алёнка77, Иден Барр, снежка. Amor, Иден Кастилио, Gold! Спасибо большое за теплые отзывы и отклики, за глубокие размышления и анализ, за разное восприятие и впечатления!
Иден Барр, спасибо большое за полный ответ на мой вопрос о фактических аспектах взаимоотношений Круза со Сьюзен и Келли!
Возможно, что авторски я кое-что поменяла по фактуре, в связи с этим претензии и вопросы - ко мне.
Спасибо всем за терпение! Прошу прощения за то, что задержалась с продолжением!
Итак:
Принцессе от счастья хотелось петь вместе с птицами. Она поняла еще одну вещь, и удивлено и радостно воскликнула:
– Постой, но ведь ты позвал меня только что по имени! А как ты узнал, как меня зовут?
Рыцарь тоже удивленно-радостно ответил:
– А я давно знал! Просто пиратам не подобает к принцессам по имени обращаться, – тут его осенило: – А ты что, свое имя не знала? Или… забыла?! И это желание загадывать шла?
Принцесса кивнула, и не удержалась – рассмеялась на весь лес, и ее рыцарь засмеялся вместе с ней. Он тоже шагнул к принцессе, став еще ближе, и она спросила:
– А какое у тебя имя?
Его имя очень понравилось ей: оно было одновременно рыцарским и немного пиратским.
Принцесса приняла вместе с цветами предложение руки и сердца рыцаря, и они стали еще счастливее, оттого, что сразу после Праздника Цветов настанет их день, их праздник, и их жизнь вместе».
***
Вместе с клубящимися над океаном облаками, солнечный свет, пробивающийся между ними, рисовал на волнах причудливые картины прошлого и настоящего, и скрывал в туманной дымке будущее. Жизни будто не хватало на то, чтобы вместить в себя всю ненависть, что испытывал к себе Джон в тот день. Как он мог допустить такое?! Допустить свой приход в это время, в это место и в эту точку преступного выбора. Преступного в первую очередь по отношению к самому себе. Джон подошел поближе к краю самого высокого на острове мыса и вытряхнул на землю несколько гранитных камней. Один из них откатился, норовя преждевременно сорваться вниз, и Джон еле успел выхватить его из рук пропасти. Он выпрямился и посмотрел вниз. Как всегда в такие моменты, ему нестерпимо хотелось подойти к самому краю, чтобы прочувствовать восторг полета на границе страха падения. Как раз то, что он испытывает сейчас. Вот уже несколько дней он будто стоит на краю, и внутренний баланс, казавшийся раньше силой и опорой, превратился в чуткий компас в океане его вопросов и сомнений, ответов и решений. Две дороги. Два выбора. Или три? Одно из двух? Два из трех? Один-единственный и остальные лишь отказ от самого себя? Смелость. На это нужна смелость.
Джон, чувствуя, как сильно и ровно бьется его сердце, взял первый камень, и посмотрел вперед… Ему предоставляют должность, от которой было бы глупо и неоправданно для его целей отказываться, и Джон знакомиться с островом, вызывающим сначала у него больше вопросов, чем ответов, а теперь – все больше сомнений и тревог. Все большее понимание скрытой под островом тени. Все большее ощущение недосказанности эксперимента. Как уйти? Две дороги. Два выбора. Уйти или продолжить путь? И тогда… Или… Три дороги. Единственно достойный выбор. Джон размахнулся, и камень по длинной дуге ушел далеко вперед… Что происходит с душой человека, рвущегося на поиски истины, но обнаруживающего, что этот поиск зависит от замешанных в непонятное дело людей? Камень достиг воды, и Джон прислушался к всплеску сердца.
Он взял второй камень, покрупнее и поугловатее первого… Он ищет брата, наслаждаясь теми безграничными возможностями, что предоставляет ему новая должность, и постепенно понимает, что многие участники трехостровного эксперимента – почти добровольные узники, бегущие от своего одиночества, совсем как он. Второй камень ушел чуть выше первого… Что происходит с душой человека, когда он узнает, что это такое – быть одновременно пленником и тюремщиком?! Камень упал в воду под звучание сердца.
