алёнка77, снежка, Иден Барр, Лия, Gold, shiza! Спасибо большое за отзывы, впечатления, дискуссии и переживания!
Итак:
Иден тоже улыбнулась Софии и сжала в ответ ее руки, чувствуя, как вновь подходят близко слезы, и благодарность к матери высвободила в ней столько любви, что она в этот миг почувствовала ее как всеохватывающую и способную проявиться не только к родителям, детям, Джону, Крузу, братьям и сестре, но как будто ко всему миру, который хотелось тоже обнять и подарить не просто любовь, потому что возникшее чувство было больше, глубже и сильнее той любви, что она знала раньше: это было понимание себя и другого, это было прощение друг друга, и это было принятие до и после прощения, и вся эта взаимность пропустилась через сердце и душу, чтобы сказать друг другу об истинных чувствах, которые именно в этот момент обрели свое первоначальное значение и смысл:
– Я люблю тебя!
– Я люблю тебя!
***
– Я люблю тебя… – задумчиво и медленно, будто вслушиваясь в тональность каждой буквы, проговорила Иден, глядя в окно, из которого открывался вид на парадный вход в корабельный дом.
– Что, милая? – переспросил СиСи, встав из кресла и подойдя к Иден; он вопросительно посмотрел на нее.
Иден повернулась к отцу и с горячностью ответила:
– Как часто мы произносим эти слова! Но за ними порой столько чувств! Ты никогда не замечал этого?! Это может быть счастье, восхищение, боль, сожаление, благодарность, гнев, желание и даже ненависть! Может быть, даже вообще все чувства, что мы способны испытывать! Что же тогда такое любовь?!
СиСи приобнял Иден за плечи и чуть качнул к себе. Он посмотрел на нее с некоторым волнением, и серьезно сказал:
– Я тоже порой чувствую подобное. Возможно, все эти чувства и есть любовь…
– Да, наверное, ты прав. И знаешь, что? Недавно я поняла, что любовь – это сила всех, самых разных, чувств. И чем сильнее мы ощущаем чувств к кому-то, тем больше любим… И если это так… – Иден умолкла и вновь взглянула за окно.
– То что…? – спросил СиСи – Тебя что-то волнует?
Иден медленно кивнула:
– То тогда… чем сильнее любишь, тем сильнее желание простить? Раньше мне казалось именно так. Или так: чем сильнее желание простить, тем сильнее любишь? Но теперь… Теперь я вижу это по-другому. Мне все больше кажется, что кроме желания простить, есть много других чувств, и если их не испытываешь к человеку, то и любви к нему тоже нет.
СиСи резко повернулся к Иден, явно удивленный ее словами, и воскликнул:
– Но ты любишь Круза! Ты всегда любила Круза!
Иден внимательно посмотрела на отца и, чуть помедлив, сказала:
– Я… многие часто говорили мне об этом. И это было правдой. Но правдой было и то, что в тот период, когда я вспомнила Роберта, мне какое-то время казалось, что я всегда любила только его, и буду любить его вечно; я даже писала ему об этом в прощальном письме. Однако не так давно я поняла, что, дело прежде всего во мне самой, в моей любви, а не в моей любви к кому-то; дело в том, что во мне есть способность к любви, и как бы там ни было и что бы ни случилось, эта способность со мной навсегда. Папа… Почему ты сразу решил, что я говорю о Крузе?
СиСи немного растерялся:
– А о ком тогда?
Иден снова предпочла окно, по какой-то причине притягивающее ее с того момента, когда она, рассказав все, произошедшее с ней за последнее время, родителям и Мейсону, на время осталась одна. Брат, вошедший следом за Софией и СиСи, поприветствовал Иден счастливой улыбкой и крепкими объятыми, поучаствовал в разговоре и теперь уехал: встречать Келли, которая почему-то не прилетела вместе с ним и родителями. Отъезд Мейсона вызвал у Иден сожаление, потому что ей очень хотелось поговорить с ним, и она надеялась, что ей в скором времени это удастся; несмотря на то, что она решила основной и важный для себя вопрос, в одном из моментов ей была чрезвычайно важна его реакция, именно реакция, а не совет или мнение.
Иден вздохнула и пояснила:
– Я думала о маме и о том, как сильно я ее люблю. А она, оказывается, очень сильно любит меня.
СиСи удивленно приподнял брови:
– Разве когда-то было по-другому?
– Нет… Но я чувствую, вижу, знаю разницу между любовью и любовью. Когда любишь сильно, хочешь простить. Когда любишь недостаточно сильно, можешь простить. Для кого-то, наверное, разница невелика, все-таки прощение есть прощение, только вот… После одного прощения ты отпускаешь и принимаешь, а после другого отпускаешь и прощаешься.
– Иден! – СиСи вновь так резко развернулся к дочери, что рядом всколыхнулась штора, – Ты что, собираешься сделать выбор? Или уже сделала?
