своего места, мой мозг искал что-то хорошее в том, что мне не везет по жизни. Меня ни сколько не интересовала судьба кроссовок. И собственно та девушка перестала волновать. Кое-кто мне подробно и доходчиво объяснил, что не надо разводить самодеятельность. И нелепо переживать, у нее первоклассный защитник. Жаль, он не отмутузил тогда Медлин. Хватит думать об этом. Достаточно, как сказала бы та красивая и добрая женщина с теплой и понимающей улыбкой. Пора привыкать, что здесь маньяков больше, чем в обычном мире.
Биркоф молча протянул мне салфетки. Спрашивать ни о чем не стал. А что тут спрашивать? И так ясно, что все прошло замечательно.
К счастью, настроение Отдела меняется за минуты. Если я утверждал, что стало спокойнее и менее напряженно, то пока я дописываю это предложение, ситуация два раза изменилась. Мир не стоит на месте. И мы с ним заодно. Биркоф уже проанализировал обстановку, все агенты включены в работу, готовится план действий, шеф рассматривает, утверждает один вариант. Максимум через пол часа Майкл с группой отправляется туда, куда надо и делает то, что надо. Не мое дело. Я только помогаю Биркофу, стажируюсь, так скажем. Почему я так уверен в том, что будет? Я здесь год. И поверьте, вы не хотели бы здесь жить. Это мир с неоспоримыми правилами и закономерностями. Я не могу их понять. И понимать их не надо, достаточно следовать им. Достаточно…
В начале, знаете, что меня настораживало? Здесь не переходят на личности. Вот возьмем случай с Майклом. Думаете, после этого инцидента мы будем неприятелями? Нет. Как ни в чем не бывало, мы будем продолжать работать. У меня свои обязанности, у него – свои. Я не буду желать ему зла, он не изменит мнения обо мне. Что я несу! У него вообще обо мне никакого мнения. У него появится обо мне какое-то мнение, если это будет необходимо начальству, если спросят. Если Медлин подойдет к нему и спросит, мол, Майкл, что ты думаешь о том рыжем придурке в компьютерном центре? а Майкл ответил бы – «он быстро работает».
Здесь не принято выяснять отношения. Здесь не ставят точки над и, над ё. Здесь не обижаются. Если тебя использовали, значит, ты посмел кому-то поверить. Если поверил, значит ты слаб. И это твоя вина, только твоя. Поэтому обижайся на себя, если ты был использован, если кто-то причинил тебе боль. Я здесь год. Майкл и агенты его уровня очень многих обманывают, предают. И за ними никто не бегает с топором в руке и с жаждой мести в глазах. Такая работа, что делать…
Мое носовое кровотечение не остановилось полностью, а Майкл с группой уже выполнял задание. Как не кстати, Биркофа вызвал шеф по какому-то вопросу, а мне одному пришлось вести этого агента, предупреждать об опасности. Глотая свою собственную кровь и меняя окровавленные салфетки, я думал лишь об успехе операции. Я думал о том, что не дай Бог, что-то пойдет не так. Я несколько раз перестраховывался, сверял данные с нескольких спутников, искал более удобные пути отхода группы. Я похож на многофункционального робота. Надо одновременно следить за пятью мониторами, говорить на трех каналах, передавать информацию Майклу, его агентам, прогнозировать, учитывать и снова докладывать. Я раньше помогал Биркофу. Теперь я делал это сам и один.
Тогда миссия прошла успешно. Майкл получил похвалу от шефа, я – возможность отправиться в мед блок. Это нормально, что мою работу не заметили. Если заметили, то это значит одно – я провалил дело, ошибся. Здесь важно уметь быть незаметным.

