Нет покоя для грешников.

Услышав приближение шагов Роберта к ее комнате, пока он вставлял ключ в замочную скважину и открывал дверь, Флейм молниеносно схватила лезвие, провела им по руке, чуть выше видневшихся вен, чтобы образовалась небольшая царапина и выступила кровь. Затем открыла лак и вылила содержимое на рану.
Приняла бесчувственную позу, в ожидании появления Барра.
— Надеюсь, ты стала более сговорчивой после дня…
Роберт вошел в комнату и застыл на месте. В это раз он пришел без еды, посчитав, что сначала нужно убедиться, съела ли Флейм обед, а уж потом пытаться накормить ее ужином. Он понимал, что голодовка плохо отразится в первую очередь на ребенке, но рискнуть стоило, иначе как заставить ее делать то, что нужно ему. В любом случае, если Флейм продолжит капризничать и отказываться от еды, придется заставить ее поесть силой.
Только сейчас все это стало неважно. Флейм лежала на кровати без сознания, и по ее руке текла кровь.
В два шага оказавшись рядом с кроватью, Роберт заметил лезвие на одеяле рядом с ее рукой, на которой виднелся четкий след от пореза.
Его дыхание сбилось. Он не понимал, где Флейм взяла лезвие для попытки покончить с собой. Вытащила из бритвы? Черт! И почему он не предусмотрел этого!
Растерялся он буквально на несколько секунд, а потом бросился к Флейм. Необходимо срочно перетянуть рану и остановить кровь, а также проверить ее дыхание и пульс. Кожа Флейм все еще была теплой, а значит, порезала вены она недавно. Что вызвало некое облегчение. Да, когда-то он желал самых страшных мучений для Флейм, но сейчас… Сейчас внутри нее находится его ребенок!
Едва он поднес руку к ее шее, чтобы проверить пульс, внезапно Флейм ожила. С силой оттолкнула его от себя, и от неожиданности он полетел на пол, не сумев удержаться на ногах.
Флейм же вскочила с кровати и побежала к двери.
Роберт чертыхаясь поднялся и кинулся за ней. Она, конечно, надеялась выбраться из дома, но он запер и парадную, и заднюю двери, спрятав ключи, предполагая, возможность подобного развития ситуации.
Роберт нагнал ее перед самой лестницей, не дав спуститься вниз. Он схватил ее за руку, причиняя боль, и потащил обратно в комнату.
Она кричала и старалась вырваться из железной хватки его руки.
— Заткнись и не дергайся, ребенку навредишь.
— Я надеюсь, он сдохнет! И тогда ты оставишь меня в покое!
Роберт не любил насилие, тем более в отношении женщин, но Флейм всегда находила способ дойти до грани его терпения. Сейчас ему хотелось отвесить ей оплеуху. Но он сдержался. Затащил ее обратно в комнату и бросил на кровать.
Ее руки и одежда были выпачканы красным лаком, впрочем, как и его. Он понял, что Флейм использовала лак, чтобы сымитировать кровь, увидев на полу баночку.
— Тебе меня не удержать!
Роберт ничего ей не ответил, но по его лицу было видно, он сам это прекрасно осознает. А затем в его взгляде появилось что-то хищное и опасное.
— Чтобы ты не собирался со мной сделать, это может плохо отразиться на твоем драгоценном ребенке.
Роберт снова промолчал, в этот раз двинувшись на нее. Она и опомниться не успела, как оказалась вдавленной в кровать под его весом. Попыталась оттолкнуть его. В ответ он одной рукой поймал кисти обеих ее рук и завел их ей за голову, с силой удерживая. Попробовал поцеловать, но она ворочала головой из стороны в сторону, чтобы ему помещать.
— Не смей меня трогать! — Зло шипела она.
Свободной рукой Роберт схватил ее за челюсть, пресекая любые попытки к сопротивлению. Поцеловал грубо и настойчиво, вызвав головокружение. Затем разорвал пуговицы на ее блузке, обнажая вздымающуюся грудь в бюстгальтере. Юбку стаскивать не стал, просто задрав до талии.
Флейм отказывалась верить, что Роберт ее изнасилует. Не только потому, что знал, что именно это делал с ней ее отец. Роберт временами был тем еще гадом, но эту грань, она была уверена, не перейдет. И, конечно, так и вышло. Он приготовил для нее более изощренную пытку.
На секунду Роберт отстранился, ожидая увидеть страх в глазах Флейм, даже ненависть. Происходящее вполне могло ей напомнить об ужасающих событиях ее детства. Он осознавал, что поступает скверно, но остановиться не мог. Был на взводе. Ведь на какое-то мгновение поверил, что она решила умереть. Но во взгляде Флейм читался вызов, нежелание подчиняться, уступить. Поэтому вместо того, чтобы прекратить происходящее, снова начал ее целовать.
Продолжая целовать, едва давая ей нормально дышать, Роберт стянул с ее трусики. Рукой принялся ласкать ее, возбуждая. И ее тело откликнулось. Только почувствовав, что она, наконец, расслабилась, отпустил ее руки, которые все еще удерживал над ее головой, и принялся раздеваться сам.
Флейм, учащенно дыша, знала, что позволит делать Роберту с собой все, что он захочет. Неистово желала его, но признавать своего поражения хотя бы на словах не хотела.
— Ненавижу тебя…
— Знаю.
Ответил Роберт и снова ее поцеловал.

Прерывая поцелуй, Роберт тяжело выдохнул. Что на него нашло? Почему он так поступает? Секс должен ассоциироваться с наслаждением, а не насилием. А у них с Флейм вечно все…
Она уже почти полностью растворилась в объятиях и поцелуях Роберта, настойчиво целуя в ответ, гладя его обнаженные плечи, спину и грудь, когда он неожиданно прервал поцелуй и отстранился.
Флейм с вопросительным разочарованием уставилась на него.
— Роберт?
Но он не ответил. Слез с нее и опустился на пол, облокотившись головой о кровать. И лишь потом, тяжело вздохнув, с сожалением произнес, смотря перед собой, а не на нее.
— Прости.
Флейм понимала, что Роберт прав. Нельзя, чтобы безумие, происходившее между ним минуту назад, было доведено до конца. Но все равно испытывала разочарование. Тело продолжало требовать так необходимой ему разрядки.
Она села, поправив юбку и запахнув порванную блузку на груди.
— За что? За попытку изнасилования? Или что запер меня?
Тон Флейм был холодным, презрительным и недовольным. Но злилась ли она на то, что он сделал или чего в итоге не сделал, ему не хотелось разбираться прямо сейчас.
— За все.
Нога ныла от боли, но Роберт пытался игнорировать неприятные пульсирующие ощущения. Он наконец нашел смелость посмотреть на Флейм. Она сидела на кровати с растрепанными волосами, макияж ее был немного смазан, юбка измята, порванная блузка пришла в абсолютную негодность. Алые следы лака размазаны по ее руке и одежде, также яркими пятная впитавшись в одеяло.
Взгляд Роберта упал на его футболку, валяющуюся на полу, которую он снял, собираясь заняться с Флейм сексом. На ней тоже были разводы от лака. Все доказательства его вины.
— Мило и благородно извиняться после того… Ты… ублюдок.
— Я не твой отец.
— Ты хуже.
Конечно, на самом деле она так не думала, но ей хотелось причинить Роберту боль, заставив страдать от осознания… Черт! Флейм ощущала злость и бессилие одновременно. И как она только умудрилась вляпаться во все это дерьмо!
— Так не может продолжаться, Флейм.
— По-твоему, я хочу всего этого?!
Роберт стал массировать больную ногу, пытаясь размять. Чтобы отвлечься хоть на что-то, удержаться на поверхности затопившего его чувства вины.
— Больно?
— Скоро пройдет.
— Стоило подумать о ноге, прежде чем носиться по коридору или пытаться…
— Флейм, давай не менять тему.
— А что ты хочешь обсудить? Наше будущее? Или плода внутри меня?
— Насчет аборта ты не передумаешь?
— Нет.
Флейм встала с кровати, решив, что ей стоит принять душ. К сожалению, вещи, которые были на ней, придется выкинуть. Нет смысла чинить блузку или пытаться отстирать лак.
— И не вздумай мне снова мешать.