– Я бы не стала называть это выбором, папа. Выбор… почему-то мне кажется, что многие, говоря о выборе, будто ставят точку, окончательную точку, после которой ничего и никогда не поменяется… – Иден чувствовала, как важно для нее объяснить отцу свою позицию. – Но разве это так?! Говоря себе о выборе, мы будто выносим себе окончательный приговор, и тут же, естественно, жаждем освободиться! Именно это я чувствовала, когда во время разлук и ссор с Крузом все вокруг твердили, что мы созданы друг для друга, и восхищались нашей любовью, которая должна, вероятно, длиться вечно, лишь бы никого не разочаровать! Тогда мне казалось, что я соглашаюсь со всеми, потому что люблю Круза, но во мне произошли перемены с тех пор, и я понимаю, что разговорами и уговорами нам не просто не давали выбора: самое страшное в том, что нам вручали выбор как приз, не принимая никаких отказов, и снова и снова вынуждали доказывать себе и остальным, что этот выбор единственный и правильный. Выбор… Я приняла решение и надеюсь на то, что его примут и остальные. Все. Но даже если этого не случится, я все равно пойду за своим сердцем и последую своему решению.
– Хорошо, ты приняла решение. Но оно ведь касается выбора? – СиСи, несмотря на то, что внимательно и с участием выслушал Иден, явно намеревался получить более конкретный ответ.
Иден снова вздохнула, понимая, что трудности в ближайшее время предстоят и с другими родственниками.
– Ты прав, решение касается выбора, – коротко ответила она отцу.
– И кого ты выбрала? – тут же поинтересовался СиСи.
– Себя.
– Понимать ли это так, что ты не хочешь довериться мне и ответить? – спросил немного расстроенный и даже несколько встревоженный СиСи.
– Я доверяю не только тебе, но и себе, и это мой ответ. Я выбираю себя, – спокойно повторила Иден.
– И себя в отношениях с кем ты все-таки выбираешь? – отец явно не собирался отступать.
Иден невольно улыбнулась:
– Ты ведь простишь меня, если я не скажу тебе сейчас?
СиСи шумно вздохнул, вновь притянул ее к себе и легко поцеловал в лоб:
– Конечно. Я и хочу, и могу простить тебя за это.
Иден откликнулась со смешанным чувством благодарности и откуда-то возникшего желания быть слегка ироничной:
– Значит ли это, что ты любишь меня одновременно и сильно, и недостаточно сильно?!
СиСи протянул руку, будто хотел щелкнуть Иден по носу, но в последний момент передумал и просто взмахнул в воздухе рукой:
– Я люблю тебя любовью, которая длится всю жизнь. И знаешь, что это? Это родительская любовь!
– Папа! И я тебя люблю!
Иден обняла отца. СиСи обнял ее в ответ, но через мгновенье ослабил объятия и чуть приглушенным голосом произнес:
– Келли здесь…
***
– Здесь так уютно, романтично и очень… драматично, – София в очередной раз обвела глазами гостиную, задержав взгляд на летящем паруснике. – Значит, это дом Джона, друга Иден?
– Да, – Круза меньше всего волновали сейчас дизайнерские изыски; его взгляд снова и снова возвращался к розам, украшающим и одновременно будто взрывающим матовую поверхность круглого стола.
София, уже повернувшаяся к нему, проследила за его взглядом, и уточнила с чуть заметным оттенком беспокойства:
– Он ведь ее друг? Иден нам так… не то, чтобы сказала, но дала понять… Круз?!
Круз повел плечами, отводя взгляд от роз, и с трудом ответил:
– Я не знаю, София. Не знаю, что сказать.
– Не знаешь?! Разве вы за ту неделю, что были почти все время вместе, не поговорили о…
– О наших отношениях? – предположил Круз, не дождавшись продолжения фразы Софии, которая тоже стала проявлять повышенное внимание к трем огромным бутонам. – Нет! Мне трудно объяснить, почему. Знаешь, у меня очень странное чувство, что мы с Иден выяснили отношения, не выясняя их напрямую.
София удивленно приподняла брови и задумчиво, почти осторожно, произнесла:
– Довольно… необычно для вас. И какое у тебя ощущение? К чему вы пришли?
Круз постарался сосредоточиться на ответе, который для него был еще важнее, чем для Софии:
– Столько всего произошло в последнее время, но не вокруг, а внутри меня. Мы изменились. Может быть, не очень сильно, но изменились. А когда люди меняются, меняются и отношения между ними. И любовь – тоже.
София подошла к Крузу, с силой сжала его руку и взволновано произнесла:
– Вы так любили друг друга. Я никогда не встречала такой любви. Мне почему-то кажется, что вы до сих пор любите... Когда Иден рассказывала недавно о том, что с ней произошло, о ее спасении, она говорила с нежностью не только о Джоне, но и о тебе! Круз! Может быть, мне так хочется верить в вашу любовь, потому что я многое помню, помню, какими вы были. Я не видела никого счастливее вас в день вашей свадьбы… Вы мне казались тем редким, даже уникальным островом счастья и любви, который будет маяком для всех нас, который устоит перед любыми штормами, засухами и даже землетрясениями, и который будет существовать всегда!
– Вечная любовь? – Круз с печалью и будто издалека смотрел на Софию, не в силах окунуться с ней в атмосферу счастливых воспоминаний. – Неужели кто-то еще верит в нее?