На следующий день меня вызвала Медлин. Я не смотрелся в зеркало и не знаю, были ли синяки на моем лице. Она спросила о моем самочувствии. Я промолчал, потому что не могу нормально связывать слова между собой. Это со мной происходит во время неформальных бесед, во время работы я достаточно ясно изъясняюсь. Видимо, она поняла мою проблему. Она включила видеозапись, где Майкл объяснял мне, что я не прав. Мы молча просмотрели этот сюжет. На видео я был жалок. Медлин спросила, нравится ли мне Никита. Кто такой Никита, задал я встречный вопрос, я не знал ни одного агента с таким именем. Оказывается, блондинку зовут Никита. Вопрос Медлин оставался открытым, я должен был на него ответить. Я сказал, что не могу судить рекрута, потому что не видел ее работы на миссиях. Медлин отпустила меня.
Следом зашел Майкл. Мне пришлось пропустить его. Он равнодушно окинул меня взглядом. Мне показалось, что он не помнит меня. Хотя это маловероятно, у него с мозгами все хорошо и рассеянным склерозом он не страдает.
Удивительно, но о Никите я больше не думал. Я видел ее, видел на ее ногах новые кроссовки. Видел рядом с ней ее наставника.
Я выполнял свою работу и не жаловался на судьбу. Через пару дней ко мне подошла Никита. Я думал, что ей что-то понадобилось. Она была смущена. Меня это удивило. Она обернулась. Я проследил ее взгляд. Там, в стороне стояли Майкл и Медлин. Их позы были одинаковы – сцепленные за спиной руки, это плохой знак. Блондинка резко повернулась обратно и, краснея, сказала спасибо. Я все еще смотрел на Медлин и Майкла, потом посмотрел на офис шефа и увидел его, смотрящим на нас. Я вскочил с места. Протянул блондинке руку, она неуверенно протянула свою, смешно потряс ее ладонь и почти сбежал. Я не общался с нормальными женщинами. С шизофреничкой мне было бы проще.
Никита. Почему я не догадался спросить ее имя у Биркофа? Почему я не додумался послушать, как к ней обращаются учителя, когда в начале года у нас были совместные занятия? Я не знаю, наверно, я глупый. И мой IQ тут ни при чем. Я вообще считал, что у нее не имя, а номер. 0101110011, например.
Больше она не подходила ко мне. Я не думал о ней. И меня никто не бил. Так прошло пол года. Я работал, работал и работал. Срывался только два раза. Мне снова кололи сильное снотворное и спал, не месяц, конечно, как в тот раз, а только сутки. Взламывать программы Биркофа я перестал, потому что он после этого со мной не разговаривал. Со мной вообще мало кто говорил. Я провел несколько заданий, в которых был задействован Майкл. Оказалось, меня проверяли, способен ли я работать, не основываясь на личных обидах.
И вот, мое пребывание в Отделе составляло три года. Я ни разу не был в отпуске, и у меня было ни одного 24-часового выходного. Я не отдыхал больше пяти часов подряд, я засекал. Я перестал ждать перемен. Дни слились в поток, ночи слились в дни, у меня оставались лишь три потребности – спать, есть, выделять. Я совершенно и бесповоротно, кажется, разучился общаться. Хотя, я никогда и не умел это делать. У меня не было и нет друзей. Там, в жизни до Отдела у меня была одна женщина. Здесь не было ни одной. И меня это вполне устраивало. Я даже не думал об этом. Постепенно я начал терять интерес к работе, от прежнего азарта не осталось и следа. Все я делал машинально. И там, где требовалось творческое решение, там я тоже творил машинально. Меня совершенно не волновала внешность. Аневризма все никак не взрывалась. Наверно, мне надоело ждать внезапную смерть. На чужую смерть я научился закрывать глаза. И вскоре научился не закрывать их совсем. Она была частью нашей работы. Неотъемлемой ее частью.
Я понял, что полностью сгорел, через три года после вербовки. Сгореть, значит, перестать бояться. О страхе можно говорить долго. Все, кто имеет отношение к Отделу, знают о нем все. Так вот, через три года я сгорел. Я перестал работать. Перестал выполнять приказы. Перестал бояться наказания. Я жил, потому что Биркофу было не все равно, он прикрывал меня перед начальством, терпел мое неподчинение, считал, что у меня временный кризис. Он все еще чего-то боялся. Отдел меня не замечал. Ведь я научился быть незаметным. Все внимание начальства было обращено на другого сгоревшего агента. Майкл Сэммюэль. За последние пол года ему хорошо потрепали нервы. Его ученица чудила. Он боролся с ней, как мог, как умел… как учили… Но Никита перегнула палку. И ему пришлось участвовать в ее ликвидации. Не знаю, вероятно, он не рассчитал свои силы, не думал, что так привязался к ней, мне все равно, о чем он думал… Я смотрел своими бесцветными глазами на то, что осталось от первоклассного агента – Майкла, и желал ему бессмертия. Если ему хватило сил своими руками, своим приказом убить ее, значит, хватит сил жить с этим как можно долго. Я видел, что сил у него не было. И я хотел, чтобы он никогда не нашел покой.
Я взял себя в руки через пару дней. Биркоф вздохнул облегчением. Работал как прежде – машинально. Стал ошибаться и привлекать внимание начальства. Меня поставили в четвертую очередь на ликвидацию. Я передвинул поближе, во вторую. Медлин провела со мной беседу. Я согласился, что могу работать. Из черного списка меня вычеркнули. Им нравилось, что со мной всегда можно договориться. Я прост.
А вот Майкл через месяца два озверел. Он стал неуправляемым. Отдел и не пытался его сдерживать, надеялись, перебесится. Я надеялся, что ему никогда не полегчает, никогда не отпустит. У нас работала Келли, у нее волосы были как у Никиты и фигура подходила. Я звал ее, когда Майкл был в поле зрения. Ему казалось, что видит призрак. Вскоре я отправил Келли в другой отдел, потому что Майкл не боялся призраков. Оказалось, он ждет ее. Да, однажды я пригляделся к его реакции на Келли и осознал, он не бежит от видения, он ждет появления Никиты в Отделе. Он надеется. Вот тогда я решил, что Майкл потерял рассудок.
Отдел все ждал.
Время шло.
Для Майкла время остановилось. Он всегда вел себя так, словно ему ни до чего нет дела. Он верил в это. Я понимаю, что выбора не было. Никита действительно заслуживала наказания, как агент. Я даже не могу объяснить, что именно меня взбесило в той ситуации.
Кстати, способствовал моему окончательному возвращению в строй именно Майкл. Он искал смерти на миссиях. Я вел его, выбирая наименее опасные пути, я старался его вывести живым. Я желал ему бессмертия.
Еще через месяц пришел к выводу, что я не меньше Майкла заслуживал бессмертия. Вспомнил кроссовки и свое отступление – я решил, что Майкл сможет ее защитить. Может быть, ее никто здесь защитить не мог. Я просто злился.
Медлин знает, как перебить любую мою эмоцию. Она сказала, что у меня нет аневризмы. Ее никогда не было. Отдел искал программистов с высоким коэффициентом интеллекта. Им нужно было подтолкнуть меня к решительным и желательно незаконным действиям. И псевдо врач рассказал мне о моей несуществующей бомбе в голове. Я их не разочаровал. Но я разочаровал сам себя. Я потерял что-то важное. Я так привык к своему приговору. Аневризма в мозге обещала мне смерть, она гарантировала смерть! Помню, что плакал.
Я продолжил работу. У меня не было никаких вариантов, никакого выбора. Никогда.
Ни у кого нет.

