снежка, алёнка77, Иден Барр, Иден Кастилио, Gold! Спасибо большое за трогательные, эмоциональные и теплые отзывы, за любовь к детям!
алёнка77, спасибо огромное за полный и подробнейший ответ на мой медицинский вопрос!
Так как я кое-что подкорректировала в рамках медицинского-описательного эпизода по причине авторской необходимости, то возможные «медицинские» претензии – ко мне.
Иден Барр, спасибо огромное за продуманный и просчитанный ответ на мой вопрос о возрасте Чипа и Адрианы!
Итак:
– Мама, почему ты плачешь?! Не плачь!...
Иден улыбнулась дочери, но слезы еще сильнее полились из ее глаз, и Круз обнял сразу всех троих: и Адриану, потянувшуюся к нему в ответ, и Иден, прижавшуюся лицом к мягким волосам дочки, и Чипа, продолжающего изо всех сил обхватывать его за шею. Его объятий хватило на всех сразу и спавшая с глаз пелена покинула его вместе со слезами, и с необыкновенной ясностью он увидел, услышал и почувствовал, как прозрачной каплей звенит даль, как льется с манящего неба песня ранних птиц, и как подхватывает ветер, поднимая к небесам, его благодарный восторг, идущий из самого сердца.
* * *
Сердца, с определенных пор и так наполненного до краев любовью, будто уже не хватало, чтобы вместить все волнение, беспокойство и тревоги, что двигались к нему с двух сторон одновременно: за Иден, вот-вот встретившуюся с детьми, и из-за копий документов, которые он запросил в архиве и ожидал их прибытия с посланным к нему курьером.
Джон не просто ощущал – он будто проживал каждый шаг Иден к ее желанной, выстраданной, преодолевшей все немыслимые препятствия и долгожданной встрече с Чипом и Адрианой… Взошедшее солнце разбудило Чипа, раннюю птаху, любящего встречать рассветы, и он занял свой пост у окна, с надеждой вглядываясь в горизонт, потому что знал – он дождется их, он дождется ее, ведь Джон дал ему слово. И сегодня утром, не просто сегодня, а в эти приближающие счастливые мгновения минуты он увидит их, он увидит ее. Он забудет обо всем и всех, кроме Адрианы, потому что он дал слово ей, также, как однажды Джон – ему; дал слово, что сразу позовет сестру, когда приедут они, когда приедет она. И дети побегут, помчаться, полетят, обгоняя ветер, но не в силах будут обогнать сердце Джона, которое уже там, навстречу им, навстречу ей.
Иден… Джон чувствовал, как пружина, уже больше суток сжимавшая по его – по его! – вине ее сердце тревожными, отчаянными, срывающимися от безнадежного ожидания встречи переживаниями, сначала медленно, а затем со стремительным разворотом, ставящим точку, распрямляется, и освобождает Иден от тяжести плена, возвращая в ее объятия вместе с детьми все материнское счастье, которого она была так долго лишена. Иден… Солнечный луч ее улыбки. Солнечный свет в ее глазах. Солнечный аромат ее волос. Все солнце сейчас с ней, в ней и вокруг нее, и слезы счастья вспыхнут радугой на ее ресницах, и дети сотворят чудо, которое принадлежит им по праву – окончательно вернут ей веру в свои силы. В силу духа. В силу души. В силу любви. Иден… Джон почувствовал, как перестало маяться его сердце; оно знало – встреча свершилась. И вместе с этим завершилось то, что незримой нитью связывало их все это время, связывало ее отчаянными мечтами и его сомнениями, ее взывающими к благородному сердцу просьбами и его готовыми на все решениями, ее тайными надеждами и его еще более тайными желаниями, ее верой в… него и его верой в нее, ее любовью и его любовью. Все это позади. Впереди ее выбор. Свободный от его выбора. Какой бы выбор она не сделала, и когда бы не сказала о нем, его выбор уже свободен от любого ее решения. Как и его любовь. Она в его сердце и никто не сможет этого отнять. Даже сама Иден…
Иден… Теперь он обращает к ней свои отчаянные надежды и готов принимать ее сомнения, он устремляется к ней с просьбой и ждет ее решения, его тайная надежда жаждет разбудить ее не менее тайные желания, и его вера в нее отзывается на ее веру в него, а его любовь хочет ее любви. Иден… Джон глубоко вздохнул, продолжая смотреть в бесконечную синь утреннего чистейшего неба, в котором в звенящей высоте кружились птицы, и их зовущий голос спускался к земле, чтобы вновь уноситься в зенит. Сейчас, когда все тревожные переживания Иден, связанные с детьми, позади, и гнев на него за то, что он не предупредил ее о главном, может потеряться среди окутавшего ее семейного счастья; сейчас, когда возможная благодарность к нему согреет ей сердце, но которую зальет горячей волной любви к Чипу и Адриане, она… нет, не забудет про него, но будет так захвачена новыми впечатлениями, что его ожидание хотя бы коротких утешительных или обнадеживающих известий от нее может оказаться долгим или… напрасным. И… в таком случае… их встреча может состоятся лишь тогда, когда останется позади решающая битва за Иден, в которой он не может позволить такую роскошь, как поражение, а раз это так – он победит. И… только тогда он может приехать к ней (благо, что он примерно представляет, где ее искать) и вновь сказать «Ты свободна, Иден», и задать, все-таки задать главный вопрос своей жизни.