Мечтательная улыбка Софии сменилась болью, и она почти возмущенно ответила:
– Почему бы тебе самому не ответить на этот вопрос? Почему вы… ты перестал верить в любовь? Почему ты не борешься за то, что когда-то было достигнуто такой ценой?!
Круз почувствовал себя уязвленным и упрямо возразил:
– Я не хочу и не могу сдаться! Но борьба – странная штука; в ней всегда есть победитель и побежденный. Пока я боролся за Иден, а она за меня, и мы с ней за нас, мы одновременно и проигрывали самим себе! Понимаешь?! И теперь я хочу бороться только за любовь! Хочу! Но что толку с этого?! Ведь раз за любовь приходится бороться, значит, она не хочет сдаваться или уступать! Так есть ли смысл бороться за нее, если любовь мне или нам достанется при одном лишь условии: потерпев поражение. Знаешь, я больше не хочу такой победы, не хочу победы ценой поражения.
София с сочувствием смотрела на Круза. Минуты две они молчали, глядя друг на друга: Круз с твердостью принятого решения, София – с растущим пониманием. Она кивнула и мягко проговорила:
– Мне кажется, ты слишком конкретно воспринимаешь борьбу за любовь. Я говорю о той борьбе, которая происходит внутри каждого из нас, когда мы готовы опустить руки или сдать позиции перед препятствиями и испытаниями, но не сдаемся, потому что хотим сохранить любовь! Наверное, главным препятствием в любви можем быть только мы сами: мы просто забываем, или не учитываем, что любовь – это еще и труд, каждодневная работа души и сердца…
– И поэтому, – подхватил Круз, – как только кто-то из пары влюбленных сдает позиции, вся нагрузка ложится на одного. Знаешь, что я подумал, когда Иден прислала бумаги о разводе? Что она сдала позиции. И знаешь, что я почувствовал? Я долго не мог подпустить к пониманию то самое чувство, но за прошедшую неделю я вспомнил и понял его. Одиночество. Одиночество, что я испытал в это момент, было таким сильным, что опустошало не только все вокруг, но и внутри меня. И я заполнил его частями Иден… ее подругой… ее сестрой. Только вот с Келли по-особому получилось: я все-таки увидел в ней Келли, а не Иден, и… Ты знаешь, что произошло. Я разлюбил Иден. А сейчас полюбил ее вновь, но по-новому. К тому же и в ней произошли такие перемены, что мне, возможно, придется узнавать в чем-то ее заново. Если, конечно, она… Понимаешь, София?
– Понимаю, Круз. Я понимаю и то, что любовь помогает прощать. А прощение может помочь полюбить вновь. Мы с Иден сегодня встретились… О чем я только не передумала, когда летела сюда! Но все оказалось так, как мне больше всего хотелось: мы простили друг друга! Оказалось, что мы обе к этому шли: Иден через лечение и терапию, а я через прошлый подобный опыт и понимание, почему так произошло. Мы вместе прошли через испытание встречей, и я очень горжусь Иден, и я рада за нас, за то, что мы достойно выдержали это. Я как никто другой представляю, чего ей стоило победить болезнь. И чего ей стоит теперь отстоять свою победу! Мы обе думали, что каждая обвиняет в произошедшем другую, но больше всего мы винили сами себя… Мне стало так легко, Круз! Сразу, как только мы попросили друг у друга прощения! Почему бы вам тоже не сделать этого? Не поговорить обо всем открыто? Почему бы не дать себе шанс?
София, пребывая в сильнейшем волнении, замолчала и почти умоляюще посмотрела на Круза, и он сделал шаг ей навстречу, медленно проговорив:
– Когда-то я и помыслить не мог, что готов буду добровольно отказаться от Иден, просто для того, чтобы не причинять ей больше такой боли. Я не могу ей ничего обещать после того, что произошло. Разве можно вернуть то доверие, что было между нами?! Я не имею права предлагать ей вернуться ко мне. Разве это будет проявлением любви к ней? Я не представляю, как доказать ей свою верность и честность, и то, что, утраченные однажды, они, похоже, вернулись ко мне вновь. Разве можно рассчитывать на веру в меня авансом?
– А Иден?! Почему бы об этом не спросить у нее? Почему ты решаешь это за нее? И потом… Разве и она может гарантировать тебе что-то или обещать? Что ничего подобного с вами больше не произойдет? Что с ней ничего не произойдет?
Круз кивнул:
– Я думал об этом. И именно поэтому, хоть и не пойму до конца, в чем тут дело, я не сдаюсь. Да, я не могу, не имею право и не представляю, но я хочу! Я хочу дать шанс, не нам с Иден, и не Иден, а себе. И если она тоже даст себе шанс в наших отношениях, то мы можем попробовать начать новую жизнь. Жизнь друг с другом и нашими детьми.
София с еще большим пониманием посмотрела на Круза, и спросила:
– Ты уже разговаривал с Иден о детях?
Круз отрицательно качнул головой и решительно ответил:
– Нет. Я поговорю о них в любом случае и надеюсь на то, что Иден согласится с тем, что дети должны регулярно видеться и общаться с нами обоими, с кем бы они не стали жить. Но в первую очередь я хочу попросить у нее прощения. И если… Я арендовал один дом на пляже; со временем я смогу выкупить его, если понадобиться. И я написал Иден записку с предложением приехать туда и поговорить, как только она сможет свободно перемещаться по стране. Она может приехать туда заранее, чтобы все там спокойно посмотреть. Мне кажется правильным поговорить наедине, но в новом месте, которое не было бы ни для кого из нас напоминанием чего бы то ни было.