Меня зовут Джо. Мой рост, цвет волос, IQ не имеет значения. Я не люблю белый цвет и закрытые двери. Я привык к ощущению, что конца не будет. Никита вернулась. Однажды какой-то мудрый человек сказал, что сложно устоять перед искушением вернуться. Возможно, после смерти я тоже вернусь сюда.
Лабиринт Отдела всегда коварно пытается сбить с пути. Вроде знаешь, куда идти, не опаздываешь. Идешь с привычной скоростью, плавно огибаешь повороты. И вот. Ты почему-то оказываешься совсем не в том месте. А время ушло. Ты уже опоздал…. ты летишь в обратную сторону, в поисках нужной развилки… ты – опаздывающий куда-то рекрут, ученик, новичок, никто, в общем… не понимаешь, зачем… обезумевший… тебя уже не ждут…. Но не дышать ты не можешь.

Вы действительно не захотели бы здесь жить…

Часть вторая.

Мое имя не имеет значения. Я второсортный программист Отдела.
Если новости вводят в шок, а от шока можно умереть, то, должно быть, я труп. Пару лет назад меня отправили на работу в другой Отдел. Я был незаметен там и поэтому выжил. То есть, я хорошо справлялся с задачами. Но вот меня вернули в родной Первый Отдел. Биркоф мертв, Пол свергнут, Медлин лишена полномочий, Никита предатель. Каждая из этих новостей вводила меня в ступор. Я пялился на человека, вводившего меня в курс дела, и был уверен, кто-то из нас спятил. Я как раз попал на разбор полетов. Какой смысл, я не понимал. Ведь ни у кого из нас выбора не было. Мы делали то, что приказывали. Я не был первым в очереди на суде. Центр нас сцапал. И теперь мы все получим по заслугам. Вальтер вылетел из офиса начальства, он хлопал всеми дверями, старик негодовал как избалованное дитя. Я решил, что он впал в маразм. Можно подумать, для него оказалось неожиданностью, что все в отделе лживо и подло. Медлин вывезли на каталке. Майкл видимо потерял свою неприкосновенность, он был словно оглушен. Да, за преданность делу только одна награда – смерть. когда подошла моя очередь, я понял, что ничего не понимаю. И мне никто ничего не объяснит. Они производят чистку. Никита выносит вердикт. Я думал о ней, когда заходил в кабинет. Когда ее увидел, я почему-то подумал о Майкле. Теперь Никите ни до кого не было дела, она отвечает ему тем же. Справедливо, черт возьми. Никита перечислила мои заслуги. Я с интересом послушал. Оказывается, я неплох как гений, отвратителен как человек и вполне годен для дальнейшей службы в Отделе. Никита спросила меня, почему я не воспользовался случаем, когда взломал директиву в первый раз, почему не уничтожил Отдел. Я посмотрел на нее. Что сказать, я не знал. Я мог сказать про то, что Отдел стал моей семьей, но это не так, мог сказать, что мне нравилось чувствовать свою значимость и нужность. Но правда была лишь одна – я никогда не боролся. Я другой. Меня можно купить, увлечь. Я прожил такую жизнь в Отделе, которую никто бы никогда не захотел для себя. В конце концов, я воспринимал свое несчастье как само собой разумеющееся, как данность, которую бессмысленно отвергать. Мог ли я уничтожить Отдел? Отдел уничтожил меня раньше, добил. В частности, меня убил Майкл, Никита, и только потом Пол и Медлин. Меня убил Биркоф. Я хотел сказать это ей. Но я не умел говорить, связывать слова в предложении. Она смотрела на меня, ждала ответ. Или не ждала. Но во взгляде я видел усталость. Столетнюю усталость.
Позже я занимался последним заданием Майкла. Все пункты плана были ему известны. Огонь, его уничтожит огонь. Как когда-то огонь якобы уничтожил Никиту, но она смогла вернуться. Кто знает, сможет ли Майкл. Хотя, возвращаться некому. Сэммюэль сгорел, исчез, ходит его фантом, его нет, он словно прозрачен. А Никита всегда любила жизнь. И жить она всегда хотела. Она выбрала то, что могла выбрать – СВОЮ жизнь. Если бы она пощадила Майкла, то сама была бы устранена. Неужели Майкл этого не понимал? Она из тех, кто всегда выбирает жизнь.
Последнее задание Майкла было с белыми пятнами. Я это сразу увидел, но не отреагировал как положено. Никита не позволит ему умереть. Я знал, что он выкарабкается. Я знал, что рано или поздно, он вернется. Сложно устоять перед искушением вернуться, даже если ты живой мертвец, и все внутри тебя сгнило, рассыпалось пеплом.
А дальше меня отправили обратно в другой Отдел. Я нужен был Никите для проведения миссии Майкла. А потом я мог убраться ко всем чертям.
Она всегда бросалась в глаза, привлекала внимание к себе. Как она выжила? Я не знаю, правда, но был рад, что она справилась. Ей хватило наглости перевернуть Отдел. Хватило дерзости ликвидировать Майкла. Поделом ему. За все. За его молчаливое согласие, за его поддержку жесткого режима Отдела, за его преданность не людям, а идеи, за его выбор, даже если выбора никогда у него не было. Пусть его смерть и была инсценирована, но смерть остается смертью.