— Но я хочу…
— Я знаю, чего ты хочешь, Роберт.
Флейм стояла за его спиной. Сейчас они были разделены кроватью, внезапно превратившуюся в бесконечную пропасть между ними. Поэтому Роберту пришлось обернуться.
— Я все еще хочу отомстить твоему брату. Так что насчет того, что мы будем делать. Сначала аборт, далее поездка в Мадрид. После чего наши с тобой пути разойдутся навсегда.
Роберт тоже встал, пристально смотря на Флейм. Несомненно, она была убеждена в своих словах и принятом решении. Горечь заполнила его душу от понимания, что он не в силах ничего изменить. Но разве это не справедливо, после того, что он пытался сделать с ней буквально пять минут назад?
— Все еще может быть иначе.
— Не может. Уходи.

После того, как Роберт покинул ее комнату, Флейм, вытащила ключ с обратной стороны двери и заперлась изнутри, а затем отправилась в ванную. Ей хотелось срочно смыть с себя следы случившегося только что. Прикосновения Роберта, его запах, собственные желания. В чем бы ей сейчас не хотелось обвинить Барра, она знала, что также виновата, как и он, ведь…
Флейм сорвала с себя испорченную одежду, кинув ее на пол.
Включила душ на полную мощность, прошла в кабинку и села на пол. Теплая вода потоком лилась на нее сверху, но она словно не замечала этого. Обхватив ноги руками и уткнувшись лицом в колени, горько заплакала. Ей было больно и плохо. Но не физически. Ее душа разрывалась в клочья. Как она дошла до такого? В какой момент позволила Роберту… Она ведь так любила Куинна.
« — Ты как раковая опухоль…
— Я лишь надеюсь, что камера, в которой ты закончишь свою жизнь, будет такой же уютной и удобной, как моя клетка.
— Чего ты опять рыдаешь? Я же знаю, ты тоже хочешь… Ты маленькая шлюшка, как и твоя мать.
— Ты больна, Флейм. Не мне, а тебе самое место в «Норфолке».
— У нас был секс, хороший секс. Но и только. Не обманывай себя.
— Это твоя вина, Флейм. Лишь твоя. Я не хочу делать этого, но ты меня вынуждаешь.
— Я беру лишь то, что мне предлагают бесплатно.
— Уложишь братца Роберта в постель, выяснишь детали и проинструктируешь меня. Я получу информацию из первых рук.
— Если тебе так будет проще, представить, что вместо меня был Куинн.
— Ты как раковая опухоль, пожирающая меня изнутри.»
Нет, думать об унижения, которым подверг ее отец, Куинн или Роберт, она не станет. Лучше вспомнить, насколько окрыленной чувствовала себя перед поездкой в «Норфолк». Какими радужными красками рисовала будущее. Как отомстит Куинну с помощью брата и отпустит, наконец, терзающее прошлое. Станет свободной от него. Начнет жизнь заново. И что получила взамен?
Мужчину, ненавидящего ее, снова использующего. А тут еще эта нелепая беременность, которая все усугубила. Зачем Роберту нужен этот ребенок? К чему его намеки, что они могли бы… Нет, конечно, не могли.
Внезапно Флейм осознала две вещи. Она действительно не хотела ребёнка, которого носит под сердцем. Как можно привести ребенка в мир, полный боли, зла и жестокости, обрекая жить в нем. Но Роберт… Ему боль она причинять не хотела. Если попробовать объяснить… рассказать… Да, в итоге он, возможно, еще сильнее станет презирать ее. Но, возможно, и поймет, почему этот ребенок ни в коем случае не может появиться на свет. Почему она не в силах пойти на поводу у кармической насмешки судьбы.
« — Флейм, даже если бы судьба всего человечества зависела от моего отношения к тебе, думаю, даже тогда, оно вряд ли стало бы лучше. Так что почему бы тебе не вернуться в ту грязь, из которой ты возникла, дорогая.»
Ее родители. Отец и мать. Флейм мало знала о их браке. Так до сих пор и не решив, можно ли верить тому, о чем отец иногда рассказывал ей о своих взаимоотношениях с ее матерью, пока насиловал. Или он просто искал себе оправдания. Мать одержимо любила ее отца, всю жизнь угождая ему. Отец же к матери был холоден и безразличен большую часть их семейной жизни. Бесспорно одно, она появилась на свет через семь месяцем после их официального венчания. Брак из-за случайной беременности ее матери был самым логичным вариантом, почему эти двое вообще оказались вместе.
Случайная беременность — причина ее появления на свет. И судьбе зачем-то угодно отправить и ее по тому же пути. Вот только она сделает все, чтобы получить иной исход.
« — Почему ты так смотришь на меня? Не думал же, что я решу рожать? Не после того, что было в моей детстве. Не после всего остального.
— И права голоса у меня нет?
— Еще немного и я подумаю, что ты хочешь этого ребенка.
— А если это так?»
Флейм запрокинула голову, подставляя лицо под льющуюся воду. Нет, она должна быть сильной. Не проявлять слабость, особенно при Роберте. Открыв ему душу, позволив узнать… Ничего хорошего этим она не добьется, даст ему лишь больший простор для манипуляции собой. И уж точно не связывать себя с ним общим ребёнком. Ведь стоит лишь взглянуть в зеркало, и станет предельно ясно, какими могут быть последствия для ребенка, рожденного при подобных обстоятельствах. Роберт, конечно, не ее отец, но все прочее…
« — Ты убила моего ребёнка.
— Это вышло случайно. Я не виновата. Я сделала это потому что любила тебя. Я любила тебя. Куинн, я любила тебя. И ты тоже меня любишь.
— Нет.
— Лжешь! Ты лжёшь! Ты любил меня! Пока Келли не заняла мое место! Она отняла тебя, она изменила тебя. Я так боялась потерять тебя. Я готова была пойти на все.
— Ты не хочешь убивать нашего ребенка, просто признай.
— Чушь! Я одинаково ненавижу и тебя, и его.
— Я хочу, чтобы наш ребенок родился.
— Я не могу позволить родиться этому ребенку.
— И поэтому убила моего ребенка? Думала, что таким образом сможешь вернуть меня? Ты как раковая опухоль…»
Флейм потянулась за шампунем, чтобы вымыть голову, начиная успокаиваться. Утром она позвонит доктору Марион, запишется на новый приём, сделает аборт, они с Робертом соберут вещи и полетят в Мадрид. И как только Куинн окажется в подвале их временного испанского дома, она тут же его убьет, чтобы Роберт не успел ничего предпринять, помешав ей. Что далее намерен делать Барр, ей плевать, даже если захочет продолжать играть роль брата при бывшей жене и сыне. Она избавится от трупа Куинна, затем исчезнет, и конец истории.

На следующее утро Флейм спустилась вниз довольно поздно. Роберт к тому моменту уже успел плодотворно поработать, намеренно заставив себя отвлечься на пару часов, чем-то забить голову и не думать о вчерашнем.
Ночью ему едва ли удалось поспать из-за терзавшего его чувства вины. Он даже предпринял новую попытку попросить прощения у Флейм, вернувшись в ее комнату буквально тут же, но ожидаемо наткнулся на запертую дверь.
Всю ночь его преследовал обвиняющий образ Флейм, сидящей на кровати, с растрепанными волосами, с черными кругами под глазами из-за размазанной туши, в порванной блузке. Заставляя тошнить от себя самого. Поэтому с рассветом он уже был на ногах.
И, в целом не раскаивался, что запер ее вчера, временно лишив возможности сделать аборт, сожалел обо всем том, что случилось, когда Флейм попыталась сбежать. Знал, что перешел грань. И не пытался искать себе оправданий.
Поэтому утром Роберт с нетерпением ждал, когда сможет увидеть Флейм.
Но спустилась она полностью одетая для выхода с сумочкой в руках. Явно решив уйти, просто проигнорировав его.
— Не думаешь, что нам надо поговорить?
— Мне с тобой не о чем говорить, Роберт!
Флейм решительно направилась к входной двери.
Роберт встал, поспешив за ней. Заслонил дверь спиной, чтобы не дать ей выйти на улицу.
— Куда ты идешь?