София почти облегченно улыбнулась и сказала:
– Я так рада этому!
Она шагнула вперед и обняла его, и Круз случайно зацепил взглядом розы. В этот момент он понял, что забыл о них; по крайней мере, они наконец-то перестали на него так сильно действовать.
***
Действовать хотелось почти немедленно. Чувствуя в кармане шуршание конверта с письмом-приглашением от Круза, Иден положила на место трубку, и несколько мгновений смотрела на нее. И только после этого повернулась к Келли, так и продолжающей стоять на пороге, где она появилась в тот момент, когда призывно и настойчиво зазвонил телефон. По этому телефону мог звонить только Джон, и Иден моментально взяла трубку…
Свободна… Свободна. Свободна! Какое странное ощущение – получать долгожданное известие перед трудным и, возможно, переломным и решающим многое в отношениях с сестрой и Крузом разговором. Какое удивительное ощущение – принимать приглашение на свидание от двух важных в ее жизни мужчин сразу! Какое сильное переживание – видеть Келли после того, как она столько раз представляла их разговор!
Иден молча смотрела на Келли, и чувство свободной легкости и одновременно благодарности Джону давало ей ощущение другой свободы: искренне говорить о том, что чувствуешь, и отвечать за это.
– Здравствуй, Келли.
– Иден…
Келли сделала несколько шагов к Иден, и остановилась на расстоянии вытянутой руки от нее. Иден вдруг вспомнила, как в детстве Келли приходила к ней комнату, останавливалась сначала на пороге, а затем подходила ближе и задавала какой-нибудь вопрос. Она так мирилась. Но сейчас Иден хотелось не этого, она поняла это с необыкновенной ясностью, когда стояла у окна рядом с отцом. От встречи с мамой, отцом, Мейсоном и Тедом она хотела получить прощение, принятие и любовь. Но Келли… Иден посмотрела сестре в глаза, в которых насторожилась тревога, и сказала:
– Я только что получила сообщение, из которого узнала, что угрозы преследования больше нет, а это значит, что я свободна.
Келли, явно ожидавшая других слов, растерялась и спросила:
– Значит, ты вернешься домой?
Иден несколько долгих мгновений смотрела на нее и, поняв, что напрасно ищет то, чего никогда, наверное, и не было, ответила:
– Мне тоже трудно говорить с тобой, и также тяжело видеть тебя.
В Келли появилось еще больше напряжения; она сказала, стараясь подбирать слова:
– Я и не жду, что наш разговор окажется легким. Если честно, я боюсь его, боюсь того, что ты мне скажешь.
Иден подумала, что когда-то она тоже боялась встречи с Келли. Она серьезно сказала, не отводя взгляда:
– Я столько раз представляла это, о стольком говорила тебе, что сейчас у меня ощущение, будто мы обо всем давно поговорили. И в то же время мне все еще многое хочется тебе сказать. И прежде всего… Мне так жаль, Келли… Мне действительно жаль, что погиб Роберт.
Келли уже не была растерянной; она удивленно воскликнула:
– Когда ты узнала?
– Еще когда лечилась, во время одного из терапевтических сеансов. Ты любила его, Келли?
У Келли на миг перехватило дыхание, то ли от удивления, то ли от возмущения, а, возможно, и от того, и от другого:
– Конечно, любила! Что за странный вопрос?!
– Каким бы он не был, – ответила Иден, видя подтверждение своего предположения, выстраданного после долгих размышлений, – но в свое время поиск ответа на него помог мне облегчить боль, которую я испытала, узнав о вас с Крузом.
Келли нервно повела плечом; ей стало явно не по себе, и Иден с досадой прикусила губу. Ей вовсе не хотелось вести разговор в такой атмосфере, которая затруднила бы понимание, очень важное для нее, делающей в жизни очередной серьезный поворот: понимание, в каких они с сестрой отношениях. Иден не ждала чудес и осознавала, что одна встреча и беседа не расставят все по своим местам, и тем более не сделают их общение доверительным и открытым. Но ей очень хотелось ясности в главных вопросах, и одним из них было отношение Келли к Крузу и к Роберту.
Похоже, что Келли тоже хотела ясности, но несколько в другом; она спросила, слегка откинув назад голову:
– И ты нашла ответ? Интересно, какой он!
Иден ответила, несмотря на то, что предполагала, что реакция Келли может оказаться не из приятных:
– Я поняла для себя то, с чем ты вполне можешь не согласиться: ты думала, что любишь Роберта; ты думала, что любишь Круза. Ты так думала, но, по-моему, ты их не любила. Когда я поняла, что ты не любила их, мне пришлось отвечать на другой вопрос, уже себе: а что для меня более переносимо? Что ты любила их или что не любила?
– Что?! – теперь Келли уже явно была возмущена и повысила голос. – Почему это ты решаешь за меня, что я чувствовала к Крузу или Роберту?