Часть 3

Через четыре года я был снова переведен в свой родной Отдел. Компьютерными звездами там были Джейсон и Куинн. Куинн я сразу не понравился. А Джейсон, как я увидел, всегда согласен с ней. Ну и ладно. Мне никогда не нужны были друзья. В Отделе тем более.
Что произошло со мной за четыре года? я избежал трех ликвидаций, меня три раза понижали в должности и пять раз награждали какой-то там степенью. В общем, как гений, я еще функционировал. Как человек – вопрос…
Меня вызвал начальник. Я предстал перед ней. Ее холодные глаза оценили меня. Я сразу вспомнил свои прозвища.
Тупоголовый Джо.
Рыжая башка.
Дубина.
Она не утратила своей красоты. Но глаза – айсберги. Впрочем, глаза ее меня не волновали. Она сухо ввела в курс дела – нехватка кадров, квалифицированных работников и бла-бла-бла. Я думал, когда она наконец-то прощупает почву и даст мне особое задание. Я решил, что на ее месте, я бы не стал доверять ни Куинн, ни ее Джейсону. Вот и вспомнили про меня. Я же когда-то выводил на миссии Майкла. Куинн никогда не отличалась преданностью, по сути, она такая же «верная», как и Никита. И в первую очередь подлежала ликвидации. Но Никита не могла ее устранить, потому что тогда и себя пришлось бы ликвидировать по той же статье. Каламбур получается. Джейсону она тоже не может доверять. Он далеко не Биркоф. Кто остался? Вальтер, насколько мне известно, был отправлен в подготовительный уровень, он там нянькается с новобранцами. Кто еще? Из старой гвардии остался я. Придурок с коэффициентом интеллекта, зашкаливающим за границы приличия. Тупоголовый, который не задает лишних вопросов и вообще мало говорит, практически незаметен. Никита приказала вливаться в работу. Она так и не сообщила, на какой срок меня перевели.
Что ж, операционные системы и процессоры меня вполне удовлетворяли, техническое обеспечение в Первом было даже лучше, чем на прежнем месте. Я влился в работу быстро. Хорошо, что здесь сохранилась традиция – на уродцев не обращают внимания и дают выполнять свою функцию, никто не переходит на личности. Через три часа я понял, что это не так. Джейсон провоцировал Куинн, Куинн не упускала возможности поспорить с ним. Не знаю, кто из них умнее, по мне так оба недалекие. Не знаю, но мне кажется, нашим руководителем должна была стать Медлин. Вот она никогда бы не допустила такого цирка в компьютерном отделе. А Никита, несмотря на лед в глазах, слишком слабая - Если она до сих пор не может избавиться от всего, что делает нас живыми. Чувства… чувства здесь лишние. А Никита никогда не сможет избавиться от них, поэтому молчит, наблюдая за Куинн и Джейсоном и за остальными игривыми агентами. Майкл был прав. Он когда-то утверждал, что «Никита не готова». Прошло много времени. Думаю, если бы он посмотрел на все это, то с той же интонацией вынес ей приговор «не готова». Не думаю, что Никита вообще способна держать в своих руках Отдел. Скорее всего это Отдел держит ее в своих руках.
Но не мое это дело. Я выполняю свои функциональные обязанности и жду дальнейших распоряжений. Интересно, сколько у меня времени? Я посмотрел на верхний офис. Никита стояла как статуя. Может быть я ошибся и она перестала быть слабой? Увидим.

Часть 4

Через шесть месяцев почти безупречной работы меня окончательно утвердили в Первом Отделе. С теми двумя гениями я не сработался. Я делал свою работу, они свою, никто никому не мешал. Через пару недель они вообще перестали на меня смотреть. Я же умею не привлекать к себе внимание.
Мое начальство вело себя хорошо. Я имею в виду то, что Никита действовала как по учебнику – почти не ошибалась, хотя ей очень этого хотелось. Лед в глазах не таял, но я стал подозревать, что это маска. Она всегда была на своем рабочем месте, или где-то в Отделе, или у высшего начальства, и никогда не выглядела усталой. Она явно не позволяла себе слабости. Ныть ей некому, поэтому не ныла. Ошибки ее никто не исправит, поэтому не ошибалась. По сути, мы же с ней из одного мешка – вместе учились. Только ее научили быть главой, а меня научили быть незаметным. Ее научили убивать. А мне позволили играть в свои любимые игрушки – вести группу почти то же самое, что вычислять что-то в высшей математике. Я любил свою работу. Если бы у меня был выбор – я бы точно любил работу. Но выбора у меня никогда не было, а значит и необходимости в любви тоже.
Никита снова вызвала к себе. Я рассчитывал на секретное задание, лично для нее. Почему? Не знаю. Видели бы вы ее. Знали бы вы Майкла. Тогда бы не спрашивали. Она скучала по нему. Он ей не был нужен, нет. Она просто скучала по нему.
Но я ошибся. Вызвала она меня не этому поводу. Я успел покрыться испариной, потерять дар речи, едва не упасть в обморок, когда она расписывала мое задание. Я был готов к чему угодно – я был готов даже отыскать чей-нибудь труп и оживить его как-нибудь! Но не это!! Готовить агента… воспитать нового агента! Это ужас. Мне такое не снилось и в кошмарах. Зовут ее Майя. Ей всего 18.
Никита словно оправдывалась – Джейсону и Куинн она поручить это не может, они же испортят девочку. А я? Я не способен общаться! А ей же надо объяснять. Никита уверяет меня, что она понимает с полу взгляда и вообще толковая. Очень умную Майю не хотят делать оперативницей. Очень умную Майю Вальтер выделил среди остальных. И отказался с ней работать.
От меня не ждали согласия. Мне приказали. Когда я увидел ее, то чуть не выкрикнул Никите – Давай лучше найдем Майкла вместо этого задания, а?