Следующий камень так удобно лег в руку, что Джону не сразу захотелось отпустить от себя это ощущение наполненности ладони… Он продолжает искать брата, а находит женщину, удивительным образом пробудившую его будто уснувшую душу и дающее ему окрыляющее чувство, которому так трудно подобрать название, столько в нем оттенков. Третий камень взлетел по такой красивой траектории, что Джон стоял и любовался его изящными поворотами… Что происходит с душой человека, который бессилен помочь дорогим сердцу людям? Который так хочет…? Камень достиг водной глади, танцуя под удары его сердца.
Четвертый камень… Джон смотрит на результаты поисков, сведенных в многоходовую таблицу, напоминающую неразгаданный пока еще им лабиринт, и потрясенно понимает, и это понимание не имеет прямого отношения к его поискам, что стал тем винтиком прозрачной на вид организации, что использует его в своих скрытых лживой этикой целях… Четвертый камень перестал быть краеугольным и покинул остров тем путем, что и его предшественники, повторяя полет первого с незначительной разницей; гневный всплеск был сильнее… Что происходит с душой человека, столкнувшегося с системой, делающей его своим соучастником и не оставляющей ему выбора? Как порядочный человек, он должен покинуть систему. Как человек, уже попавший в эту систему, он должен отвечать за это перед собой. Перед пропавшим братом. Что выбрать? Совесть? Чувство вины? Свою правду? Чужую истину? Свой путь?
Джон почти обреченно смотрел на слишком неровную поверхность пятого камня… Как он мог допустить такое? Как мог промедлить и не помешать? Он не всемогущ. Но он не успел, когда мог бы успеть. Два человека. Две смерти. Зачем? Или вопрос стоит задать по-другому? Какой в этом смысл и настоящие мотивы? Он так ничего и не выяснил, и не узнал. Ничего. О Стефане Крауче он мог бы догадаться по двум признакам, но не придал этому значения. Он не предотвратил. Тома Роя он мог бы защитить; все было готово. Он не успел. Он не всемогущ… Камень сдавил ему сердце перед тем, как взлететь над океаном такой высокой свечой, что в какой-то момент превратился в синеющем между облаками небе в точку, замер там на секунду, и лишь затем с еле приметным облегчением стал падать в воду… Что происходит с душой человека, чувствующим себя способным на то, чтобы спасти чью-то жизнь, но не успевающим к торжеству момента соединения способностей и возможностей это сделать? Что происходит от осознания своего невсемогущества?
Джон смотрел на океан, мягко принявший в себя окаменевшие сердца, и не мог понять, почему его ненависть к себе не только не уменьшилась: обострилась. Будто вместо того, чтобы выкинуть ее из сердца и облегчить себе жизнь, он лишь отодвинул камни, чтобы созерцать ее в полной мере. Два выбора. Все так просто: один выбор легкий, другой правильный. Он может легко уйти. Из эксперимента. С острова. Из научной жизни. С пути поиска. Он может правильно остаться. В эксперименте, и делать вид, что не замечает подводных камней. На острове, и представлять, что никакой тени ни над ним, ни под ним не существует. В жизни, и продолжать заниматься самообманом. На пути поиска, и упорствовать в достижении своей цели.
Казалось бы, что проще? Выбор… Всего два. Джон глубоко вдохнул солоноватый воздух. Почему, почему он чувствует, что предаст самого себя, какой бы выбор он не сделал?! Почему он чувствует, что откажется от самого важного в себе? Даже если сам его выбор и путь откажутся от него сами?
Океан вернул ему глубокий вздох. Поднялся ветер и по-доброму растрепал Джону волосу. От этой мимолетной ласки он вдруг почувствовал такую любовь к тому, что стало значимым в его жизни и такой прилив желания сохранить свой путь, отстоять себя, что решение будто пришло само собой. Третий выбор. Единственный, за который стоит бороться. Даже если он проиграет. Даже если он уже проиграл. Даже если выигрыш изначально невозможен. Продолжать участвовать в эксперименте, сбивая ноги о подводные камни, находя их и собирая, и по мере сил выкидывая в океан. Остаться на острове и постичь его тень: знать о ней, принимать ее, познать ее и сделать следующий выбор. Идти по жизни и позволить себе ошибаться. Не быть всемогущим. Не быть идеальным. Идти по пути поиска, оставаясь в рамках системы, но неся ответственность и делая выбор. В пользу брата. В пользу участников эксперимента. В пользу себя.