Иден… Слетевшее с его губ ее имя мягко легко на долетевший до него звонок, мелодично призывающий заглянуть в глаза правде, припорошенной пылью прошлого. Он доносился со стороны входной двери. Погрузившись в переживания и мечтания об Иден, Джон совершенно позабыл о своем предполагаемом открытии и о скорой возможности подтвердить или опровергнуть свои догадки. Он еще несколько секунд смотрел в небо, завершая мысленный разговор с Иден, и лишь затем направился к дому. Зайдя за угол, он увидел молодого парнишку в форме курьера, собирающегося снова прижать звонок. Джон принял у него стандартный пакет, расписался за его получение, и вошел в дом, аккуратно закрывая за собой дверь. Белым парусом его поприветствовал летящий над столиком конверт, и Джон с грустью подумал, что он может так и остаться единственным человеком, знающим содержащийся там текст.
Он немного подумал, стоя в холле и выбирая место, наиболее подходящее для предполагаемого открытия, что может оказаться в пакете, находящимся в его руках. Удивительно, но он почти потерял к этому острый интерес, возникший было после посещения дома его родителей старым другом семьи. Джон понимал, что то, чего он так опасался, все-таки настигло его. Тоска по Иден. По их незабываемым встречам-свиданиям на берегу. По их совместной работе, часто приносящей наслаждение и радость. По привычному ощущению ее присутствия на его острове. Он метался между островом и родительским домом, не находя себе места, и в эту минуту он с необыкновенной ясностью понял, что его место не там и не здесь. Оно там, где сейчас его сердце.
Джон в отчаянии оглядел продолжающим оставаться, несмотря на всю его тоску, живым дом, и какое-то смутное, пока еще еле ощутимое желание, стало пробиваться к нему из таких не поддающихся с ходу осознанию глубин, что он не мог даже поверить... Поверить тому, что он вообще может этого хотеть, настолько фантастическим и неисполнимым это желание казалось ему, и даже более того – он и помыслить не мог, что оно вообще способно прийти к нему. Джон медленно покачал головой, изумляясь столь разительным переменам, происходящим в нем со времени обнаруженной в себе любви.
Он ощутил наконец-то себя готовым обратиться к изучению полученного пакета, который терпеливо дожидался проявления к себе хоть какого-то интереса. Стараясь, по своему обыкновению, рассчитывать на что угодно и ожидать самого невероятного, Джон расположился за столом в гостиной и, вскрыв пакет, веером разложил перед собой копии документов, вернувшие его в тот страшный день, когда Сильвер сообщил ему о том, что тела его родителей и Стена нашли, и процитировал, как он тогда сказал, из протокола, причины их смерти: утопление.
Итак, сначала диагональ… Джон пустил взгляд по лестнице строк, сразу выделяя две неизвестные ему ранее подробности и чувствуя, как, накренившись, пол уходит у него из-под ног. В охватившей его сильнейшей тревоге он метнулся к протоколам осмотра тел, заключениям с заявленными в них причинами смертей, подвинув поближе к себе копии. Так…
Фаррелл Байл Грант… пол… возраст… перечень вещей и описание одежды… Волна почти священного ужаса и потрясения поднялась в нем, стремительно достигнув состояния девятого вала… Джон отказывался верить своим глазам… Невозможно… перелом свода черепа... открытая черепно-мозговая травма… повреждения внутренних органов… Невероятно… причина смерти… травмы, несовместимые с жизнью… Джон почувствовал, как продирает его до самых костей правда. Его отец погиб. Не от утопления. Он погиб раньше. Океан принял уже мертвое тело. Стремительно похолодевшими пальцами он взял в руки следующую страницу, уже понимая, почти зная, что он прочтет там…
Стенфорд Катэйр Грант… пол… возраст… перечень вещей и описание одежды… Невозможно… закрытая черепно-мозговая травма … ушиб мягких тканей затылочной области с обширным кровоизлиянием, перелом основания черепа… Невероятно… причина смерти… травмы, несовместимые с жизнью…
И… Анна Дэрин Грант… пол… возраст… перечень вещей и описание одежды… Невозможно… множественные сочетанные травмы… повреждения внутренних органов… причина смерти… данные повреждения привели к развитию угрожающего жизни состояния – травматического шока, явившегося непосредственной причиной смерти… И – в каждом заключении: «все указанные повреждения образовались незадолго до наступления смерти в течение короткого промежутка времени, что затрудняет возможность определения последовательности их причинения».