Меня зовут Джо. Я не придурок, не рыжая бошка, не тупоголовый. Я - Джо.
Она зовет меня по имени. И замолкает. Потому что это я отлично понимаю с полуслова, с полу взгляда. И мне это нравится, хотя и нет иного выбора.
Майя действительно умна не по годам. Она как я, только невысокая и красивая.
Как я не улыбается и мало говорит.
Но я все еще думаю, что было бы лучше вместо этого задания взяться за другое.

Подготовка Майи сводилась к обычному наблюдению. Реактивность ее мыслительных процессов освобождала меня от необходимости разжевывать материал. Она была в самом деле гением. Куинн ревностно косилась на нее, предчувствуя, что она может претендовать на место первого программиста в свое время. Майя робко избегала ее и перенимала мое поведение – стремилась быть незаметной. Джейсон, вот кого хочется назвать глупцом, пытался разозлить Куинн еще сильнее, общаясь с моей подопечной. Я вспоминал рекомендации Никиты и ее опасения и пытался оградить Майю от влияния этого мачо. Что говорить… на самом деле, о Никите я вспоминал в то время в последнюю очередь. Майя поглотила все мое сознание, все мысли были направлены на нее. К сожалению, Сеймура не было рядом, никто не мог меня прикрыть в случае провальной работы. вскоре эта девочка контролировала меня и спускала с небес на землю. Она была не многословна.

Я обязан был каждую неделю представлять отчет о подготовке новенькой. Это было насилием моего мозга. Дело в том, что Майя была идеальна. Отчет был, как говорят здесь, стерильным. Это вызывало недоверие начальства. Меня могли отстранить. Чтобы этого не случилось, я провоцировал Майю на ошибки. Она не поддавалась, а я слишком грубо начинал подталкивать ее. Она обижалась, не понимала, а я не мог объяснить ей абсолютно ничего.
Когда меня вызвала Никита, я захватил отчет и отправился в ее офис. Вальтер хмуро выслушал мое сочинение и неодобрительно покачал головой -
- я работал с Майей. На нее это не похоже. И она жаловалась мне, что ты ее притесняешь.
- я… я… - не знал, как себя оправдать, начал заикаться и почувствовал, что краснею. Я перевел взгляд на Никиту, надеясь на ее помощь или подсказку. Ее я не боялся. Я боялся этого сурового старика, он всегда был на стороне рекрутов. Никита равнодушно наблюдала за нами. В ее холодных голубых глазах таилась усталость и тоска.
- это правда? – слишком спокойно спросила она.
Я кивнул и опустил голову. Я стоял перед ними как школьник и ждал наказание. Повисла тишина.
- ты боишься, что я обвиню тебя в необъективности?
Я кивнул, немного неуверенно.
- а ты в самом деле необъективен?
Вот она – манера от Медлин, ряд вопросов, заводящих в тупик. Я не отвечал. И мой неответ являлся ответом, моей полной капитуляцией.
- я отстраняю тебя на неопределенное время. Дальше ею продолжит заниматься Вальтер. все равно, навыки оперативника ей не помешают.
Помешают. Навыки оперативницы значительно сокращают ее жизнь! Ее убьют, в этом я был уверен.
- она не сможет! Она не готова! – искал я веские причины, но моя попытка была смешна.
Они терпеливо выслушали меня, не услышали ни одного аргумента и перешли к следующему вопросу.