Простой выбор. Быть самим собой. Сложный выбор. Быть и оставаться самим собой не в какой-то конкретный момент времени: постоянно. Самый трудный выбор в жизни. Самый ошибочный. Самый рискованный и непредсказуемый. Но… почему-то хочется сделать именно его.
Джон подошел к самому краю мыса. Он посмотрел в бездонную чашу океана и вновь ощутил привычное доверие к самому себе: он не сделает шаг в пропасть. Он оглянулся и снова почувствовал свою убежденность: он не сделает шаг назад. Граница между твердью и пропастью явилась линией, перешагнуть которую в любую из сторон было бы ее нарушением, особенно в свете принятого только что решения. Она не была границей морали и нравственности, границей закона и порядка. Она была чертой предательства по отношению к самому себе. Стоя на ней и не сдавая своих позиций, он смог прийти к решению, которое позволит избежать ему падения в пропасть и в то же время не допустит проявления трусости. Джон улыбнулся…
…Джон улыбнулся снова, теперь уже солнечно и от души. Что бы ни было впереди, он не просто был доволен тем своим выбором; он был счастлив, ведь этот выбор привел его в то место, в то время и в то утро, когда они встретятся с обретшей свободу Иден. Джон прислушался к себе. Он вновь заволновался, настолько сильно, что не мог больше оставаться на месте и снова зашел в дом. В который раз за это раннее утро его охватывает волнение?! Он давно сбился со счета… Джон вновь обошел, почти обежал весь дом… перехватывая одну за другой комнаты… ловя солнечные блики улыбающихся ему окон… вбирая в себя утро вместе с голосами птиц и свежим ветром… запоминая его.
Джон вошел в гостиную и остановился, глядя в раскрытое окно на зеленые волны склона, плавно спускающегося к дороге. Смотрел… Смотрел… Он вдруг понял, что именно поможет справиться ему с этим запредельным волнением и дополнить ожидание оттенком приятного действия. Он стремительно вышел из дома и отправился к известному с детства месту встреч добродушно-важных соседей, обменивающихся каждодневными новостями. Джон шел мимо аккуратно постриженных живых изгородей, знакомых домов и пышных цветников, ощущая каждый свой шаг приближением, предвкушением и предрешеньем. Он вошел в знакомую ароматную свежесть и улыбнулся бурной радости, с которой его встретили и пригласили, и рассказали новости, и расспросили, и сияя радостными улыбками и надеждами встречаться почаще, проводили до гостеприимных дверей.
Там Джон был опять встречен, только уже упругим порывом ветра, и решил спрятать приобретенное в гостеприимном доме. Он расстегнул пиджак и на минуту отвернулся от ветра… Медленно застегивая пуговицы, он представил, при каких обстоятельствах они могут оказаться расстегнутыми, и сердце перестало волноваться. Оно взметнулось и помчалось вперед, опережая и Джона, и ветер, и чувствуя, и догадываясь, и зная: Иден здесь.
***
Здесь дуло не так сильно, но и не обнадеживающе ровно, как на самом верху холма. Вчера он был на вершине. Сегодня он на середине склона. Круз не мог понять, где труднее: вчера или сегодня. Он был не в состоянии понять. Может, потому что выше всего этого был кондор? Круз до их пор чувствовал на себе следы его когтей, хотя их встреча была во сне.
Круз ждал Иден. Странно, но после вчерашнего разговора с Гильермо он ощущал еще большее ожидание полного провала от приближающейся на холме встречи. Отчего бы это? Сколько Круз помнил себя, Гильермо не просто мог вовремя подсказать нужное решение, но и одним своим видом придать уверенности любому состоянию практически любого человека. А уж если он брал за руку, смотрел в глаза и говорил, даже вещал, перебирая слова, словно отмеряя гальку на речном берегу, то эффект магической поддержки не замедливал сказываться. Но вчера все было по-другому.
…Гильермо смотрел в такую даль, что не слышал шагов Круза. Обычно молчание со стороны дяди воспринималось как прочувствованная поддержка и подготовка к мудрому разговору. Круз даже немного приободрился. Несмотря на то, что он твердо решил справиться со своей основной проблемой самостоятельно, ему в глубине души не хватало какого-то отклика со стороны. Того отклика, что укрепил бы его стойкость и усилил бы его мужество, поддержал бы его на одной из ступенек уважения и не дал больше скатиться с этой надежной когда-то лестницы. Хотя бы отклик… Или…? Круз прислушался к себе и понял, что будет рад этому, но… вполне может справиться сам. Уже справляется.