ЭТОГО. НЕ. МОЖЕТ. БЫТЬ.
У всех троих повреждения или черепно-мозговые травмы, о которых он слышит впервые. Все трое обнаружены около дальнего, а не ближнего мыса, как он считал раньше. И самое главное. Убийственное. Рушащее весь его полный вины мир. Все трое были в спасательных жилетах…
Джон выпустил листы из слабеющих пальцев и с продолжающими накатывать непонятными пока, но явно штормовыми чувствами, взял еще раз описание нахождения самих тел… Вовсе не то, что озвучивал когда-то Сильвер… Ложь. ЛОЖЬ. Столько лет он жил в тумане необъяснимо навязанной ему лжи. Он закрыл глаза, стараясь понять и принять то, что обрушилось на него правдой, вышвыривающей с палубы и оставляющей его наедине с этой новой бушующей стихией, готовой одновременно смыть с него грех вины, и завлечь в новый водоворот вопросов и сомнений.
Джон почувствовал, как его начинает трясти крупной дрожью. Постепенно факты, кричащие ему о правде, доходили до него один за другим, и он не просто верил им – он приходил к осознанию того, что где-то в глубине души он всегда знал об этом, знал, что он не убийца, знал, что в тот день было что-то еще, что выбивалось из стройной версии Сильвера, и что до недавнего времени порой снилось Джону по ночам. Крики и треск. Отчаянные последние слова Терри. Теперь он ясно понял, что именно они означают, и вся картина гибели родных предстала перед его глазами, развернувшись к нему своей истинной стороной…
…Он торопился дочитать главу из полюбившейся книги, полностью тогда захватившей его воображение. Еще бы! Один из главных героев – мальчик, очень похожий на него, да еще и с такой же фамилией!... Отец просит его проверить наличие жилетов на яхте, просит – и Джон в этом не сомневается до сих пор – чтобы отлучить-таки его от легкомысленной лжи, к которой мама и Терри относились как к склонности пофантазировать и слишком развитому воображению. Но у отца было свое мнение и свой подход в борьбе с этим недостатком младшего сына. Итак, он его просит, чтобы позже указать на несостыковку лжи и истинного положения вещей. Почему же он так и не указал ему на это, как только они вышли в океан?! Вопрос, мучавший его многие годы, нашел сегодня утром дождавшийся его и простой до крайности ответ. Его отец был серьезным и ответственным человеком и, зная особенность сына, он наверняка проверил, выполнил ли тот его просьбу, а, проверив, просто не мог не взять еще четыре жилета, но положил их не в трюм, к пятому, а в одну из кают или, скорее, в рубку! И спокойно, зная, что жилеты на борту, дал приказ к отплытию…
Все произошло стремительно. Когда они с Терри спустились в «братскую» каюту, неожиданно налетел шквал. Он был такой силы, что отбросил их с середины комнаты к стене. Именно в этот момент с палубы донеслись отчаянно-решительные крики. Терри метнулся наверх, и, пока Джон пытался понять, насколько сильно он повредил при падении ногу, которую пронзала острая боль, брат вернулся с одним жилетом в руках, побледневший и резко, как показалось тогда Джону, повзрослевший и уже принявший, как оказалось позже, необратимое решение. В этот момент к бешенной качке добавился чудовищный треск, и крики, все это время доносящиеся сверху, отрезало страшным молчанием. Теперь Джон понял – истинно почему. Они были наверху, когда налетел шквал: отец в рубке, Стен в моторном отделении, куда он пошел устранить неполадку, из-за которой и пришлось ставить парус, мама оставалась на палубе. Налетает шквал и первое, что приказывает отец – надеть жилеты. Четвертый он отдает появившемуся перед ним Терри и требует от него спуститься вниз, забрать последний жилет в трюме, чтобы защищенными были все. И – следующий приказ – убрать парус. Треск. Это был треск подкошенной мачты и падающего паруса, и когда он был сломлен, яхту накренило и все, кто находился наверху, получили тяжелейшие травмы и никакие жилеты (жилеты!), которые они к этому моменту успели-таки надеть, не спасли их от смертельно настигающего шторма, а его – от сломленной жизни. И тот жилет, который Джон до сегодняшнего момента истины считал единственным, на самом деле был четвертым из принесенных его отцом. Скорее всего, в трюм, где лежал пятый, объявленный им жилет, в тот момент по какой-то причине было не попасть и Терри знал об этом…
– Ты наденешь его, или я силой заставлю тебя!