Знаете, что такое свобода? Это одиночество и равнодушие.
Я был свободен в Отделе. Мне ни до чего не было дела. Но с появлением Майи все изменилось. Точнее, все осталось прежним, изменились мои чувства, или появились. Я беспокоился за нее. Нас разлучили, именно разлучили! и я не мог оберегать ее. Я ей был нужен даже больше, чем она мне. Ее наставником должен быть я, а не Вальтер. ничему хорошему он ее не научит. Я грустил.
Я не сказал, что мое рабочее место переехало в офис Никиты? Много лет назад Отдел отпустил агента. Такую программу разработала сама Медлин. первый эксперимент был проведен над Никитой, результат был неудовлетворительным. После негативного опыта программа была закрыта. Но смена власти дала вторую жизнь этому опыту. Вторым агентом был Майкл Сэмюель. Я не совсем понимал, я обеспечиваю за ним контроль или вновь пекусь о его безопасности. Он не контактировал с бывшими коллегами, противниками и другими сомнительными личностями. Он растил своего сына и работал в строительной фирме. Имел связь с секретаршей – Натали Одетт. Она действительно была обычной секретаршей, никаких темных пятен в ее прошлом не было, я проверил это по всем каналам. Я пробил также всех друзей сына, родственников этих друзей и друзей этих друзей. Никаких претензий, скукота. Я высасывал из пальца информацию, составляя отчеты. Никита меня практически не замечала, я ее тоже. Она разбирала текущую работу и нам некогда было обращать внимания друг на друга. Сначала я был несколько напряжен из-за ее постоянного присутствия, но через пару дней мог позволить себе едва ли не плевать в потолок при ней.
- есть что-нибудь из ряда вон выходящее? – устало спросила Никита уже поздно вечером.
- нет, - ответил я и задумался, не солгал ли. Кто знает, может наличие любовницы как раз входит в категорию Никиты «из ряда вон».
- завтра в двенадцать тридцать ты доложишь центру о состоянии эксперимента. Готовь заключение.
- вы не будете его просматривать?
Я видел, как Никита на секунду заколебалась с решением.
- нет. – слишком резко произнесла она. – я сделаю это завтра.
- хорошо, - неуверенно произнес я.
Мы продолжили заниматься своими делами. Мой отчет был почти готов, когда Никита допила огромную чашку чая и выключила свой компьютер. Я непроизвольно отвлекся на нее. И эта особа когда-то мне нравилась? Когда-то ее наглость, дерзость меня восхищала. Теперь от этого всего не осталось ни следа. Ее вспыльчивость и упрямство сменилось стужей и сдержанностью. Она почти не улыбалась. Я стал вспоминать, какая причина улыбаться в Отделе. Не сказать, что здесь так мрачно. Мы же живые, часто смеемся, прикалываемся… вернее, это часто делают оперативники, но все равно… Никита даже Вальтеру не улыбается. Да и этот хмурый старик отвечает ей тем же. Хотя, я заметил, с ним она ведет себя более свободно, словно слегка слабеет узел, в который она стянута.
Нет, Никита однозначно перестала мне нравиться. И даже больше – она себе тоже скорее всего не нравится. Эти собранные волосы, четкий безупречный макияж, строгий костюм… разнообразие только в цвете – костюм или светлый, или темный. Никаких темных очков причудливых форм. Она, конечно, оставалась красивой женщиной. Но не больше… эта Никита была невероятно скучная по сравнению с прежней бестией. Я проводил ее взглядом, когда она покинула свой офис. У нас с самого начала утвердилась привычка не прощаться и не приветствовать друг друга. Не попрощалась и в этот раз, но я понял, что она закончила работать на сегодня. Мне осталось еще полчаса работы. Но тут я наткнулся на весьма любопытный материал. Я был уверен, что Майкл ведет себя отлично. И так казалось мне в течении нескольких недель, на протяжении которых я занимался этим заданием. Этот Сэмюель не просто так считался лучшим в свое время. Итак, он действовал через секретаршу. О, узнаю Майкла! Он мастерски использует беззащитных перед ним самок. Сначала выбирает жертву, обрабатывает ее, втирается в доверие и использует самым беспощадным образом. Одна из его жертв недавно вышла из своего офиса с видом, будто в ее голове вот уже несколько лет зреет план суицида. Да, Никита явно утратила жажду к жизни. Ненавижу его.
Эта Натали встречалась с некоторыми людьми из Центра, с некоторыми из Отдела. Зачем Майклу так рисковать? Тем более он несет ответственность за Адама. Неужели его амбиции настолько велики. Я вызвал Никиту. Через сорок минут она влетела в офис. Я стал докладывать, постепенно она бледнела. Ей хотелось надеяться, что с Майклом она увидится при более благополучных для него обстоятельствах. Завтра предстоит докладывать об этом Центру. И Майкл подлежит устранению, допросу и устранению – это при условии, если Никита сможет убедить Центр отдать этот вопрос ей. А это будет сложно – не один час переговоров. И я сам понимаю, что Никите лучше не браться за это дело. Она изменилась – она способна его уничтожить, если он предатель. Но что будет с ней дальше? Вот при этом я не хотел бы присутствовать. Отдел перестанет быть сносным, пригодным для существования местом. Но я хотел бы видеть Майкла в белой комнате, хотел видеть его растерянное и удивленное лицо… но не хочу снова видеть боль на лице Никиты. Она не заслужила. Вот сейчас она сверлит взглядом эту сексапильную Натали.
- что с Адамом?
Я уловил ход ее мыслей, она снова оправдывала Майкла, надеясь, что его сыну угрожают, поэтому он стал сотрудничать с запрещенными личностями.
- с его сыном все прекрасно, он в полной безопасности. – Ответил я. Женщина вздохнула. Не то, что бы облегчением.
- завтра в Центре нам оторвут голову, привинтят обратно, чтобы мы смогли разгрести это дерьмо! – вспылила шеф, она запустила пальцы в волосы и взъерошила прическу.
- с кем он встречался? – спросила она.
- с Центра… - три месяца назад агент погиб при взрыве – некий Николас Прут.
- ты взламываешь файлы Центра?
- нет, конечно. Никита, я тебе мог бы рассказать, но времени почти не осталось.
- хорошо, давай дальше.
- с Отдела…
- ну кто?
- Вальтер.
- Вальтер? наш старина Вальтер?
- мне жаль.
- тебе не может быть жаль, - взбесилась Никита. За последнее время я впервые видел ее такой – прежней.
- это может быть ошибкой? – безнадежно спросила она.
- это может быть ошибкой? – дерзко спросил я, показывая данные.
Что на меня нашло, не знаю. Просто мне стало страшно, что тот, кто всегда спокоен и равнодушен вышел из себя и запаниковал. Я хотел, что бы Никита завязалась обратно в узел и начала контролировать ситуацию. Так и случилось.
- дай мне пару минут тишины. – приказала она и прошла к своему рабочему месту.