Гильермо повернулся к нему и спросил, спокойно, заинтересовано и по-простому:
– Вы уже решили с Иден, как быть с детьми?
– Что?! – изумился Круз, ожидавший совсем не таких слов.
Гильермо понимающе улыбнулся и пояснил:
– Иден выздоровела, она явно сама захочет воспитывать детей или принимать самое активное участие в этом. Что планируешь ты?
Круз удивился еще больше:
– Ты для этого позвал меня сюда?! На тот самый холм?!
Гильермо огляделся, будто и правда позабыл, на каком именно месте они разговаривают, и с почти грустью посмотрел на него и ответил:
– Не тот вопрос задаешь. И не тому. Ты себе его задай. А я задал свой вопрос тебе. Только мне твой ответ не нужен. Этот ответ нужен тебе.
Гильермо, не дожидаясь ни реакции, ни ответа со стороны Круза, неторопливо покинул вершину холма. Холма, с которого когда-то в юности первым спускался Круз, впечатленный новыми знаниями, полученными от Гильермо, и его взглядами на жизнь. Холма, с которого открывался такой вид на долину, что являлся лишь вдохновляющим дополнением к словам поддержки и разумности, что здесь так часто звучали. А теперь? Что это было теперь?
В отсутствии Гильермо Круз попробовал задать вопросы холму и самому себе. Ответов или не было, или часть их была у Иден. У Иден, которая позже через свою необычную вечернюю сказку ответила на два из многочисленных вопроса, которые Круз так хотел задать ей. Ответы-то он получил, да только сказка оказалась такой, что породила в нем новые вопросы. Как сейчас воспринимает его Иден? Верит ли она в их совместное будущее? Видит ли она в Крузе перемены? Или ей важнее она сама и ее новое ощущение себя? Какое истинное желание она загадала около того цветка? И с кем?
Круз увидел Иден раньше, чем она – его. Она шла среди взволнованной ветром высокой травы, поднимаясь к нему, почему-то игнорируя тропинку, пролегающую совсем недалеко от нее, и являющейся ему в каком-то странном облике. Дело было не в том, что на Иден было простое платье, не в том, что ее волосы свободно струились от ветра; она была будто частью всего этого – ветра, зеленых переливов травы, неба кондора, уходящей за горизонт дали, всего холма, гармонично и естественно вписываясь в мир природной красоты.
Но самым удивительным было даже не это. Иден выглядела задумчивой и нежной; казалось, она идет на встречу с ним не для серьезного и болезненного разговора, а на давно оговоренную прогулку по травяным склонам, на которых можно не обращать внимание на тропинки: все равно они ведут себя слишком предсказуемо, ветвясь лишь вниз, вверх и вокруг холма.
Иден подошла к Крузу и с тихой, продолжающей, уже тревожно, удивлять его, радостью сказала:
– Какие красивые и удивительные места здесь все-таки! Будет даже жаль уезжать отсюда! Но, наверное, возможно иногда привозить сюда детей; им тут так нравится!
Круз несколько растерялся, но улыбнулся в ответ:
– Да, я тоже думал об этом. Мы могли бы… об этом мы можем и при детях говорить.
– Значит, ты хочешь здесь и сейчас поговорить о том, о чем нельзя сказать детям? – только что задумчиво-теплые глаза Иден стали очень серьезными.
Круз посмотрел ей в глаза, ожидая почувствовать собственное сожаление о разрушенной им только что в них тихой радости, но неожиданно для себя обнаружил, что ему не о чем жалеть: несмотря на серьезность, Иден не казалась отчаявшейся или беспомощной, как ему фантазировалось. Круз почувствовал, что в одном из уголков души будто открылась дверь, выпуская на свободу неясную тревогу. Иден молчала, и он понимал: говорить ему.
– Я хочу поговорить… рассказать тебе о Сьюзен… о Келли.
– Я тоже хочу поговорить о Келли. Только не в том ключе, что ты, – Иден продолжала серьезно смотреть на него.
Круз, от удивления потерявший начало заранее приготовленного объяснения своего выбора, невольно спросил:
– А в каком…? А-аааа… Позже скажешь?