Иден с сожалением посмотрела на Келли, не готовую, похоже, понимать, что старшая сестра хочет разобраться гораздо больше, чем обвинять. Она глубоко вздохнула, чувствуя, как теплый запах дерева, наполняющий библиотеку, в которой они находились, дает ей ощущение стойкости и поддержки. У нее возникла уверенность: что бы ни произошло в ее жизни, с ней навсегда останется этот запах корабельного дома, вливающий в нее силы, корабельного дома мужчины, признающего и уважающего в ней право выбора. Пока Иден пропускала через себя это чувство, она услышала в наступившей тишине притихшего дома шум океана: из библиотеки открывался вид на вечную свободу набегающих на берег волн, которые возникали словно бы ниоткуда среди движения воды, и исчезали в никуда, встречаясь с берегом… и снова… и снова… и снова... Два берега… Два предложения… Двое мужчин… Иден вернулась из задумчивости к вопросу, который тоже затрагивал двух мужчин… и двух женщин. Она пояснила свое мнение:
– Понимаешь, ты столько твердила о том, как ты хотела быть не просто похожей на меня, но и стать мною, и как это трудно для тебя – перестать этого хотеть, что у меня все больше росло убеждение, что ты слишком много придаешь этому значения. Эти твои противоречащие друг другу желания так увлекли тебя, что ты забыла про остальные свои желания, забыла про себя. Я надеялась, что, может быть, я ошиблась, или что это уже не так, но я вижу, что все осталось по-прежнему. У тебя.
Келли несколько секунд пристально смотрела на Иден, и выражение ее лица стало настолько непроницаемым, что Иден поняла, вслед за ощущением пронзившей позвоночник дрожи: она попала в точку. И, чтобы у Келли не возникло соблазна воспользоваться этой точкой как точкой их отношений, Иден добавила:
– Понимаешь, я ведь знаю, каково это: скрытые неосознанные желания, вырвавшиеся на свободу. Знаю, как трудно их принять и осознать, и как еще труднее научиться управлять ими. Другое дело, когда ты сама выпускаешь на свободу свои желания и следуешь им.
Келли повела плечами, будто стряхивая озноб, и с едва заметной хрипотцой проговорила:
– Возможно, ты где-то и права насчет непонимания собственных желаний, но я всегда прислушивалась к своим инстинктам, и не думаю, что я слишком уж ошибалась. Просто однажды в отношениях с мужчинами происходит нечто такое, что меня начинает преследовать ощущение, будто меня сравнивают с тобой, и что сравнение не в мою пользу.
Иден поинтересовалась, впуская рвущуюся в голос иронию:
– А ты не пробовала встречаться с мужчинами, которые не были бы знакомы со мной? И потом, я что-то не припомню, чтобы нечто подобное у тебя происходило с Ником, Джеффри, ТиДжеем и тем более с Джо. Мне кажется, что это ты в первую очередь, а не кто-то другой, начинаешь сравнивать себя со мной! И я считаю это крайне несправедливым по отношению ко мне! Потому что я сравниваю себя прежде всего с самой собой, и нахожу это естественным! Ты говоришь, что прислушиваешься к инстинктам! Но прислушиваться к своим инстинктам, и идти у них на поводу – разные вещи!
Келли с негодованием возразила:
– Ты сравниваешь себя только с самой собой?! Как бы не так! Я всю жизнь наблюдаю ваши стычки с Мейсоном за место под солнцем, и я бы не рискнула назвать вашу конкуренцию здоровой! И, похоже, ты все-таки обвиняешь меня в том, что я поддалась инстинктам! Ты обвиняешь меня в связи с Крузом! И это после того, как ты сама все решила за всех нас! Это уже не первый раз, Иден, тебе не кажется?! Когда-то это была Юта, теперь это!
Иден, чувствуя острую боль от слов сестры, тихо произнесла:
– А сейчас… сейчас ты обвиняешь меня, Келли? Я так странно себя чувствую: мне больно, очень больно от твоих слов, и я чувствую, что причиняю боль тебе, но это не боль вины, как мне сначала показалось. Это что-то другое. Не могу пока понять, что именно.
Келли сбавила тон, но сказала то, от чего Иден стало еще хуже:
– Не понимаю, о чем ты. По-моему, мы только что обвинили друг друга: ты меня в том, что Круз изменил тебе не с кем-нибудь, а со мной, а я тебя в том, что ты допустила это своим отъездом.
Иден в отчаянии посмотрела на Келли и воскликнула:
– Келли, неужели ты сама не слышишь, что ты говоришь?! Я тебя спрашиваю о любви, а ты мне говоришь о чем угодно, только не об этом! Теперь я поняла, отчего мне так больно: ты не любишь меня. Раньше мы любили друг друга. Но теперь у тебя ко мне совсем другое чувство.
– И какое же, по-твоему?
– Обида.
– Что?!
– Да, Келли! – уверенность Иден стремительно росла. – Скажи, когда ты так сильно обиделась на меня, что в твоем сердце больше не осталось места для любви? Почему ты не доверилась мне, как когда-то раньше, и не сказала об этом? Мы могли бы поговорить. Мы говорили бы, сколько ты хочешь, пока твоя обида не уступила бы место любви!