Часть 5

Надежда умирает последней. Хорошо, что мое имя не Надежда. Я – Джо.
Пока мы живы, эта надежда с нами. Она лжет, откровенно лжет. Я смотрел на Никиту и пытался решить сам для себя – надеяться – это нарушение устава?
Я оставил тебя, читатель, как раз на решающем моменте. Необходимо было мое непосредственное участие в той сложившейся проблеме, поэтому я не мог продолжать свое повествование.
Итак, Никите стало известно, что Майкл выходит на связь с запрещенными личностями.
И все-таки, прежде чем, рассказать, что произошло далее, я бы хотел задать вопрос самому себе. Почему человек испытывает потребность доверять кому-то. Почему даже в серой толпе его взгляд выискивает признаки, которым он сможет поверить. Это уже два вопроса. И вопрос третий – почему человек способен поверить личности, которая на протяжении нескольких лет была незаметной, как доверять человеку, коэффициент интеллекта которого зашкаливает за норму?
Прежде чем рассказать о Никите, я бы хотел рассказать о себе. Точнее, что со мной произошло, как вся эта система сумела меня использовать в своих интересах. Я уже говорил, что, несмотря на мои качества и внешние особенности, я научился быть незаметным везде, где бы ни был. Это не совсем так. Меня заметили и оценили. Когда Пол первый раз приговорил меня к смерти, при том на решение это он потратил полторы секунды, Медлин меня спасла, отправив меня в кому. Но Медлин ли являлась моим истинным спасителем? Нет, не она, как ты, мой проницательный читатель, уже понял. Кое-что стоит выше Медлин, Пола, выше Отдела. Центр? Так я скажу тебе, выше Центра.
Система должна работать. И система это очень простая. Отдел номер один, считая себя не последним звеном, все-таки им являлся. Самолюбие его прежнего командующего очень смешило моего предшественника. Итак, Отдел Первый, эта контора подчинялась Центру, точнее, Центр являлся координатором. В Центр отправлялись отчеты и прочая формальная документация. У Отдела были близнецы – еще пару, точнее пять, идентичных контор. Почему я использую слово – контора? Я хочу, чтобы ты оценил масштабы всей паутины. И у каждого Отдела был свой Центр. Соответственно, координировать необходимо было все Центральные организации – создано Главное Управление. Это Управление не занималась грязной работой, это был масштабный и единственный в своем роде аналитический центр.
Кстати, Медлин в свое время рассматривали как потенциального сотрудника Управления. и, собственно, она должна была им стать. Тормозил ее перевод Пол. Медлин сдерживала его. в общем-то, как руководитель Пол был едва годен. Медлин хоть как-то делала его сносным. Управление искало руководителя в Отдел, но на это потребовалось время. Поэтому это время Медлин была в Отделе. Нашлась замена – Никита. Медлин могла перейти в Управление, но видимо заразилась от Пола тщеславием и гордыней, и предпочла завершить свою службу вообще.
Я стал Аналитиком быстро. Передо мной был выбор. На самом деле – не было никакого выбора. И я, минуя Центр, стал работать в Управлении.
Меня зовут Джо. И честно сказать моя работа – не служба, моя деятельность отличается от рабства в Отделе. Я анализирую чужую работу, выношу обвинение и объявляю приговор. Ненавижу это слово – приговор. Сколько раз мне его выносили…
Итак, единственное, чем я не занимаюсь – это исполнение приговора. Это делает Центр, карая Отдел, и Комитет, наказывая Центр. Выше моей организации – ничего.
Я не единственный Аналитик. У нас есть тоже руководитель. Но это похоже на круглый стол Артура. Собственно, на совещаниях мы сидим за круглым столом и все равны.
Нас – Аналитиков, - очень много. Несколько десятков. Мы внедрены в Отделы, Центры, Комитеты.
Мы невидимы.
Но мы управляем всей системой. Точнее, нет, не управляем. Мы следим за механизмом. Система работает автоматически, мы ее только ремонтируем иногда. Поэтому и работает, что мы не очень вмешиваемся в ее работу. Это механика, сплошная физика.

Изменилось многое. Неизменным остался только мой внутренний крик – я не хотел бы все это знать. Я не хотел бы здесь жить. Да и ты не захотел бы.
Что скрывает маска тупоголового неудачника, не способного связывать между собой слова. Как видишь, я пишу вполне логично, и мои предложения состоят не только из трех слов. Что за жизнь проживу я? И как бы я мог ее прожить? Я не знаю. Можно вывести множество версий, но они бессмысленны, потому что у меня не было сил выбирать, или не было выбора.

Когда на летучке в Управлении мы решили проверить Первый Отдел, внутри меня что-то екнуло. Я любил ее, Никиту, как свою сестру, наверно. Я решил принять в этом разборе непосредственное участие. Мне не требовалось разрешения. Мы обсудили это решение, и я получил рекомендации и почти свободу в действиях.