Он почти нервно провел двумя руками по волосам, будто стремясь себя успокоить, но все вышло не так: Иден внимательно смотрела на него, и он не мог понять не только глубину чувства в столь серьезном взгляде, но и само чувство. Осознание, что он не в состоянии сориентироваться в чувствах Иден, вдруг выбило всю добросовестно подготовленную почву из-под ног Круза, и он начал говорить совсем не то, что собирался, резко перепрыгивая объяснительную предысторию:
– Когда я стал встречаться со Сьюзен, мне сначала казалось, что я знаю все причины этого решения, понимаю все свои мотивы. Я даже где-то гордился тем, что учился жить без тебя, потому что это казалось не просто трудным: невозможным. Но теперь, спустя столько времени, я вижу только одну причину. Я хотел этого. Если бы я не хотел этого по-настоящему, ничего бы не произошло. Все причины и мотивы, так достойно объясняющие мое решение, теперь кажутся мне каким-то самообманом. Тебе наверняка неприятна эта правда…
Круз несколько выжидательно посмотрел на Иден. Ему почему-то было не так тяжело и болезненно говорить об этом, как представлялось ранее. Что происходит? С чем это связано? Может с тем, что он наконец-то говорит ту правду, что близка к истине? Или с тем, что сама Иден смотрит на него без вполне ожидаемых боли и отчаяния? Она смотрит… так, будто пытается что-то понять, не его самого, и не столько его объяснения, но прежде всего, саму себя, свое отношение к нему, именно сейчас говорящему о своем прошлом выборе. В ответ на его предположение Иден склонила голову, действительно скорее прислушиваясь к себе, чем к нему, настолько глубоко задумчивым стал ее взгляд. Круз уже подумал, что и вовсе не дождется от нее ответа, но Иден вдруг вынырнула из своих размышлений и проговорила:
– Неприятна...? Какое слово ты выбрал… Я не думала об этом раньше именно так, с таким оттенком. Мне было больно, и в то же время я испытывала облегчение от того, что разгрузила в себе вину. Но теперь… ты прав, мне неприятно. Неприятно из-за того, что ты поступил осознанно.
Круз с трудом произнес:
– В то время как о тебе нельзя было этого сказать? Я знаю, как это выглядит: я отказался от тебя, хотя одной из твоих просьб была просьба о помощи, я бросил тебя одну с твоей болезнью, перестав тебя искать, я нарушил не только клятвы, что давал перед алтарем, я нарушил что-то в самом себе.
Иден внимательно посмотрела на него и очень медленно кивнула:
– Да, это так. Я с трудом узнаю тебя с того момента, как мы поехали к границе с Мексикой. Сначала, как только увидела тебя, это было как вспышка. Мне хотелось не только прижаться к тебе, но и все простить. Все сразу, то, о чем знаю и даже то, о чем я не знаю. Простить тебя. Простить себя, за то, что тоже виновата, частично, но все же. Но когда… когда я попрощалась с Джоном, когда мы плыли в лодке, а затем ехали, пока я смотрела и думала и чувствовала, и открывала в себе много чего нового, что скрывала от самой себя до побега; вот тогда я поняла: я не могу простить себе того, что не могу простить того Круза, что когда-то совершил свои осознанные поступки и сделал свой однозначный выбор. Это такое странное ощущение, Круз! Я прошу тебя понять меня! Я чувствую в себе готовность простить тебя сегодняшнего, идущего мне на помощь, с такой любовью относящегося к детям, такого полного раскаяния… такого… обновленного, что ли… Но вот что странно: я не могу простить тебя того. Понимаешь?
Круз взволновано подался вперед, торопясь объяснить и сбиваясь на быструю речь:
– Иден… Я и помыслить не могу просить прощения у тебя и тем более обвинять тебя в чем-то, или даже ждать от тебя прощения. Было время, когда мне этого хотелось, но сейчас я просто хочу тебе все объяснить. Ты имеешь право знать правду. Ты имеешь право отказаться ее знать. Ты можешь решить, прощать меня или не прощать, но это не повлияет на то, решу ли я сам простить себя. Я не знаю, способен ли я на это. Все это время я искал себе оправдания, а раз это так, то сам же и обвинял себя: ведь оправдания не нужны тем, кто не чувствует за собой вины, правда? Там, на границе с Мексикой, я понял это настолько отчетливо, что удивился, как не замечал всего этого раньше. И знаешь, что? Никогда в своей жизни я не ощущал такого сокрушительного поражения. До этого момента я был уверен, что через любое поражение можно перешагнуть и идти дальше. Я обнаружил, что потерял себя. Это страшно. И дело стало вовсе не в прощении, а в том, чтобы обрести себя, поняв причины своих поступков, настоящие причины.