— Хотелось бы сказать, что делать аборт, но, увы. Из-за того, что ты вчера все испортил, мне теперь снова придется ждать. — С вызовом бросила Флейм.
Что было правдой. Впереди два выходных, а у доктора Марион загруженный рабочий график, поэтому вновь записать на аборт ей удалось лишь на середину следующей недели. Флейм едва удавалось сдерживать себя, чтобы не ударить Барра. И всю вчерашнюю боль, даже не из-за поступка Роберта, а из-за того, что в принципе представляли собой их отношения, сегодня она переродила в гнев.
— Не стану делать вид, что огорчен этим.
— Кто бы сомневался.
— Так куда ты собралась, Флейм?
— К тетушке. Лучше уж слушать ее невыносимую болтовню, чем находиться рядом с тобой. Отойди!
— Сбегаешь?
Барр смотрел на нее снисходительно, словно на трусиху, словно у нее не было веских причин хотеть не видеть его, не быть рядом. Сбегает ли она от него? Определенно. Но сдержаться, чтобы не нанести ему ответный удар, уязвить посильнее, не смогла. Лишь бы стереть с лица Роберта выражение, что он знает все лучше других или сожалеет о вчерашнем. И у нее был припрятан еще один козырь о прошлом в рукаве.
— Пока меня не будет, знаешь, о чем тебе следует подумать?
— О чем же?
— Келли была беременна от Куинна. Да-да, Роберт, у твоего братца и Келли мог быть ребенок! Но я травила ее наркотиками, хотела… Это не важно. Так вот, ребенок не родился, у Келли случился выкидыш, как следствие того, что я ей давала. И ты действительно хочешь такую мать, как я, для своего ребенка? Убившую чужого? Твоего племянника или племянницу?
Келли была беременна от Куинна. Роберт повторил слова Флейм у себя в голове. Затем снова, еще раз и еще. Это все? Сколько еще неприятных сюрпризов его ждет?! Может, у Куинна и с Иден был роман? Может и она была от него беременна?! Чертов близнец!
Роберт тяжело выдохнул, выбрасывая абсурдные мысли об Иден и Куинне из головы, с досадой продолжая думать не только о том, сколько всего пропустил, пока был мертв, сколько пришлось пережить той же Келли, насколько глубоко Куинн проник в ее жизнь и судьбу, заменяя его, но и как много еще скрывает Флейм о событиях прошлого.
— Ясно. Из-за тебя не родился ребенок Келли и Куинна, поэтому ты хочешь убить и своего? Из-за чувства вины? Чтобы наказать себя? Из-за своего детства? Из-за отца?
— Иди к черту!
Флейм не верила, что Роберту плевать на только что сказанное. Новость о неродившемся ребенке Келли и Куинна должна была задеть его не меньше, чем факт того, что Келли предпочла его брата-близнеца. Тогда, откуда это спокойствие на его лице? Маска безразличия. Ведь его брат влез в каждый аспект его жизни, полностью вытеснил и заменил, а Барр только и думает об эмбрионе внутри нее. Но как бы он запел, если бы тот ребенок Келли и Куинна родился, и сейчас они были бы замечательной семейкой с глянцевой обложки?
Флейм продолжала зло смотреть на него. Роберт знал, что может попытаться удержать ее, задержать хотя бы ненадолго, чтобы все-таки поговорить о вчерашнем. Но не видел в этом смысла. Она испепеляла его взглядом, а он не хотел, чтобы их разговор снова перешел в физическое насилие. Возможно, ей действительно лучше отвлечься и остыть. Да и ему тоже.
Поэтому Роберт, положив руку на дверную ручку, распахнул дверь прямо перед Флейм.
— Хочешь или нет, но поговорить нам придется.
Флейм зыркнула на Барра. Он, как обычно, решил оставить последнее слово за собой.
— Не нравится чувствовать себя насильником, Роберт? Только это не моя проблема. Единственная тема, которая меня интересует относительно тебя, наша поездка в Мадрид. Прочее я с тобой обсуждать не намерена. И точно не ребенка внутри себя.

— Знаешь, Флейм, я всегда искренне восхищался твоим умой и хитростью. Равнялся на тебя, но сейчас ты ведешь себя как настоящая дура!
Рой потягивал холодное пиво на ступеньках заднего крыльца, пока его мать руководила рабочими, занимающимися сборкой их новой кухни.
Флейм стояла рядом, опершись о перила, смотря на него сверху вниз, борясь с желанием, разбить стеклянную бутылку об его продажную голову.
— И с чего ты сделал подобный вывод?
— Потому что именно так ты себя ведешь. Как дура. Имея возможность теперь бесконечно манипулировать Барром, привязать к себе, получить от него все, что пожелаешь, ты уперто…
— Хорошо же Роберт обработал тебя, да и тетушку тоже.
Флейм бросила недовольный взгляд через стекло задней двери.
Мэйбл Бофорт увлеченно что-то рассказывала рабочим, они в ответ кивали и смеялись, не забывая выполнять работу, за которую им заплатили. Кухня действительно преображалась на глазах. Вместо давно облезших и разбухших фасадов старых шкафов, она наполнялась блеском свежих лакированных поверхностей, да и в целом стала казаться просторнее, чем прежде.
— Ребенок, который у тебя в животе, настоящая золотая жила.
— С чего ты это взял?
Рой отхлебнул немного пива, прежде чем ответить. Понимая, его ответ будет более чем очевиден для них обоих.
— Роберт жаждет рождения этого ребенка.
— Чтобы отобрать его и воспитывать самому. И исчезнет в тот же миг…
— У тебя впереди много месяцев, чтобы переломить ситуацию, а ты даже постараться не хочешь.
— Не собираюсь я рожать. Это не обсуждается!
Флейм усмехнулась сама себе. Не могла не признать, расчет Роберта был довольно верным, обернуть против нее ее же родню. Едва десять минут назад она переступила порог этого дома, тут же пришлось выслушать кудахтанье Мэйбл, что не по-христиански убивать посланного Богом им с Робертом малыша. Теперь и Рой туда же. Правда, он не приплетал религиозную чушь о грехе, потому что всегда был чересчур практичен и меркантилен. Вот только поддаваться на их уговоры и оставлять ребёнка она не была намерена.
— Роберт все-таки здорово придумал с этим ремонтом. Хотя мне и жаль расставаться с тем, что с такой любовью сделал для меня мой Донни.
Мэйбл вышла на крыльцо с еще одной бутылкой пива для Роя.
Дональд Бофорт был мужем тетушки, отцом Роя и Риммы, ее дядей и родным братом ее отца. Флейм плохо помнила своего дядю. По большей части по каким-то семейный торжествам. Дядя всегда был добр и ласков с ней, по крайней мере, так она запомнила. Он был шерифом Бофорта, умер в перестрелки с бандой преступников, решивших ограбить местный банк, когда ей было лет десять. При этом у Бена и Дона Бофортов отношения всегда были напряженными. Она лично пару раз заставала ссоры между ними, да и по каким-то разговорам матери и тетушки Мэйбл это тоже было вполне понятно.
Прямо сейчас Флейм задалась вопросом, знал ли ее дядя, что его родной брат творил с ней, его племянницей? А если знал, почему не помог? Очевидно, все-таки он ничего не знал.
Мэйбл недовольно покачала головой, сразу поняв по взгляду Роя и Флейм, что они только что ссорились, передавая сыну пиво.
— Флейм, ты точно ничего не хочешь? Чай или лимонад? Сегодня довольно жарко.
— Единственное, чего я хочу, чтобы моя семья меня не предавала.
— Милая, мы любим тебя.
— Неужели? Тогда почему встали на сторону Роберта?
Рой отставил пустую бутылку в сторону и приложился к новой.
— Мам, я пытался убедить Флейм, что ее ребенок… Но она и слушать не желает. А ведь Барр, судя по нашему с ним разговору…
— Боже, Рой, Роберт спит и видит, как бы от нас избавиться. Я устала повторять это!
— Но раз ему нужен твой ребенок, значит, еще не скоро…
Флейм на несколько секунд прикрыла лицо руками. Как же все это ей надоело! А она ведь могла быть сегодня уже свободной, не беременной, если бы не Барр и его вчерашняя выходка. Но в итоге вынуждена выслушивать от родни лекцию о том, в чем они совершенно ничего не понимали.