– Нет! Я убил их!
– Нет! Убийца – океан! Не спорь со мной! Я знаю! Надевай!
– Нет!!!
Никогда до этого он не дрался так отчаянно, и никогда не бил другого с такой ненавистью к самому себе. Но его сил не хватило на то, чтобы сломить сопротивление брата, принявшего самое взрослое решение в своей жизни, и когда Терри выволок его, насильно запакованного и загнанного в спасательный жилет, как в смирительную рубашку, с залитым кровью лицом и бесчувственной ногой, на скособоченную палубу, Джон лишь хрипел:
– Я не отпущу тебя! Дай мне шанс! Дай мне спасти тебя!
Единственное, на что уходили его последние силы: кулачный зажим куртки Терри, которую брат напрасно пытался вывинтить у него из пальцев. Терри, услышав отчаянный призыв Джона, посмотрел на него и во взгляде брата вдруг мелькнуло удивление, странным образом переходящее в понимание, и он закричал, перебивая вновь усиливающиеся порывы ветра:
– Дурак! Ты не убийца!!! Все не так…!
Терри не успел больше ничего сказать. Очередная штормовая волна выбила палубу у них из-под ног и разделила их, с невероятной легкостью вырывая из рук Джона край курки Терри и унося от него брата вместе со всей счастливой безмятежной жизнью его детства…
Шторм стихал, но продолжал с нарастающей силой бушевать в душе Джона, который от слез уже не мог не только ничего видеть, но и слышать. Это были слезы, не приносившие ему ни малейшего облегчения, они стали частью океана, что плакал солеными волнами вместе с ним, но был не способен разделить с ним опустошающее его горе, потому что убийца и его соучастник не в состоянии этого сделать, испытывая друг другу лишь одно чувство – ненависть, и то, что сейчас один из убийц спасал другого, вызывало у Джона ощущение, будто убитых не четверо, а пятеро. Он плакал, хороня родителей. Он плакал, хороня братьев. Он плакал, хороня с ними солнечного мальчика. Его некому было простить. Ему не у кого было попросить прощения. Он плакал последний раз в своей жизни, заключая единственно справедливую сделку со своей совестью: слезы раскаяния в обмен на вину.
Он не плакал, узнав о найденных троих телах (на опознание его не пустили, туда ходил Сильвер). Он не плакал на похоронах. Он не плакал, закрывая за собой двери родительского дома с расставленными на каминной полке фотографиями, и уезжая в кадетский корпус при военно-морской академии. Он не плакал даже, когда после одной из драк, его, радеющего за справедливость, выносили на носилках, и ему казалось, что на нем нет живого места. Он не плакал, возвращаясь из университета на недолгие каникулы в дом родителей. Он не плакал на могилах, потому что настоящей могилой стал океан. Он ненавидел вместо того, чтобы оплакивать. Ненавидел океан. Себя. И все это – из-за лжи. Только… все не так. Ему солгали, чтобы он чувствовал себя виновным. А Джон… солгал, но его вины в гибели родных нет. Невиновен. Не виновен. НЕВИНОВЕН. Джон несколько раз произнес это слово, привыкая к его очистительному звучанию. О да, он невиновен...
Джон подошел вплотную к вопросу, зачем, за-чем Сильверу нужно было нагружать его чувством такой глобальной вины?! И что теперь делать с этим новым знанием?! Натренированная память выхватывала, перелистывая годы, убедительные разговоры, сводившиеся к одному: к лживому убийце, прятавшемуся в мальчике. Зачем? Или вопрос нужно задать по-другому? За что?! Гнев и потрясение не давали ему привычно выдвинуть и сформулировать версии, подталкивая к единственно желаемому сейчас – прийти к Сильверу и, вытряхнув из него всю правду, вбить в него по удару за каждый прожитый Джоном в ложном обвинении год. Он сделал было решительное движение по направлению к двери, но замер, еще более решительно останавливая себя тем, что было важнее всех его мстительно-разоблачающих правд. Иден.