Майкл никого не предавал. По крайней мере, будучи освобожден от Отдела. Он воспитывал Адама, своего сына. Было очень просто сфабриковать данные и подставить его. Никита ждала какого-то предательства от него и поэтому легко поверила мне. Мне надо было посмотреть, как Никита справится. Или мне хотелось их столкнуть? Может я больше всего хотел знать цену любви в Отделе. И могу ли я… Могу ли я… Могу ли я рискнуть всем ради своей любви?

Ее звали Майя.
Она ни в чем не виновата. Но ей приходилось совершать такое… мне было страшно. Я ждал подходящего момента, чтобы вызволить ее. Спасти… но каждый раз отступал, ибо тогда мне пришлось бы отвечать за свои поступки. Я боялся за свою ничтожную жизнь. Я никогда не был рыцарем.
Может быть их вообще не существует – рыцарей… может быть я прав, что не вмешиваюсь. А может – нет. Я сталкивал Никиту и Майкла. Хотел наблюдать за ними. Я бесчувственное животное? Но я же чувствую… в этом то и проблема, в этом причина – я ЧУВСТВОВАЛ. И обещал сам себе – если Никита рискнет ради него, то и я рискну. Ради Майи. Даже если мы не будем вместе.
Читали Коллекционера Фаулза? Я лгал себе – я стал бы коллекционером, Майя стала бы моей бабочкой. Я боялся, что такое произойдет. И я пообещал – поступлю так, как поступит Майкл. если он отпустит Никиту, отпущу и я Майю. Это было трусостью. Но кто виноват в том, что я не умею жить? Отдел выбил меня из обычного мира.
Вот такой коварный и низкий по своей сути замысел.
И я ненавижу себя в этом лабиринте.

Никита приказала найти Вальтера. Его доставили в белую комнату. Близнецы работали с ним. Никита не пришла. Я не знаю, я думал, она помчится к нему, поговорит по душам, надавит на какие-то воспоминания, жалость. Но надавили на него эти чекнутые близнецы. И Вальтер их сделал. Через полчаса Никите доложили о смерти. У старика не выдержало сердце. Элементарно. Я бы посмеялся вместе с этим дерзким стариком. Все-таки Вальтер обладал отличным чувством юмора.
От его последних слов я едва не прослезился. Он посмотрел прямо в камеру и произнес – «Пора это закончить, Солнышко»

Я анализировал их дружбу. В стенах Отдела они были друзьями, как могли бы быть друзьями в обычном мире. Но потом Вальтер не смог простить ей того, что она стала сильнее их вместе взятых. Не простил ей безжалостность. Он отпустил бы ей любой грех, но только не хладнокровие.
Никита просмотрела запись допроса. Я смотрел в этот момент на нее. Она даже не расстроилась.
Просто пошла в комнату и молча пристрелила Близнецов. Как бешенных собак.
Я был рад. Я ненавидел их или тоже сошел с ума. Или так Никита показала мне, что хоть что-то чувствует. Ненависть, например… а может этот жест был тем долгом Вальтеру, в знак признательности? Ведь она не пошла с ним поговорить, значит обрекла его на смерть и Близнецы не были виноваты в том, что выполнили приказ, который Ник не хотела произносить вслух? Что бы за этим всем ни стояло, Вальтер верил, что она все еще Солнышко.

Никита была настроена воинственно. Страдать и оплакивать старого друга она будет потом. И будет ли?
Мы вдвоем вышли на Майкла.

Их встреча была погружена в молчание. Гробовое. Они не были рады видеть друг друга. Никита смотрела на него. Он – на нее. Они не имели права быть так близко – на расстоянии двух шагов друг от друга. Они не желали быть так далеко друг от друга – на расстоянии двух шагов.
Я начал говорить, но меня никто не слушал, а все-таки я продолжал. Говорил о том, что они могут уйти. Что Никита может оставить свой пост. Что я могу их стереть с лица земли и никто их не найдет. Но они могут уйти – это главное.
Взамен я хотел одного – знать, пойдут ли они на это. Могу ли я рискнуть спасти Майю.
Могу ли я жить вне Отделов, вне Систем так, будто не существовала этой мертвой вечности, этого лабиринта.

Меня зовут Джо.
Я неудачник.
Но я все-таки получил ответ.
Я могу изменить свою жизнь. Если поверю, что ее изменил.
Я смогу жить в мире, если закрою глаза. И если окружу себя ложью. Если буду продолжать лгать и верить.
Меня зовут Джо.
Я не выжил.
Я заплутал в Лабиринте и пропал. В лабиринте своих мыслей, своей любви.

Я дал им выбрать. Хотя мне никогда выбирать не приходилось…
Никита оставила Отдел.
Я позволил ей исчезнуть.

Ее решение позволяло и мне набраться наглости и тоже уйти из Системы. Я действительно смог бы. Но…

Но…

Но… я не видел в этом никакого смысла. Никита ушла из отдела. Но она не вернулась к нему. Я не знаю, почему.
Майкл ее отпустил.

Вот. Я получил ответы.
И принял свое решение. Я впервые сделал выбор. Но легче не стало.

Меня зовут Джо.
Я тот, кто может спасти Майю – свою любовь. Но пока не станет этого делать, так как не сможет ее отпустить после, так как это сделал Майкл.
И я не знал, что мне делать в мире, в котором Майя – не рядом. Зачем мне другой мир?

И я остался.