К ней подошла тетушка. Флейм убрала руки от лица и вопросительно посмотрела на нее.
— Мэй, хотя бы ты понимаешь? Роберт не собирается навечно связывать себя с нами.
— Возможно, но если твой малыш родится, ты навсегда станешь мамой его ребенка, а это не пустой звук.
— Вы совершенно его не знаете, ни ты, ни Рой.
— Зато я знаю тебя, милая, с самого рождения. И вижу то, что ты упорно отрицаешь. Ты любишь Роберта.
— Снова? Я не люблю Роберта! Я его ненавижу!
Рой совершенно искреннее ухмыльнулся, не поверив ее словам. Тетушка тоже смотрела на нее скептически. А потом по-доброму улыбнулась, взглянула на нее по-матерински, с заботой, так, как на нее никогда не смотрела ее родная мать. И от этого Флейм отчего-то почувствовала комок в горле и желание заплакать. Уткнуться в плечо тетки и рыдать.
— Как бы ты не отрицала, но хочешь того же, что и остальные. Близкого человека рядом, любви и заботы. То, что было у меня и Донни, твоего дяди. Чего никогда не было у твоих родителей. Да, мой Донни слишком рано покинул меня. Но мы были очень счастливы вместе. Рой и Римма родились в огромной любви.
— Но я-то здесь при чем?
— Ты и Роберт…
— Что я и Роберт, тетушка?
— У вас может быть общее будущее.
— Какой бред!
Флейм окончательно устала от данного разговора. Она не рассказала родне, что было между ней и Робертом вчера, как он запер ее, как вел себя, как пытался… Наверное, ей следовало рассказать, тогда бы они поняли, насколько она ненавистна Барру. И что ребенок никогда не сможет их связать, даже родившись.
Ее тетка, видимо, сдаваясь, вернулась в кухню. Флейм проследила взглядом за ней и тут же недовольно нахмурилась. В кухню со стороны гостиной только что вошел Роберт.
Они с Мэйбл радостно поприветствовали друг друга. На какой-то вопрос Барра тетка указала на дверь, ведущую на задний двор.
— Черт. Этого только не хватало. — Пробурчала Флейм.
— В чем дело, кузина?
Рой вопросительно посмотрел на нее. Но так как Роберт почти сразу, открыв дверь, появился на заднем дворе, ее братец и сам все прекрасно понял.
— Привет, Боб! — Вставая, поприветствовал он его.
— Добрый день, Рой. Смотрю, ремонт в самом разгаре.
— Да. А краска снаружи дома почти высохла, уже завтра можно накладывать новый слой.
— Отлично. Я приеду пораньше.
— Договорились.
Хоть Роберт и говорил с ее кузеном, но при этом постоянно поглядывал на нее. Что поднимало в ней лишь новую волну недовольства.
— Ты в гости заскочил или за Флейм?
— За Флейм.
Стоило ему это сказать, как Флейм окатила его злым взглядом. По промелькнувшему удивлению на лице ее кузена, Роберт сделал вывод, что даже он не видел кузину раньше настолько рассерженной. Очевидно Флейм не стала посвящать родню во вчерашние события.
— Тогда оставляю вас одних.
Рой ушел. Но прежде чем закрыть за собой дверь, заинтересованно оглянулся в их сторону, явно разбираемый любопытством.
— Поговорим?
— Мне не о чем разговаривать с тобой, Роберт. Утром я не ясно выразилась?
— Вполне ясно. Но мы не можем делать вид, что вчерашнего не было.
— Но я предпочитаю именно это.
Флейм скрестила руки на груди. Не зная, как еще отгородиться от Роберта и его навязчивости.
Прямо сейчас Роберт старался объяснить сам себе, зачем отправился следом за Флейм. Действительно ли для того, чтобы поговорить о вчерашнем? Какой в этом смысл? Из-за ее беременности? Из-за собственного чувства вины? Что им даст еще один бессмысленный разговор, если оба после снова окажутся каждый при своем мнении? Одно для него было несомненно, до тех пор пока Флейм носит его ребенка, он не оставит попыток удержать ее от аборта.
— Мне действительно жаль, Флейм…
— Я не верю тебе. Тебе нужен ребенок, а на меня плевать. Факт, с которым трудно поспорить!
— Это не дает мне право вести…
— Боже, прекрати, наконец, строить из себя…
— Просто, давай поедем домой и поговорим спокойно.
— Какой же ты надоедливый. Не хочу я с тобой разговаривать. Поймешь ты это или нет?!
— А я думаю, ты очень хочешь со мной поговорить о том, что тебя терзает. О твоем детстве.
— Хочется узнать сальные подробности?
— Хочется, чтобы ты простила себя за то, в чем не виновата.
Роберт в два шага преодолел расстояние между ними. Положил руки на плечи Флейм. Но она вздрогнула от его прикосновения, затем возмущенно воскликнув:
— Убери свои руки!
И тут же отошла от него.
Роберт отругал себя. Идиот! Пока точно не время какого-либо физического контакта между ними, даже невинного прикосновения. Флейм, конечно, еще не отошла от того, что он сделал вчера. И лучше бы смотрела на него с отвращением, ненавистью, страхом. Но во взгляде ее карих глаз сквозила обида, с примесью разочарования.
Флейм четко осознавала, Барр не отстанет от нее, не получив разговора, в котором она сама смысла не видела. Уж очень хочет прощения за вчерашнее, чтобы облегчить собственную совесть. Но если думает, что какие-то там разговоры удержат ее от аборта, то сильно заблуждается.
— Хочешь поговорить? Отлично, поговорим дома. Но не смей больше никогда прикасаться ко мне.

— Ты ничего не знаешь о происходившем в моем детстве, Роберт.
— И не узнаю, если ты не расскажешь.
— Мне не нужна твоя жалость.
— Но тебе необходимо выговориться.
Они сидели на крыльце дома и, кажется, впервые за последнюю неделю разговаривали спокойно, без ссор и споров.
После возвращения от ее тетки и кузена, Флейм сразу поднялась наверх, отказавшись от обеда с ним. Позже Роберт принес ей немного супа, салат и кусок запеченного мяса, но она даже не открыла ему дверь.
Спустилась вниз перед самым закатом, сказала, что готова к разговору, и вышла на крыльцо.
Заходящее солнце накрыло все вокруг алым светом. День выдался жаркий и душный, и к вечеру зной все еще не спал, несмотря на легкий ветерок. Но на улице было находиться легче и приятнее, чем запертыми в четырех стенах.
Флейм не питала иллюзий, почему это вдруг Роберт стал столь добрым и понимающим. Решил сменить тактику. Раз не удалось запереть ее и заставить передумать относительно аборта.
— Ты так говоришь, потому что хочешь убедить меня оставить ребенка. Но поверь, я никогда не смогу стать хорошей матерью. Ни для этого ребенка, ни для любого другого.
В этом Флейм была скорее права, чем нет. А он не мог допустить, чтобы она сделала аборт, просто смирившись с ее решением. Много лет мечтал о семье и детях, их с Иден семье и детях, но, видимо, ему не суждено обрести естественное для большинства простое семейное счастье обычным способом. Поэтому упускать предоставленный шанс не собирался, пусть даже матерью его ребенка и будет Флейм Бофорт. Собственно, для этого ему и нужен был разговор о ее детстве. Только так можно вытащить наружу всех демонов Флейм и найти способ борьбы с ними.
— Разве тебе не станет легче, если ты поделишься?
— Тем, что собственный отец насиловал меня в детстве? Рою следовало бы язык оторвать, чтобы лишнего не болтал.
— Понимаю, тема щекотливая.
— Все-то ты понимаешь, Роберт. Но ты не был на моем месте.
Флейм обругала себя за слабость. Почему она позволяет Роберту копаться в ее душе? Ведь похоронила ту часть своего прошлого. Она осталась засыпанной землей, вместе с телами ее родителей.
Роберт прекрасно осознавал, рассказать о прошлом для Флейм невероятно сложно. Прямо сейчас ему безумно хотелось подсесть поближе к ней, притянуть к себе, крепко обнять, успокоить, поддержать. Но он сразу явственно представил, как она вздрагивает от его прикосновения, просит или даже кричит, чтобы он убрал свои руки и не смел к ней прикасаться. Вполне нормальная реакция с ее стороны после сделанного им вчера.