Иден тихо спросила, продолжая внимательно смотреть на него:
– И что же? Ты их понял? Все причины?
– Сначала я пошел по ложному пути, – Иден чуть заметно прищурилась, и Круз понял двусмысленность своей фразы.
Круз вздохнул и с некоторым трудом, но уже без прежней торопливости ответил:
– Причина одна. Я так хотел. Никто на меня не влиял, никто мне ничего не указывал и не подсказывал, как мне до недавнего времени казалось. Как удобно было скидывать ответственность на кого-то или что-то, судьбу или обстоятельства! Как легко было обвинять, отрицая свою вину! Истина так проста: я и только я сам решал, выбирал и делал. Теперь мне самому придется отвечать за это и, прежде всего, перед собой. Я не знаю, справлюсь ли я. Теперь я ни в чем не уверен. Но я хочу объяснить тебе то, что я понял и просить только об одном: сказать, хочешь ли ты знать и слышать и о Келли…
Иден слегка вздрогнула, и Круз с болью в сердце понял, что для нее до сих пор это тяжело. Он готов был услышать от Иден о ее нежелании говорить на эту тему и уже смирился с этим, но ее ответ удивил его:
– Да, я хочу знать правду. Мне кажется, что она разная у тебя и Келли. Тем более это важно для меня.
Круз удивленно переспросил:
– Тем более…? Почему?
– Потому что я хочу встретиться с ней. Встретиться со всеми родными, если это возможно. Я хочу попросить тебя позвонить им, или сообщить еще каким-то образом, что я хочу видеть их, и тогда, если они согласятся, мы можем организовать встречу в доме, что предложил в качестве укрытия Джон. Мне хочется переговорить со всеми до моего возможного возвращения в Санта-Барбару.
Круз несколько растерялся:
– Похоже, ты многое уже решила для себя…
– Только то, что я тебе сообщила. Больше я и сама не знаю. И про то, что будет с нами, не знаю. И про то, как и что будет с детьми. Я надеюсь только, что мы решим это вместе, и что дети больше не потеряют своих родителей.
Круз вновь взволновано произнес:
– Больше всего я хочу сейчас именно этого. И я радостью выполню твою просьбу касательно родных. Келли… ты тоже хочешь видеть?
Иден кивнула и спросила, и видно было, что этот вопрос дался ей с некоторым трудом:
– Ты что-то хотел сказать о вас с Келли?
Круз вздохнул как можно глубже, чтобы сам воздух магического холма придал ему силы говорить об этом:
– Да. От себя. О том, что вместо того, чтобы признать, что я хочу быть с ней и встречаться с ней, я ждал знака, который оправдал бы мой выбор в настоящем… и в будущем, если придется держать за него ответ. Я был влюблен в нее. И вот что удивительно, вот что я понимаю и хочу сказать: я не ощущаю вину за свои чувства. Моя вина в том, что я отказался нести за них ответственность. И только сейчас я чувствую себя готовым к этому. Я не знаю, справлюсь ли я. Не знаю, прощу ли себя. Но я хочу дать себе шанс. . Я не прошу тебя об этом. Мне важно, чтобы ты знала это.
Иден слушала его, и постепенно в ее меняющемся на протяжении всего их разговоре взгляде наступил просвет, вызванный вполне определенным чувством к нему. Это было чувство уважения. Чувство, которое Круз больше всего хотел вернуть себе, чтоб продолжить свой путь. Он почувствовал, как благодарность и признательность высвобождают в нем заполненную до этого момента еще одну часть своей души: на этот раз груз лжи по отношению к себе. Ветер вокруг вновь, как во сне, метнулся зигзагом, унося на окончательную свободу это чувство, и Круз сказал Иден, чувствуя даже в интонации оказавшееся не сломленным или загубленным, как он опасался, достоинство:
– Спасибо.
Иден протянула к нему руку, и он взял ее, ощущая, как между их легко сомкнутыми пальцами гуляет ветер.
– Удачи тебе, Круз. Завтра рано утром я уеду в дом Джона. Я вернусь вечером, чтобы успеть рассказать детям сказку на ночь.