– Я не верю! Ты говоришь это, просто чтобы вновь показать мне свое превосходство, на сей раз в том, что ты настолько выше всей ситуации, что даже не собираешься меня ни в чем обвинять. Разве тебе недостаточно, что Круз снова любит тебя и собирается за тебя бороться? Ты снова победила, Иден!
– Я вовсе не соревнуюсь с тобой. Я люблю тебя, Келли.
Губы Келли дрогнули, но она быстро поджала их, сделала шаг назад, и с такой скоростью вышла из библиотеки, что слезы, защипавшие у Иден в уголках глаз, полились уже после того, как дверь за сестрой закрылась. Иден прикрыла глаза и позволила слезам свободно струиться по щекам… Дверь библиотеки решительно открылась, и Иден с надеждой и отчаянием обернулась на звук. Отчаянная надежда сменилась облегчением с оттенком радости, и через пару секунд Иден плакала на груди Мейсона.
***
Мейсона, насколько Иден помнила, никогда не смущали женские слезы; вот и сейчас он оказался на высоте.
– Давно я не видел тебя плачущей… Ты знаешь, Иден, мне кажется, что вам с Келли еще не раз захочется поговорить. Она сейчас живет у родителей, а если и ты оставишь ей свой адрес или скажешь, где тебя найти, то вы обе будете знать, куда приехать. Я бы, кстати, от такого знания тоже не отказался.
Иден улыбнулась ему сквозь слезы:
– А где сейчас живешь ты, Мейсон?
Мейсон чуть отступил, приподнял брови и уточнил:
– Тебе нужна помощь с жильем, с общением и поддержкой или со всем сразу?
– Мейсон, – Иден улыбнулась, уже с благодарностью, – спасибо за предложение, но мне в любом случае есть где остановиться. Или жить, это как получится.
– Даа…? – Мейсон задумчиво посмотрел на Иден, и ошарашил ее резким переходом. – А какая фамилия у Джона? Правильно ли я понял, что Грант?
Иден также задумчиво посмотрела в ответ и полувопросительно произнесла:
– Да. Похоже, ты его знаешь или что-то слышал…
Мейсон сосредоточенно потер лоб, будто вспоминая и размышляя одновременно:
– Скорее слышал, причем в детстве… Не могу вспомнить…
– Это как-то связано с отцом? – Иден нетерпеливым движением, похоже, выдала себя, потому что Мейсон посмотрел на нее очень внимательно.
– Это так важно для тебя?
Иден размышляла три секунды.
– Да. Если ты что-то вспомнишь, поделишься со мной?
– Если ты не будешь спрашивать, откуда я это помню, или как об этом узнал, – Мейсон был серьезен, но Иден ли не знать, что может скрываться за этим!
– Ты только усилил мое любопытство. Теперь мне захочется заняться еще и этим неформальным расследованием. Представляю себе анонсы репортажа: шпионаж из детства или где лучше спрятаться в библиотеке…
Мейсон чуть наклонился к Иден и громким шепотом произнес:
– Не хочу тебя пугать, но сейчас мы тоже в библиотеке…
– Мейсон!
– Значит, Джон? – Мейсон уже не просто внимательно, а пристально посмотрел на Иден.
Иден ответила, очень четко произнося каждую букву:
– Что…? Джон…?
Мейсон с сомнением покачал головой:
– Помнится, когда-то очень давно ты предупреждала меня о Виктории. Мне хотелось бы быть с тобой сейчас тоже предупредительным.
– Значит ли это, что ты все-таки что-то знаешь? – спросила Иден.
Мейсон пожал плечами:
– Скорее, предположения… когда Круз упомянул о Джоне Гранте, отец как-то странно на это отреагировал, а если точнее, то был очень напряжен и даже встревожен. А когда я слушал пересказ Круза, а затем и твой рассказ о вашем побеге с острова, то воображение и вовсе разыгралось… Тебе никогда не было страшно рядом с ним, Иден?
– Нет… Мне не страшно даже за него, – искренне ответила Иден.
Мейсон хотел было что-то добавить, но дверь библиотеки открылась вновь, чтобы впустить Софию и СиСи.
– Круз остался с детьми. Они не хотели нас отпускать, но мы им сказали, что пошли за мамой, и они твердо заявили, что не заснут, пока ты не придешь пожелать им спокойной ночи.
Иден поцеловала Мейсона, вернувшего ей поцелуй, обняла маму, затем отца, и пошла к двери; обернувшись, она посмотрела на родных и таких близких для нее людей, но те любовь и благодарность, что она чувствовала к ним, не пошли на поводу их вопросительных взглядов, и Иден, закрывая дверь, испытала чувство собственной защищенности в своем праве принятия решения: когда давать ответы.
Как только Иден вышла из библиотеки, СиСи, София и Мейсон переглянулись, и Мейсон спросил:
– Как считаете, кого выберет Иден?
И он сам присоединился к голосам родителей, и все трое одновременно воскликнули:
– Никого!
– Круза!
– Джона!