— Я не была красивой девочкой, по крайней мере, в общепринятом понимании. Хоть и одевалась, как все другие девочки в округе. Мать всегда коротко стригла мне волосы, что делало меня больше похожей на мальчика. Подруг у меня не было, свободное время я проводила с Роем и его компанией мальчишек. Он ведь всего на год старше меня. И в детстве мы были с ним довольно похожи, особенно из-за моих коротких волос. Соседские дети часто дразнили нас — близнецами Бофорт.
Флейм понимала, не этих откровений ждет от нее Роберт, но ей проще было начать свой рассказ издалека.
— Отец был дальнобойщиком и появлялся дома раз в несколько месяцев, на неделю или чуть больше. Пока он отсутствовал, мать мало обращала на меня внимания. Я больше времени проводила с Роем и Риммой в доме тети Мэйбл, чем в родных стенах. Но когда отец приезжал, мать устраивала настоящий праздник. И я всегда должна была быть хорошей девочкой, которая не смела ему перечить. Только отцу я тоже была совершенно безразлична, он замечал меня не больше, чем собаку на цепи в будке. Я была обязана приветливо вилять хвостом и не открывать рта. Не могу точно вспомнить, но, кажется, все началось вполне невинно. Чего только не вообразит себе шестилетка.
— Тебе было шесть?
Роберт опешил, нервно сглотнув, чувствуя внутри нарастание гнева, относительно мертвого ублюдка, отца Флейм. Он сам едва ли помнил себя в шесть лет, а пройти через кошмар, подобный тому, который пережила Флейм…
Роберт шокировано смотрел на него. А она кивнула, но прежде чем продолжить, решила уточнить:
— Ты должен понять. За год отец находился дома не более пяти-шести недель, отсутствуя все остальное время. И когда его не было, я вела обычную жизнь, как другие дети Бофорта. Так что мое детство не было столь ужасным, как ты мог себе вообразить.
Для Роберта слова Флейм послужили слабым утешением, как и для нее самой. Ожидания неизбежного кошмара не чуть не лучше самого неизбежного кошмара.
— Легкий поцелуй в губы, чуть более крепкое объятие. И моя радость, что папа заметил меня. Он любит меня… Только мамы никогда не оказывалось рядом в эти моменты. И что плохого, что иногда отец лезет рукой мне в трусы? Трогает меня пальцами, пропитанными бензином. Возможно, все отцы девочек так поступают, откуда мне было знать. Не думай, что он сразу заставил меня делать себе… или пытался… Лишь поцелуи и его пальцы в моих трусах.
Флейм закрыла рот ладонью, воспоминания в полную силу нахлынули на нее, на глаза выступили слезы. Она впервые говорила об этом. Рассказывала кому-то. Даже с теткой никогда не делилась подробностями. Но менее мерзкими они от этого не становились.
Солнце продолжало медленно клониться к закату, и за наступающей темнотой легче было спрятать свою боль.
— Однажды, после очередного рейса, отец привез мне подарок. Я как раз пошла в начальную школу. Настоящий подарок, а не мелочь, которую можно купить на любой заправке. Огромную куклу в нарядном платье. Я была в восторге. Мама устроила посиделки с гамбургерами и барбекю, позвала всех соседей. Было весело, хоть отец изрядно тогда напился. Той ночью он впервые пришел в мою комнату. Я спала в обнимку с подаренной мне куклой. Он забрал ее и сказал, что у любого подарка есть своя цена. Скажу честно, в тот первый раз я мало поняла, что со мной происходило. Что он делал со мной. Лапал мое тело своими огромными руками, а я лежала, боясь пошевелиться, даже когда он засунул…
Флейм опустила голову, закрывая лицо руками, пряча слезы, явно испытывая стыд. Роберт протянул руку и ласково погладил ее по голове, несмотря на все сомнения относительно возможной последующей от нее реакции. Он хотел дать ей знать, что не считает ее в чем-то виноватой, из происходящего в ее детстве.
— Нет, не надо.
Флейм тяжело вздохнула, затем подняла голову. Смахивая слезы с глаз, посмотрела на Роберта. На его лице отчетливо читалось, он вообразил себе самое худшее. Флейм попыталась улыбнуться. Правда, вышло у нее так себе.
— Не то, что ты подумал. Просто пальцы. Утром я попыталась рассказать матери о случившемся, ведь было неприятно, страшно и мерзко, но она отмахнулась от меня, отругав. Прочла мне лекцию, что отец тяжело работает, чтобы обеспечить нас, а я неблагодарная несу всякую чушь. В итоге, когда он снова уехал, я, не найдя своей куклы, поняла, он забрал ее в наказание. А дальше… Отец стал привозить с каждой поездки что-то новое для меня. Одежду, обувь, игрушки, книги с огромными цветными картинками. Но чтобы получить все это я должна была быть хорошей девочкой, если ты понимаешь, о чем я, Роберт. Сюрреализм, но он одновременно запугивал меня до смерти, угрожая убить меня, маму, Роя и Римму, если я снова попытаюсь кому-то рассказать о происходящем, одновременно одаривая меня.
Роберт прекрасно понимал, о чем не досказала Флейм, и ему стало мерзко внутри.
— Позже он перестроил подвал, сказав маме, что там будет его столярная мастерская. И, конечно, кое-какие инструменты там были, чтобы создать видимость… Только по факту отстроил тюрьму для меня и комнату утех для себя. Повесил на единственное окно решетку, замазал стекло черной краской, поставил старую кровать, бросив на ее вонючий матрас. И с этого момента он уже себя не сдерживал. Я была в его полной власти. Узнав про секс то, что мои сверстники узнавали в гораздо более зрелом возрасте.
— А твоя мать? Она догадывалась о происходящем?
— Я больше не пыталась искать защиты у нее, понимая, что это бесполезно и отец святой для нее. Но иногда я ловила на себе ее взгляды, сродни ревности, и готова поспорить, она знала о происходившем, либо догадывалась, но вмешиваться не собиралась.
Флейм немного помолчав, нервно сглотнув, продолжила:
— Знаешь, он даже однажды попытался объяснить, почему делает… Ты понимаешь. Сказал, что с мамой у них уже давно нет секса, а я просто еще один рот, который необходимо кормить, и при этом абсолютна бесполезна. Потому что родилась девочкой, а не мальчиком. А значит должна отдавать супружеский долг вместо матери. А еще убедил меня, что происходящее моя вина. То, что он со мной делал. Внушил мне, что, если я заговорю, все вокруг обвинят меня. И я молчала. И почему-то решила, если начну прятаться по углам и плакать, все все поймут. Будут тыкать пальцами и обвинять. Поэтому, наоборот, стала вести себя вызывающе, стараясь привлечь внимание. Спрятаться на виду.
— Мне жаль, Флейм, что ты прошла через подобный кошмар.
— Не стоит, Роберт. Ты же в этом не виноват. Тем более в итоге это я устроила настоящий кошмар для тебя, вырвав из привычной жизни.
— Рой сказал, что твоя мать в итоге убила твоего отца.
Сам Бофорт думал иначе, Роберт отлично это знал, но предпочитал услышать правду от самой Флейм.
— Мне было около двенадцати, когда у меня начались месячные. Отец стал ужасно переживать, что я могу забеременеть, но вместо того, чтобы прекратить, решил пичкать меня противозачаточными. Они не были мамиными, но, где он их брал, я понятия не имею. Только я к тому времени стала достаточно взрослой, чтобы противостоять ему. Насилие не прекратилось, но стало реже. А я уже отлично научилась манипулировать отцом, чтобы получать желаемое. А желала я поступить в старшую школу Нового Орлеана. Считала, что так смогу убеждать от него. Но это не входило в планы отца, отпускать меня, свою жертву. А однажды он застукал меня за поцелуями с одним из одноклассников на пороге нашего дома и устроил мне скандал. Попытался изнасиловать прямо в гостиной. Не знаю, что заклинило в голове моей матери в тот момент, но она появилась в гостиной с дробовиком и приказала ему оставить меня в покое. Только отец был огромным и очень сильный, он забрал ружье и начал избивать маму. И я пристрелила его, прямо на ее глазах. Разнесла его мерзкую башку. Вся гостиная была в ошметках его мозгов. И я ни капельки не сожалею об этом.