Раскрой он сейчас себя перед Сильвером, и это может привести к таким непредсказуемым последствиям, что подставит под рискованный удар всю защиту Иден. Он не допустит этого. Его поразила одна мысль, и он в который раз удивился непредсказуемой иронии судьбы. Если бы не ложь Сильвера, он бы не встретил Иден. Иден, что вернула ему способность любить. Расстегнула первую и самую тугую пуговицу его брони, и остальные пуговицы или последовали примеру первой, или были на пути к этому, или же пребывают пока в волнующем предвкушении. Дала себе шанс стать свободной и освободила его любовью к ней. Разделила его одиночество и позволила ему разделять ее боль. Просила его о помощи и приняла ее. И… У Джона вдруг закружилась голова и он подошел к окну, распахнув его и вдохнув воздух полной грудью оправданного и вернувшего себе честное имя Гранта человека. И… Джон солнечно улыбнулся… у Иден есть ключ.
* * *
Ключ продолжал греться от уютного пребывания в ладони Иден, а она так и могла придумать ему более достойного и надежного места. Ее взгляд упал на бусы, подаренные дочерью вскоре после того, как они вошли в дом, и Иден, улыбаясь своим мыслям, взяла бусинковую нить и вдела ее в кольцо сложного ключа. Она надела на себя бусы, впустив ключ под вырез блузки, и облегченно вздохнула. Иден оглянулась, еще раз рассматривая светлую комнату, а затем подошла к окну, прежде чем спуститься вниз. Она понимала, что ее ждут там и она обещала не задерживаться, но ее переполняло столько чувств и мыслей, что Иден предчувствовала – если не позволит себе хоть несколько минут для того, чтобы немного прийти в себя, то постоянно будет погружаться в свои переживания, вместо того, чтобы наслаждаться общением с детьми. Вряд ли она забудет о своих неизгладимых от встречи и после нее впечатлениях, не только сегодня, а вообще в своей жизни, но ей просто крайне необходимо побыть сейчас наедине с собой.
Иден открыла окно и вновь с радостным изумлением и восторгом увидела море цветов. Сон, ставший удивительным образом явью. Увидев поле, что приснилось ей, а затем услышав звенящий, летящий над цветами, голос Чипа, она уже не сомневалась в том, что скоро обнимет его и Адриану, и услышав те самые приснившиеся слова дочки, и плакала, и смеялась не только от счастья, но и от благодарности, которую ей хотелось разделить сразу со всеми: с детьми и их открытой радостью, с Крузом и его помощью, любовью и слезами, с Джоном и его помощью, любовью и благородством. Иден была не просто уверена в этот счастливейший и окрыляющий для нее момент желанной встречи с детьми, она чувствовала всем ликующим сердцем – это все Джон. И невозможно было передать и описать то неизъяснимое чувство сокровенного знания, что было скрыто от нее, продолжая до этого мгновения таиться в самой глубокой точке сердца. Он вновь удивлял ее. Удивлял тем, что она продолжала открывать его в себе, тем, что она находила его в себе, тем, что ей все больше хотелось пуститься в дальнейший поиск, обещающий новые открытия. И – поразительно и радостно – ей хотелось поделиться этим со всеми, кто был рядом.
Благодарность, облегчение и слезы радости будто сняли с нее стесняющий сердце замок и выпустили на окончательную свободу всю ее любовь.
Любовь к Адриане, вытирающей ей слезы мягкими ладошками и повторяющей «мама, не плачь»…
Любовь к Чипу, настолько откровенно сияющему от счастья, что невозможно было не улыбаться ему в ответ…
Любовь к Крузу, подбрасывающему в воздух повизгивающего от восторга сына, и сверкающего своей узнаваемой наконец-то ею улыбкой…
Любовь к Джону, чьи волнения и тревоги за нее она чувствовала сейчас с такой остротой, что к огромному желанию насладиться обществом детей, восполняя отношения, утраченные в разлуке, естественным образом добавились еще два – письмо и встреча…
И со всеми этими чувствами, к которым присоединилось еще и нетерпение, переплетенное с предвкушением, Иден повернулась к Крузу, и позвала его, желая вновь поделиться радостью от встречи с детьми:
– Круз! Вы ведь еще толком не поздоровались с Адрианой! Доченька, пойдешь к папе?