***
Джона так давно не приглашали на вечерний чай, что он до сих пор мысленно возвращался к неспешной беседе, с удовольствием вспоминая подробности и вновь ловя себя на желании поделиться впечатлениями с Иден и даже предложить ей уют такого вечера.
Иден… ему казалось, что со времени их последней встречи прошла если не вечность, но ее половина, и несмотря на недавний телефонный разговор с ней в связи с приятными новостями и приглашение остаться Иден в его доме до среды, когда ее родственники должны все уехать, Джон чувствовал грусть… Грусть от того, что их разговор был коротким… грусть из-за теплых ноток в голосе Иден… грусть, что он не может разделить с ней сейчас ее переживания, и даже то понимание, что она справится с этим, вызывало грустное почему-то ощущение… грусть, что брат за весь вечер, несмотря на приветливость, так ничего и не вспомнил…
Джон вновь мысленно вернулся за стол, покрытый разноцветной скатертью, и улыбнулся, вспоминая, как Терри несколько раз просил Джона и Робби сесть рядом, чтобы, по его словам, воочию убедиться, что живое доказательство родственной связи перед ним; как Робби придумал на ходу какую-то историю, чтобы произвести впечатление на своего дядю, запутался в ней, и, в очередной раз спутав название несуществующего магазинчика, смеялся вместе со всеми; как Нора, заботливо подливающая всем чай, успевала расспрашивать Джона об интересных случаях, связанных с его работой, и делиться своими профессиональными историями. Все они почти сразу, как только Джон вновь знакомился со своим братом, договорились не говорить о прошлом Грантов, чтобы воспоминания Терри, если таковые вообще будут, появились естественным образом и были только его собственными. Джона порадовало, что все согласились с его подходом, но еще больше радовало то, что где-то в уголках памяти Терри есть их общее прошлое: он среагировал когда-то на фамилию Терра и взял ее, созвучную с собственным именем, себе; он назвал сына Робертом, говоря себе, что ему нравится это имя, чем-то, по ощущениям, связанное с его детством, которое он не помнит; он назвал свою фирму практически будто в честь своего второго имени. И Джона наполняла радость быть родственником и желанным гостем за семейным столом, забытая в далеком прошлом и вернувшаяся в настоящее, не боящееся будущего.
В кабинет, где Джон уютно расположился в кресле, вихрем ворвался Робби, неся с собой книгу в строгом сине-сером переплете.
– Не спишь?!
Джон улыбнулся его взъерошенному виду: в этом Робби явно пошел в своего отца, который даже на официальных мероприятиях терял любой торжественный облик в первые же три минуты.
– Как можно заснуть?! Ведь сегодня я дочитаю историю детей капитана Гранта!
Робби примостился на небольшой кушетке напротив Джона и протянул ему книгу, радостно улыбаясь в ответ:
– Так здорово, что я остановился недалеко от того места, до которого ты дочитал тогда! Теперь я узнаю, что там дальше и чем все закончится, вместе с тобой.
Джон кивнул в ответ и взял из рук Робби книгу, чувствуя, что волнуется, как мальчишка. Волновался он и оттого, что рядом с ним стоял телефон, на номер которого могла в этот вечер позвонить Иден и сообщить ему о своем решении.
Роберт нетерпеливо заерзал, и с намеком на то, что готов слушать, спросил:
– А ты не знаешь, эта история закончится хорошо?
Джон медленно поднял на мальчика глаза:
– Я ведь не дочитал ее в детстве. Но я слышал, чем завершаться их поиски, однако так интереснее, когда читаешь и переживаешь самые волнующие моменты вместе с героями.
Он открыл книгу на закладке, вздрогнув от того, что ею оказался авиабилет, и стал читать с начала главы:
– Команда "Дункана" вскоре узнала, что сообщение Айртона не пролило света на таинственную судьбу капитана Гранта. Все впали в глубокое уныние: ведь на боцмана возлагалось столько надежд, а ему неизвестно ничего такого, что могло бы навести "Дункан" на следы "Британии"…
Робби спал, уютно положив руку под щеку. Джон слегка улыбнулся, взяв закладку, чтобы положить ее на новое место, но не удержался и стал рассматривать ее, чувствуя, как подступающая все-таки из детства печаль прогоняет улыбку с его лица. Стараясь отвлечься, он вгляделся в край авиабилета и без особого удивления увидел, что номера на нем другие, чем те, что помогли Иден в реализации своего шанса обрести свободу...
Когда он увидел ее на пороге своего кабинета со сборником эпиграмм в руке и сдержанно-прилично выглядывающем из него корешком авиабилета, превращенного в «закладку», он моментально все понял и восхитился ее догадливостью и редкой настойчивостью в достижении цели. Он испытывал в тот момент особое наслаждение, одновременно общаясь с Иден, и вспоминая, как он долго выискивал каламбур про двойные названия и с какой изобретательностью ввел его в один из их разговоров на берегу. И в то же время ему трудно было удержаться от того, чтобы не прикоснуться к ее перевязанной руке, чтобы облегчить боль. Джон вспомнил, как она смотрела в объектив сияющими глазами, и он позволил себе слабость представить, что она посмотрит так когда-нибудь и на него. И она смотрела… почти так… в библиотеке, когда он перевязывал ей руку… и она смотрела… почти так, в вечер своего побега… А как ему хотелось верить, что она смотрела на него именно так на ночном берегу их прощания!... И совсем по-особому она смотрела на него недавно и как будто так давно…
Робби пошевелился и, глянув на Джона совершенно ясными глазами (будто и не спал вовсе!), попросил продолжить читать, удивившись, как это он уснул, когда до развязки осталось несколько страниц, после чего приготовился слушать об окончании поисков капитана Гранта, затаив дыхание.