— Твоя мать взяла на себя вину?
— Единственное, что она сделала для меня за всю жизнь. А потом повесилась в тюрьме, не пережив позора. Не надо, Роберт, случившееся тогда не оправдывает все мои дальнейшие поступки.
— Отец сломал тебе жизнь, сломал тебе психику. Все могло бы сложиться иначе.
— Но не сложилось. Я получила от него ценный урок, как легко манипулировать мужчинами с помощью секса, как добиваться желаемого. А окончив школу, сбежала из Луизианы, поклявшись никогда туда не возвращаться. Поверь, Куинн не был первым мужчиной, с помощью которого я пыталась достигнуть своих целей. Иметь столько денег, чтобы никто не смог больше причинить мне боль. Иметь возможность покупать и использовать людей, чтобы они не могли использовать меня, причиняя боль.
— Но Куинна ты полюбила.
— И что толку? Он в итоге влюбился в Келли, чистую и невинную душу. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не могу родить этого ребёнка.
Уличные фонари по периметру дома уже начали зажигаться, и им с Робертом вновь стало видно лица друг друга. Она читала искреннее сожаление на его лице, раскаянье за собственные поступки по отношению к ней. Но ничего из этого не утешало. От нее ему нужен лишь ребенок, которого она носит.
— Понимаю, но все-таки прошу не спешить с решением об аборте. Я буду рядом и…
— Ты только и ждешь момента избавиться от меня. Думаешь, я не раскусила твою игру? Я рожу ребёнка, а потом ты исчезнешь с ним. Ты ненавидишь и презираешь меня.
— Я уже давно бы мог сбежать. Но до сих пор не сделал этого.
— Потому что официально призван мертвым. И я пока еще тебе нужна.
— Ты прекрасно знаешь, что дело не в этом.
— Ничего я не знаю.
Флейм встала, спешно вытирая с лица вновь выступившие слезы.
— И жалость мне твоя не нужна!
Роберт тоже поднялся. Он очень хотел рождения ребенка, которая носила Флейм. При всей сложности их ситуации и отношений. Но сейчас взглянул на ее беременность ее же глазами. Насколько ужасы ее детства до сих пор влияют на нее. И знал, ему следует уступить, отказаться от мечты, хотя все его существо противилось этому.
— Насчет вчерашнего, Флейм…
— Думаешь, стоит сказать «прости» и все забудется?
— Нет. Я заслуживаю твоей ненависти. И больше не стану препятствовать…
— Мне твое разрешение не требуется.
— Прости, что думал лишь о себе.
— Но ты же хочешь рождения этого ребенка?
— Хочу. Но у меня нет права распоряжаться твоим телом. Во всех смыслах.
Снова это невыносимое искреннее раскаянье на его лице. А ей хотелось бы ненавидеть Роберта. Только в душе бушевали совсем иные чувства. Она хотела счастья для него.
— Я не могут пойти на это. Стать матерью.
— Знаю.
— Роберт, ведь ты еще можешь получить желаемое. Ребенка. Встретить женщину, хорошую женщину, которая полюбит тебя, захочет и сможет родить ребенка. Возможно, и не одного. Почему ты цепляешься именно за этого?
— Потому что он уже есть. Уже существует. Растет в тебе. Да, я могу встретить кого-то. Через месяц, полгода, год? Сколько уйдет времени на построение новых отношений? Мне почти пятьдесят, большая часть жизни позади. Я пропустил двадцать лет жизни своего сына, но даже когда я был жив для всех, едва проводил с ним десять процентов своего времени.
— Поэтому с помощью меня хочешь наверстать упущенные возможности уже с этим ребенком?
— Мне необходим реальный смысл жизни, понимание, что жизнь прожита не зря.
— Ты вернешься в реальный мир, у твоего сына однажды появится дети, твои внуки. И тогда обретешь так необходимый тебе смысл жизни.
— Возможно. Только мой сын отцом считает моего братца. И кто будет ближе из дедушек этим гипотетическим внукам?
— Не думаю, что ты прав. Но в любом случае я тебе помочь не могу.
— Ты не хочешь быть матерью. Я понимаю. Но я бы мог стать отцом, если ты…
— Что я?
— Ты могла бы родить и отдать ребенка мне. Я не стал бы обременять тебя…
— А говорил, что будешь рядом. Забавно. Но я всегда знала, что в комплект к ребенку никогда не входила.
— Но ты ведь не хочешь…
— Да, не хочу. И ты верно сказал, я сама решаю, что делать со своим телом. Тебе придется смириться. Я не передумаю насчет аборта.
Солнце окончательно село, ветер усилился. Свет фонарей обступил их со всех сторон. Полная луна взошла над их головами, а темное небо наполнялось звездным блеском.
Флейм смотрела куда-то вдаль, Роберт на нее. Он видел, что она дрожит, но боялся прикоснуться к ней. А еще пытался смириться, что проиграл в очередном раунде у судьбы, убеждая себя, что прав. Пора уступить.
Флейм направилась к входной двери. Роберт молча последовал за ней. Но она не направилась к лестнице, уселась на диван, обхватив себя руками, явно дрожа не от холода. Летние ночи и вечера в Луизиане были довольно жаркими, но все-таки спросил:
— Разжечь камин?
— Нет.
— Хочешь побыть одна?
— Да.
Роберт понимающе кивнул, хотя Флейм не смотрела на него, погруженная в себя и свои невеселые мысли. Затем тяжело выдохнул. Да, ему следует дать ей побыть одной. Поднимаясь по лестнице, он услышал горькие всхлипы Флейм. Ее привычный образ в его голове полностью и окончательно рассыпался, заменившись другим. Страдающей, сломленной женщины, судьбу которой ему хотелось бы исправить.
Слушая затихающие шаги Роберта на лестнице, она позволила себе отпустить контроль, которые держала во время всего их разговора. Слезы градом потекли по ее щекам, а сдавленное рыдание вырвалось из горла. Она никогда никому не рассказывала о своем детстве всю правду. После убийства отца в беседах с психиатром и социальным работником, гинекологом и другими взрослыми, ограничивалась сухими фактами, не стремясь излить душу. Опускала большинство подробностей. Потому что знала, облегчения это не принесет, не изменит случившегося. Поэтому сейчас ощущала весь этот холод, одиночество, страх, собственную беспомощность и слабость. Понимая, что лишь неминуемая смерть однажды прекратит ее мучения.
Роберт снова оказался рядом совершенно неожиданно для нее. Он сел рядом, в руках у него был плед. Он ничего не спросил, ничего не сказал. Заботливо утыкал ее в плед и притянул к себе. От чего она еще сильнее разрыдалась. Уткнулась ему в грудь, продолжая плакать, не находя в себе сил успокоиться. При этом он крепко и одновременно нежно обнимал ее. И несмотря на всю ее боль, прямо сейчас она не чувствовала себя одинокой.

Флейм нервничала, сидя в приемной, ожидая врача. Ей не терпелось перестать быть беременной, но взгляд Роберта, брошенный ей на прощание, его недавние слова, что он действительно не имеет права указывать ей, как поступать с собственным телом, почему-то угнетали. Словно она собиралась сделать что-то неправильное. Достойное осуждения. И это не могло не возвращать ее в прошлое. Заставляя вспомнить свой первый прием у гинеколога.

Она дрожала всем телом и грызла ногти на правой руке, кисть левой была зафиксирована гипсовой повязкой из-за вывиха, сидя перед распахнутой дверью в кабинет, не зная, что ожидает ее внутри, воображая всевозможные ужасы. Хотя могло ли быть что-то хуже уже случившегося с ней?
Медсестра что-то объясняла, по-доброму улыбаясь, успокаивала, но она едва слышала ее, боясь все сильнее. Потом медсестра отвела ее в кабинет — огромный, светлый, залитый солнцем, с идеально-белыми поверхностями, от простыней на кушетке и кресле до стола и стульев. Помогла надеть больничную пижаму для осмотра. Затем усадила в огромное кресло, с какими-то странными штуками внизу, чем-то напоминающие педали велосипеда.