Круз отпустил сына и принял из рук Иден вновь разулыбавшуюся Адри и, неожиданно, на несколько мгновений нежно обнял одной рукой Иден, удерживая другой дочь. Это объятие отличалось от тех его объятий, в которые он заключил недавно всех троих, и которые были теплыми, исполненными какой-то почти благодатью, и очень… семейными, и на которые Иден легко и радостно откликнулась в ответ. Сейчас же она отметила еле заметную скованность в себе от этого слишком трепетного касания, и вновь появились вполне определенные чувство и фантазия, каждый раз возникающие у нее после пересечения ими границы в те моменты, когда Круз не сдерживал свои эмоции и по нему было видно, как ему хочется подойти к ней, обнять, прикоснуться к волосам… Похоже, что Круз ощутил ее сдержанность, и обнял дочь двумя руками, в то время как Чип снова кинулся обнимать Иден, смахивая секундную неловкость, возникшую между его родителями.
– Может, пойдем в дом? – Круз посмотрел на Иден, кивнувшую в ответ, передал ей Адри, и подхватил на руки Чипа.
Они продолжили путь через поле уже вчетвером, и чем ближе был дом, тем нетерпеливее подпрыгивали на руках дети, а когда они вышли на гравийную дорогу, ведущую к широкому крыльцу, они дружно закричали:
– Они приехали!... Я же говорил, что сегодня!!
Где-то хлопнула дверь и на пороге появилась неуверенно было улыбающаяся Кармен, при виде их прижавшая руки к груди и, уже излучая радостную улыбку, но со слезами на глазах, пошла им навстречу.
– Круз! Сынок !... Иден!... Я не верю своим глазам!
Кармен попробовала было обнять их одновременно, но поняв бесплодность своей попытки, прижала к себе сначала сына с внуком, а затем, также сильно, и продолжая искренне улыбаться – Иден с Адри. Иден, растроганная столь открытой теплотой Кармен, вновь почувствовала близкие слезы и, не удержавшись, снова обняла ее:
– Кармен! Как же я рада тебя видеть! Как я рада, что все это время дети были именно с тобой!
Улыбка Кармен еле заметно потускнела, но тут же стала прежней:
– А я рада, что новости о твоем выздоровлении подтвердились, и что вы с Крузом наконец-то приехали! Но, знайте, детям этого может и достаточно, но я не отстану от вас, пока вы мне всего не расскажите!
– Только тебе? Разве ты здесь одна с детьми? – Иден немного удивилась, ведь Круз говорил про маму и других родственников.
– Не только, еще я занимаю в этой компании достойное место! – они дружно обернулись на голос и Иден с не меньшей радостью, чем при виде Кармен, ахнула и несколько секунд изумленно рассматривала стоящего на крыльце Гильермо. Она удивилась еще и потому, что Круз ни слова не сказал ей о своем любимом дяде, что было чрезвычайно странно, учитывая благоговение племянника перед своим, можно сказать, духовным наставником.
Гильермо какое-то время очень серьезно смотрел на Иден, затем подошел к ней, не обращая внимания на Круза, и взял в прочный захват ее руку, напомнив ей их знакомство в далеком, будто с тех пор прожито несколько жизней, прошлом. Гильермо вгляделся в нее своим почти магическим взглядом, вызывающим странное и не всегда приятное чувство проникновения под кожу, но тут же улетучившееся под влиянием его вспыхнувшей обаятельной улыбки. Он развел руки в сторону, улыбаясь уже и глазами, и Иден с облегчением тепло обняла его. Гильермо отклонился, взяв ее за плечи и немного придержал, глядя в глаза, и лишь затем повернулся к Крузу и, как показалось Иден, гораздо более сдержанно обнял и его. Круз, в свою очередь, был вроде бы и рад своему дяде, но в то же время не проявлял той какой-то почти хвастливой гордости, что наблюдалась у него даже при рассказах о своем необычном родственнике, не говоря о личных встречах.