Круз отпустил ее пальцы вместе со свободно струящимся ветром и, охваченный самыми разными чувствами, в которых ему трудно было сразу разобраться, откликнулся:
– Счастливо, Иден. Мы увидимся вечером, и я сообщу тебе о твоих родных.
Иден стала спускаться по холму, теперь уже ступая по вьющейся тропинке. Она вновь уходила от него, как тогда на границе, но на этот раз это не было таким обреченно безнадежным, таким полным бесповоротного отчаяния. Круз понимал и верил, что она вернется… вернется к детям, к нему как к отцу детей, и в этом была та надежда, еле уловимая, но такая поддерживающая, на то, что у него есть призрачный и невесомый шанс не только на восстановление собственного достоинства и уважения. Иден вернется, по крайней мере, завтра. Иден вернется, пусть даже после встречи с Джоном. Пусть даже что-то решив. Пусть даже сделав выбор. Она вернется в его жизнь. Этого понимания оказалось так много, что Круз с возрастающей радостью смотрел Иден вслед, и светло улыбнулся ей, оглянувшейся у подножья холма, на повороте переходящей в дорогу тропинке, и махнувшей ему оттуда рукой.
Круз поднял голову, глядя в небо кондора и очень ясно вспоминая свой сон. Сон, показавшийся ему не просто явью: самой настоящей реальностью… Он стоял у подножья склона того самого холма, на котором встретился сначала с Гильермо, и только что поговорил с Иден… Холм казался недосягаемым, и таким же высоким и бесконечным, что и небо, которое раскинулось над ним, призывая вглядываться в себя в поисках ответов. Круз смотрел в него так долго, что голова стала кружиться, но видел лишь принимаемые небом вопросы и ответы, состоящие из одних многоточий… Чувствуя, как все больше охватывает его отчаяние, он сделал шаг с подножья холма на его склон, и в то же мгновение он увидел в самой далекой от себя вышине точку. Он устремился к ней, начиная подниматься. Боясь потерять из виду ответ на свой вопрос, он не смел отвести взгляд от черной точки, и шел вперед, не глядя под ноги. Ему пришлось довериться своим инстинктам, своей памяти и своему холму. И он не упал. Он даже ни разу не споткнулся, хотя чувствовал каждый камешек, каждый выпирающий из земли корень, каждую неровность и каждую коварную трещиноватую полость, прикрытую травой. Дойдя до середины холма, Круз понял, в чем дело: он был бос. Более того, он был полностью обнажен. Ему показалось в этот момент, что он будто когда-то был рожден этой горой, этим холмом, и сейчас вернулся сюда, чтобы вновь пройти через это, не чтобы родиться опять, а чтобы встретиться с самим собой… Надежно застывшая в небе точка стала ближе. Круз двигался навстречу ей. Она – навстречу ему. Круз вгляделся в растущую точку. Он выдохнул, переполняясь мистическим восторгом: кондор. Над ним в сияющей и совершенно безмолвной тишине парил кондор. Круз увидел его. Кондор увидел Круза. Они устремились друг другу в одно мгновение. Круз уже не смотрел вверх. Он мчался по склону, обдирая ноги и сбивая дыхание, не сдерживая слез и не жалея своих сил. Кондор уже не сохранял надежную безмятежность. Он решительно сложил свои мощные крылья и вошел в такое крутое пике, что не оставляло ему шанса выхода из него. Круз бежал вверх... Кондор мчался вниз… Круз толкался от земли вверх… Кондор рассекал воздух вниз…Круз летел вверх. Кондор летел вниз. Вершина остановила Круза и в последний миг он раскинул руки, принимая на себя весь удар Кондора. Кондор раскинул в последнее мгновение крылья, обрушивая на Круза всю силу своего падения. Круз посмотрел в глаза Кондору. То, чего он так ждал, свершилось.
© OlGal, 2013
Сообщение отредактировал OlGal: Понедельник, 17 июня 2013, 18:58:51
Вход
Регистрация
Правила_Сообщества
0
Последние сообщения
Пятница, 31 мая 2013, 04:55:19
Цитата
Наверх
,вместо двоих у меня там трое.
А когда именно, по твоему мнению, Круз в сериале был уже влюблен в Келли и ждал "знака", который бы дал ему "право" на его дальнейшие действия? 