Несколько минут она была в кабинете одна. Вертела головой из стороны в сторону осматриваясь, сцепив руки в замок, не обращая внимания на боль в перевязанной кисти, болтая ногами, чтобы хоть немного успокоиться. На стенах висели внушительных размеров цветные плакаты, на которых было изображено устройство женской груди и половых органов, стадии развития плода при беременности и прочее подобное. На столе в стороне стоял пластиковый макет ребенка в животе матери. И все это наводило на нее жуть. Она была уверена, сейчас ее накажут за все, что происходило между ней и отцом. А потом отправят в тюрьму за его убийство. Когда ее забирали из дома, краем уха успела услышать, как мать сказала местному шерифу, что это она убила своего мужа. Но в полиции мать ведь могли заставить сказать правду.
Когда в кабинет все-таки пришла врач, сперва она стала задавать ей кучу вопросов, на подобии, раздевал ли ее когда-то отец, прикасался к ней обнаженной, раздевался ли сам перед ней, заставляя трогать себя. У нее хватило смелости лишь на то, чтобы утвердительно кивать в ответ. Когда доктор попросила назвать места, где именно трогал ее отец, она просто указывала на эти места рукой, не в силах произнести ни звука.
Врач сделала какие-то отметки в бумагах, а потом приступила к осмотру. Она до сих пор помнила неприятные прикосновения латекса перчаток к своей коже, ощущение пальцев внутри.
Потом врач вышла, не закрыв до конца дверь, и она услышала, как та сказала кому-то:
— Девочка определенно не девственница. Но насколько регулярной была ее сексуальная жизнь, я сказать не берусь. Видимых серьезных повреждений или разрывов я не обнаружила. Но учитывая синяки на ее теле, утверждать, что все происходило по взаимному согласию, нельзя. Несомненно одно — она вела полноценную сексуальную жизнь.

Флейм до сих пор легко могла воспроизвести в своей памяти тот осуждающий голос, с оттенком пренебрежения. А выйдя из кабинета, она больше не видела ни единого сочувственного взгляда, направленного в ее сторону.
Наконец появилась доктор Марион и отвела ее в кабинет УЗИ.
— Зачем еще обследование? Все мои анализы были в порядке.
— Да, две недели назад. Необходимо убедиться, что ничего не изменилось. Плюс хочу уточнить кое-какие свои предположения.
Флейм понятия не имела, о чем толкует врач, лишь хотела, чтобы все поскорее закончилось.
Она легла на кушетку, оголила живот. Врач смазала его специальным гелем, а потом приложила головку сканера к животу. Пару минут поводила им, глядя в монитор, а затем произнесла:
— Как я и думала.
— Что-то не так?
— Нет, мисс Бофорт, все в порядке. Просто у вас двойня.
Флейм не поверила сказанному. Какая еще двойня? Быть такого не может! Ей и один ребенок поперёк горла…
— Сами смотрите.
Врач указана ей на экран монитора, где отчетливо было видно две четкие точки на некотором расстоянии друг от друга.
— И вот послушайте.
Доктор Марион включила звук на аппарате УЗИ, и кабинет наполнился мощным завораживающим стуком сердца, словно воспроизводимом в стерео формате.
— Два сердца.
— Близнецы?
— Разнояйцовые. Проще говоря двойня.
— И почему прошлое УЗИ этого не показало?
— Срок был недостаточный. Теперь же все очевидно. Поэтому мне стоит уточнить, не хотите ли вы взять еще немного времени на обдумывание?
Флейм ощутила, что ее охватывает паника, но не могла понять ее причин. Какая собственно разница — один ребенок или два? Они ей не нужны. Она точно не из тех, кто будет мучаться совестью из-за аборта.
— Если вы все еще настроены на процедуру, я подготовлю все необходимое.
— Можно мне пару минут подумать?
— Конечно, мисс Бофорт. Я оставлю вас на некоторое время.
Прежде чем уйти, врач вытерла гель салфеткой с ее живота. Но не выключила монитор, на котором застыло на паузе изображение ее детей. Две крохотные точки. И только теперь к ней действительно пришло осознание — это ее дети. Ее и Роберта. Не просто на экране, внутри нее. Что приводило в ступор. Флейм не была намерена отказываться от аборта. По крайней мере, прямо сейчас она пыталась убедить себя в этом. Ее жизнь и так сущий кошмар, туманное будущее, куча самых разных проблем, неоднозначные отношения с Робертом. Дети никак не вписывались ни в ее настоящее, ни тем более в будущее, а если вспомнить ее прошлое…
Флейм глубоко вздохнула, а потом резко выдохнула. Решение принято. Никаких сомнении. С беременностью необходимо немедленно покончить. Сейчас вернется доктор Марион, отведет ее на процедуру, и весь этот кошмар останется позади.
Флейм снова взглянула на монитор, и что-то внутри нее оборвалось. Она встала с кушетки, поправила одежду, перекинула через плечо сумочку и вышла из кабинета.

Сообщение отредактировал Келли Хант: Воскресенье, 10 ноября 2024, 15:45:33

Все время пока Флейм не было, Роберт сидел в кресле, пил виски и хмурился, смотря в никуда. Не зная, в какой именно момент все будет закончено, и его ребенок перестанет существовать.
Он поступил правильно? Разумеется. Из всех решений, принятых им за последнее время, это было самым верным. После рассказа Флейм о детстве, самым разумным было перестать ей мешать. Мысленно то и дело порой возвращаясь к его жутким деталям, Роберт каждый раз ощущал злость от осознания собственного бессилия. Что ничем не мог бы помочь Флейм в прошлом, да и сейчас вряд ли способен изгнать ее демонов. Поэтому ни к чему цепляться за иллюзию, которой не суждено воплотиться в жизнь. Вот родился бы этот ребенок и что? Флейм с радостью отдала бы его ему? Никаких гарантий этому не существовало. Она элементарно могла передумать после родов, вдруг у нее внезапно проснулся бы материнский инстинкт, либо она решила манипулировать им с помощью ребенка, зная, как он хотел его появления на свет.
Да и вообще, если бы и отдала, когда ребенок подрос, что он рассказал бы ему о его матери, об их встречи, их отношениях? Как Флейм и его брат похитили его, чтобы обворовать, а потом собирались убить? Как его держали в заложниках на болотах Луизианы? Как Флейм выстрелила в него, из-за чего он провел 15 лет в психушке? Как использовала его паралич и амнезию, чтобы попытаться отомстить бывшему любовнику? Или о том, что привело к его зачатию? Да, отличная «романтическая» история для ребенка, чтобы раз и навсегда травмировать ему психику.
Но несмотря на все разумные доводы, сомнения никак не оставляли его.
С одной стороны, Роберт понимал, что не сумел бы переубедить Флейм насчет аборта, она все равно избавилась бы от ребенка, ведь не собиралась рожать. С другой — ему казалось, он недостаточно предпринял, чтобы остановить ее. Зачем выбрал самый идиотский способ, решив запереть ее, что вылилось в итоге… Потому что так проще? Несомненно. Почему не попытался убедить ее, что влюблен? Особенно, узнав об ужасах, через которые ей пришлось пройти в детстве. Ему следовало окружить ее заботой, устраивать сюрпризы, дарить подарки. Он всегда умел обращаться с женщинами, умел убеждать их в своих чувствах, даже не испытывая… И в самом деле, почему вообще вцепился в этого ребенка? Флейм права, какая из нее мать. Да и что получится из смешения их генов. Вдруг малыш унаследовал бы нестабильную психику матери? Все к лучшему. Пусть ему и хотелось попытаться полноценно прожить жизнь, растить своего ребенка, чего ему не удалось с Робертом-младшим, но связывать жизнь с Флейм Бофорт посредством общего ребенка, да, кажется, он безумен не меньше, чем она.
После всех травм, нанесенных Флейм ее отцом, ей требует длительное лечение у психиатра, возможно, даже госпитализация, но точно не взваливать на себя заботу о невинном младенце, что, скорее всего, приведет к усугублению ее психического состояния.