Гильермо пригласил всех в дом, и когда они расположились в большой гостиной, плавно переходящей в кухню, Кармен стала суетиться, решительно заявив о праздничном завтраке, который продолжиться в еще более праздничном обеде. Иден села в предложенное ей широкое кресло и Чип с Адрианой тут же прильнули к ней с обоих сторон, на время притихнув. Круз, по просьбе Кармен достававший какую-то огромную посудину с верхней полки, повернулся после этого к Иден и детям и стал смотреть на них так, будто не видел более очаровательной и трогательной картины. Полюбовавшись на них с минуту, он сказал, что сходит за машиной, чтобы перегнать ее поближе к дому и выгрузить оттуда вещи, и поинтересовался, не хочет ли Чип составить ему компанию. Чип с сомнением переводил взгляд с Иден на Круза и обратно, и на его личике столь открыто проявилась нешуточная борьба явных желаний, что Иден улыбнулась, а Круз, смеясь, сказал, что Чип может наслаждаться встречей с мамой, а покататься на машине они еще успеют. Неожиданно Гильермо объявил о своем желании сопровождать Круза, и мужчины вместе вышли из дома.
Иден никак не могла насмотреться на Адри и Чипа, которые явно решили как можно дольше обниматься с ней и прочно заняли лучшие места рядом, и Чип снова принялся утверждать, что он всем говорил, что мама и папа приедут именно сегодня. Иден смотрела на детей, и у нее возникло необычное ощущение, что, несмотря на разлуку, они продолжали общаться, причем не только она с ними, но и они с ней. Странно? Или легко объяснимо? Еще недавно она смотрела на их фотографии, представляя, что с ними происходит и как они живут, и чувство, что она побыла рядом, хоть немного, но утешало ее. Она внимательно посмотрела на гордого своим знанием Чипа и задала вопрос, на который у нее уже был ответ:
– Откуда же ты знал, Чип, что мы приедем именно сегодня?
Чип несколько удивленно посмотрел на нее и уверенно произнес:
– Джон сказал, что в первых числах месяца, скорее всего, пятого. Но вчера я тоже ждал.
– Ты знаком с Джоном? – Иден не смогла удержать еще одну счастливейшую улыбку. Еще немного – и она наполниться подобными улыбками сегодня до самых краешков.
– Он приносит добрые вести для меня и Адри, – Чип явно процитировал чью-то фразу, – а мы их клеим в альбом.
– Куда? – удивилась Иден.
Чип выскользнул из-под ее руки и со всей возможной скоростью помчался вверх по лестнице, выкрикивая что-то смешанно-неразборчивое на ходу. Адри крикнула, чтобы он ее подождал, и припустила вслед за ним. Кармен, прислушивавшаяся к их разговору, проводила детей взглядом и повернулась к Иден, оставив свои приготовления, и пояснив слова Чипа:
– Джон навещал их раз в месяц и привозил каждый раз твою очередную фотографию, а иногда и фотографии Круза; но в последнее время их было совсем мало, да и говорил он о нем немного, понимая, что мы можем побольше детям об их отце сообщить. Он рассказывал им, как проходит твое выздоровление, как ты себя чувствуешь, и как ты интересуешься их жизнью. Видела бы ты, с каким удовольствием они фотографировались! Чип как-то ради такого случая самостоятельно три дня огромного воздушного змея собирал, чтобы тебя поразить, вот посмотришь, он тебя еще доведет с этим змеем. Я сначала была против того, чтобы Джон им все твои фото отдавал, на некоторые-то совсем печально было смотреть, но он все-таки убедил меня, что для детей лучше знать правду и пообещал, что ты будешь выглядеть все лучше, и дети поймут, что ты и правда можешь вернуться к ним, после выздоровления. Знаешь, несмотря на кажущуюся простоту, Джон не кажется мне обычным человеком. И Гильермо об этом говорит. Вернее, он молчит, и это-то самое странное: уж Гильермо своего не упустит, чтобы про любого мало-мальски интересного человека что-нибудь эдакое не сказать. А тут – как воды в рот набрал, ни единого словечка.
Иден слушала Кармен, и волна нового понимания подхватывала ее, унося на высоту, с которой ей вновь открывался Джон… Джон, неизменно исчезающий после «часа новостей» (а она-то думала, что он Крузу фотографии передает, или контролирует эту передачу!); Джон, со странно меняющейся и перестающей быть ироничной интонацией, рассказывающий ей о жизни ее детей так красочно, словно сам присутствовал при этом; Джон, не выдавший себя ни в одном из всех их разговоров, в том числе и о самих детях (и она начинала со смутно подступающей тревогой понимать, чем это может объясняться); Джон, говорящий на берегу о том, что помогает ей с первого момента их встречи; Джон, не сказавший ей ни-че-го обо всем этом, не объяснивший даже при прощании, что ей не о чем беспокоится… Но почему, почему он не сказал ей?... Иден, собравшаяся было возмутиться, спросила себя: а когда? В библиотеке?... Времени там было мало, и он сообщил ей о том, что на тот момент могло казаться важнее: как ей выбраться с острова и где укрыться в случае опасности. Иден провела рукой по поясу юбки, в котором лежал ключ. На берегу?... На берегу?! Иден вспомнила их прощание, и не могла представить, чтобы в любой из его моментов Джон мог думать еще о чем-то, кроме того, что там происходило. Она сама-то не помнила, чтобы ее в те мгновения посетила хоть какая-нибудь мысль; и – Иден вдруг поняла это, стараясь приструнить заторопившееся пуститься в воспоминания сердце – она бы вряд ли согласилась предпочесть думающего разумного Джона Джону, открывшему ей свое сердце… даже в обмен на снятие с себя всех предшествующих встрече с детьми переживаний.