– Возвращение капитана Гранта в Шотландию праздновалось шотландцами как национальное торжество, и Гарри Грант стал самым популярным человеком во всей Старой Каледонии. Его сын Роберт стал таким же моряком, как капитан Джон Манглс, и под покровительством Гленарвана он надеется осуществить отцовский проект: основать шотландскую колонию на островах Тихого океана… – торжественно завершил Джон, и вместе с Робби порадовался за счастливый конец, какое-то время живо обсуждая с ним волнующую развязку истории. И лишь когда они вдоволь наговорились об этом, Джон положил закладку на столик рядом с собой, и с охватившем его чувством светлой грусти собрался закрыть книгу, а вместе с ней – и страницу своей жизни, в которой он сначала обвинил себя, а через годы снял обвинения, в которой он наказывал себя, лишая любви, в которой на его острове была Иден…
Джон смотрел в раскрытую пока еще книгу, и вдруг понял, что не сделает этого, но не потому, что не находит в себе душевных сил, а потому что не хочет больше в своей жизни закрывать на все замки двери с красующимися на них непримиримыми вывесками «совершенно секретно», «никогда» и «не лгать».
Джон протянул Робби открытую книгу, и тот некоторое время растерянно вертел ее в руках, пока не закрыл, собираясь уже положить ее на подоконник. Но, взглянув на Джона более внимательно и подумав о чем-то, он довольно неожиданно произнес:
– Это моя любимая книга и моя любимая история. Хочешь, она теперь будет твоей?
Джон несколько долгих секунд смотрел на Робби, думая о своем, после чего с проявившейся в голосе теплотой ответил:
– Она уже моя любимая.
Робби, кажется, уловив не совсем однозначные нотки в ответе Джона, чуть замялся, неловко улыбнувшись:
– Я про книгу, а не про… не знаю, в общем, я о книге. Я хочу подарить ее тебе, тем более что в ней нет иллюстраций, – бесхитростно добавил мальчик.
Он протянул книгу, уже безоблачно улыбаясь и не догадываясь о чувствах, переполняющих Джона.
– Я могу исправить это, – Джон бережно принял в руки книгу, а затем еще бережнее достал из внутреннего кармана пиджака путешествующий с ним снимок. Он повернул его к Робби парусной стороной, и тот с восхищением присвистнул:
– Лучше и не придумаешь!
– А лучше и не бывает…
Джон открыл книгу и вложил в нее надежду на синий вечер.
– Перечитывать будешь? – с пониманием спросил Робби.
Джон повернул к себе снимок обратной стороной и с внутренним трепетом провел пальцем по явившемуся перед ним светлому образу, что нежней лепестков роз. Он немного грустно улыбнулся и ответил:
– Даже если эти строки сотрет время. Даже если я не смогу их видеть. Даже если меня не станет.
Мальчик с некоторым сомнением и опасением посмотрел на Джона и произнес:
– Ты иногда такой странный.
Джон вскинул на него глаза и с благодарностью сказал:
– Спасибо, Робби. Спасибо тебе за эту историю.
В наступившей тишине мелодично позвучал телефонный звонок. Джон, с трудом вернувшись из своих переживаний, дотянулся до столика и снял трубку…
Джон вернулся из разговора в кабинет, и вновь посмотрел в книгу. Робби проследил за его взглядом и сказал о чем-то своем, в то же время будто отвечая некоторым мыслям Джона:
– Это так странно. Я знаю, что книгу можно перечитать, снова и снова встречаясь с героями, но все равно грустно расставаться. А ты не знаешь, у этой истории есть продолжение?
Джон, с трудом сдерживая чувство, охватившее его после телефонного короткого разговора и чувствуя, что еще чуть-чуть – и он не сможет уже поспевать следом за ним, тем не менее ответил Робби:
– Да. Роберт там уже взрослый и у него есть собственный корабль.
– А как называется эта история?
Джон повернул снимок… и у него возникло ощущение, что он стоит на берегу океана, полного любви, силы и тайных надежд… Мальчик ожидал ответа и Джон сказал ему, себе и всем тем, кто умеет ждать:
– Таинственный остров.
© OlGal, 2013
Вход
Регистрация
Правила_Сообщества
0
Последние сообщения
Суббота, 28 сентября 2013, 20:56:54
Цитата
Наверх
Этого я понять не могла. Думала, может, я чего-то не помню. Если Иден уже узнала кое-что о том, что Круз с другой, тогда еще более-менее понятно ее желание не возвращаться домой, а если нет, то непонятно. Или, опять же, вышеозвученная причина, как она боялась детям навередить, так же боялась навредить и Крузу, не будучи уверенной, что вылечилась?
Обычно в произведениях хотя бы к концу произведения тайны раскрываются.