Иден поняла, что так задумалась, что позабыла обо всем, когда вернувшиеся дети затеребили ее, вручая бусы, сделанные к ее приезду Адрианой, и раскрывая у нее коленях принесенный сверху альбом…
Иден, впечатляясь тем дальше и больше, чем дольше Чип и Адри, перебивая друг друга и споря по пустякам, казавшимися для них чрезвычайно важными, рассказывали ей о том, как она лечилась на далеком и загадочном острове, как они ждали новостей от нее, как Джон обещал им, что мама приедет к ним, и наверное, вместе с папой, и как он с Чипом рисовал график с датами, приближающими ее приезд. Дети перелистывали альбом и Иден смотрела на себя и – реже – на Круза, представляя, ЧЕМ были эти фотографии и новости для Адри и Чипа, КАК они ждали их, и ЧТО это значит для нее, для Круза и детей сейчас. Она почувствовала движение около входа в гостиную, и подняла глаза. Круз стоял в дверном проеме и смотрел… И слушал… Иден, глядя ему в ставшими глубокими и полными печали глаза, и как никогда прежде, сожалея о том, что все так трагично обернулось и произошло в их полной когда-то надежд на вечное счастье жизни, чувствуя сострадание и испытывая сочувствие, с потрясающей ясностью поняла, что единственный человек, который после такого сокрушительного поражения в состоянии помочь Крузу вновь обрести достоинство – это он сам.
Дети, которых позвала к себе что-то почувствовавшая Кармен, подбежали к ней, оставляя рядом с Иден ценный альбом, и Круз, не отводя от нее печального взгляда, что подтвердило ее надежду на то, что он хотя бы не собирается разрушать себя, с горечью сказал:
– Он сделал для тебя то, что должен был все это время делать я.
Иден с привычным уже сожалением подумала, что ее предположение о том, что Круз откликнулся на ее просьбу о помощи, ведомый долгом, близко к истине; единственное – она переосмыслила сейчас то, к какому времени относилось это ее предположение: похоже, что сейчас Круз чувствует к ней что-то сродни прежней любви, но когда она исчезла из его жизни, то единственное, что оставалось у него к ней хорошего – чувство долга. Иден не представляла, не знала, что сказать. Она взглянула в сторону детей, занятых серьезным делом – раскладкой фруктов на большой тарелке, и приняла решение:
– Я надеюсь, что ты поймешь меня. Мне некоторое время необходимо побыть одной. Но я обещаю, что через несколько минут я снова буду здесь. Ты можешь показать, в какой комнате я могу расположиться?
© OlGal, 2013
Сообщение отредактировал OlGal: Пятница, 17 мая 2013, 07:35:08
Вход
Регистрация
Правила_Сообщества
0
Последние сообщения
Понедельник, 13 мая 2013, 23:14:57
Иден Барр (Четверг, 13 декабря 2012, 22:29:57) писал:
Наверх
, наверное, за то, что он просто есть… в этом фанфике. Но не буду делиться своими мыслями о том, что бы я хотела с ним сделать, чтобы другие читатели и автор не сделали этого со мной. 
Очень нравится эта сюжетная линия, очень нравится, что для Иден Джон раскрывается в то же время, в какое он раскрывается и перед читателями 
Бесконечно приятно, как именно характер, смысл поступков и чувства Джона становятся понятными для Иден - это их сближение на расстоянии друг от друга невероятно эмоционально, тонко и трепетно 
Очень хочу, чтобы они встретились, и очень многого жду от этой встречи 
Конечно, в жизни часто бывает так, что ситуация просто обрывается - ни на чем, не исчерпав свой потенциал и не позволив развиться чувствам, но я надеюсь, что это не про Иден и Джона. У Иден в анамнезе уже было нечто подобное, и в этот раз хочется какого-то развития. А Джон... он просто... заслужил, скажем так 