Роберт потянулся к стакану с виски, тот оказался пуст. Тогда он взял бутылку в руку, внезапно осознав, что уже успел прикончить четверть ее содержимого. Но не чувствовал себя пьяным, хотя ему хотелось напиться в стельку и забыть обо всем. О кучи собственных ошибок, о том, как обращался с Флейм очень долгое время. О вечере, когда сорвался и едва не перешел грань, за которой не было возврата. Разве он не заслужил подобного итога? Вполне.
В этот момент Роберт услышал звук подъезжающей машины. Флейм вернулась.
Он взглянул на часы. Не так уж и много времени прошло с ее отъезда. Неужели она передумала? Роберт тут же посмеялся над собой, ага, размечтался. Он ведь понятия не имеет, сколько по времени длится аборт, чтобы серьёзно рассуждать на данную тему.
Когда Флейм вошла в дом, выглядела она бледной. Роберт почувствовал злость, ему хотелось бросить ей что-то жесткое и обидное, ведь она убила их ребенка. Но в итоге не стал. Пора забыть и двигаться дальше.
— Как себя чувствуешь?
Несмотря на вполне стандартный вопрос, в голосе Роберта сквозило обвинение. Закрыв за собой входную дверь и кинув ключи в сумочку, Флейм подняла на него глаза. Он сидел в кресле за рабочим столом, все компьютеры были выключены, на столешнице стояла бутылка виски и стакан, в котором тоже был виски. Замечательно, Барр решил напиться. Как смело и по-взрослому!
Флейм захотелось кинуть в него чем-нибудь тяжелым, хотя бы свою сумочку. Ведь это он втянул ее… из-за него она…
— Хочется прилечь.
— Может, кофе сварить и чего-нибудь поесть?
— Оставь свою заботу при себе, Роберт. Мы оба знаем, как сейчас ты ненавидишь меня.
— Сейчас я беспокоюсь о тебе. Выглядишь ты неважно.
— Я убила твоего ребенка, а ты беспокоишься обо мне?
Роберт несколько секунд пристально разглядывал Флейм, а потом поднялся с кресла и направился к ней. Она в этот момент уже была у лестницы, собираясь подняться наверх. Алкоголь предал ему смелости говорить все как есть.
— Я действительно хотел рождения этого ребенка. Но, как и сказал ранее, у меня нет права распоряжаться твоим телом. Я питал иллюзию, что смог бы пройти родительский опыт, который не познал с сыном. Но заставлять тебя рожать было эгоистично с моей стороны.
Роберт понимал, что, скорее всего, зря распинается перед ней. Ведь Флейм смотрела на него враждебно, словно прямо сейчас не желает видеть.
— Как трогательно, что ты признался в эгоизме, Роберт. Сейчас снова начнешь раскаиваться, что запирал меня, манипулировал…
— Я не святой.
— Неужели? А мне казалось, что это я грешница, а ты сама невинность.
Флейм видела, Роберт едва сдерживается. У него так и чесался язык, напомнить ей все ее прегрешения. Ведь он любил всегда быть правым и выходить победителем из любого разговора. И гораздо проще, просто сидеть и пить в одиночестве, переложив ответственность за все решения на нее, чтобы позже обвинить…
— Тебе действительно лучше прилечь и отдохнуть.
Эта фраза Барра окончательно вывела ее из себя. Не нужна ей его забота, пусть засунет ее себе…
Флейм, поднявшись на пару ступенек вверх, обернулась к Роберту, потому что не могла больше в одиночку выдерживать захватившее ее смятение.
— Кстати, у нас будет двойня.
Произнесла она и спешно поднялась по лестнице, чтобы он не мог остановить ее.
Флейм исчезла на лестнице раньше, чем смысл сказанных ей слов дошел до него. Двойня? У них будет двойня? Будет? Неужели это правда? Флейм не сделала аборт? Он поверить в это не мог.
Роберт метнулся вверх по лестнице и уже через несколько мгновений был у двери ее комнаты. Но Флейм успела запереться.
Он стал с силой стучать кулаками по двери. Ему требовались объяснения, и если надо он выбьет эту дверь к чертовой матери!
— Флейм, открой!
— Оставь меня в покое, Роберт!
— Ты не можешь сказать мне о двойне, ничего не объяснив.
— Сейчас я не хочу ни видеть тебя, ни говорить с тобой!
Голос Флейм дрожал, словно она плакала. Роберт продолжал стучать, чувствуя себя идиотом. Какого черта он с ней связался! Как только память вернулась к нему, ему следовало сбежать, или позже, когда он снова смог ходить. И тогда не случилось бы всей этой нелепой ситуации.
— Уходи, Роберт!
— Я хочу знать, почему ты не сделала аборт!
— Я не обязана отчитываться перед тобой, что делаю или не делаю со своим телом. Уходи!
Роберт наконец перестал стучать, понимая, что это бесполезно. Флейм не откроет и ничего ему не объяснит. По крайней мере, не в ближайшее время. Но вечно сидеть в комнате она не сможет, а когда выйдет, он потребует от нее так необходимых ему ответов.

Роберт был уверен, сегодняшней ночью он не заснет. Вернувшись в комнату, уселся на пол, облокотив голову о кровать, пытаясь осознать случившееся. Флейм не сделала аборт. Передумала? Но почему? Она хотела этого, избавиться от ребенка, а он смирился и перестал ей мешать. Что же тогда заставило ее изменить свои намерения? Информация о том, что это двойня? Погубить одну жизнь ей проще, чем две? Могли ли быть иные причины? Возможно ли, что все это время она обманывала себя и никогда действительно не хотела убивать жизнь, зарождавшуюся внутри нее.
Или же он упускал из виду более простую и очевидную причину. Гормоны сыграли свою роль, и Флейм на самом деле захотела стать матерью. Возможно, их недавний откровенный разговор о ее прошлом подтолкнул ее к переосмыслению себя и своего будущего? Вот только какая роль при этом будет отведена ему? Захочет ли Флейм, позволит ли ему остаться частью своей жизни и жизни их детей? Или намерена вычеркнуть его полностью? После всего, что происходило между ними на протяжении многих месяцев, она, вполне закономерно, не захочет воспитывать своих детей с мужчиной, который вел себя совершенно неподобающим образом.
Хотя этот вариант не устраивал Роберта, но исключать подобное развитие событий он не мог. Как и то, что Флейм коварна. И вполне могла решить не делать аборт, чтобы подчинить его себе и манипулировать. Бесспорно, для нее давно не секрет, насколько ее беременность важна для него. И она способна использовать это знание против него. Да, они стали гораздо ближе друг другу после ее откровений, но Флейм при этом не превратилась в абсолютно другого человека, как и он сам.
Роберт прекрасно понимал, пока они с Флейм откровенно не поговорят, правды он не узнает. Хотя совсем не факт, что она скажет ему правду о своих дальнейших планах. А если он предается очередным иллюзиям? Если Флейм все еще намерена избавиться от их детей, а случившееся сегодня лишь временное помутнение рассудка? Нет, в это Роберту верить не хотелось. Она не сказала бы ему о двойне, если бы все еще собиралась…
Роберт все-таки лег на кровать. Больная нога не предполагала долгого нахождения в неудобной позе. Взбил подушку, устаиваясь поудобнее. Его мысли продолжали крутиться вокруг поведения Флейм, ее слов, возрождая внутри надежду, что шанс, предоставленный судьбой, не будет упущен. Его дети родятся, дав ему возможность исправить множество допущенных ошибок, наверстать многие упущенные годы. Неважно, что матерью этих детей будет Флейм, это его дети, что является самым главным.
И в чехарде всех этих мыслей Роберт не заметил, как его сморил сон.

Когда Роберт, наконец, ушел, перестав колотить в дверь, Флейм окончательно дала волю слезам. Что она наделала? Зачем? Ей следовало остаться в больнице и завершить начатое, избавиться от ребенка… детей.
Она приложила ладонь к своему животу и расплакалась еще сильнее. Двое. Двое детей. Двойня. Эта мысль до сих пор не укладывалась в ее голове. Судьба, кажется, в самом деле решила поиздеваться над ней.
Флейм опустилась на пол, сев, оперившись спиной и головой о дверь. И что теперь делать? Как повернуть назад? Зачем она сказала Роберту, что детей двое? Огромная ошибка с ее стороны. И как все исправить? Где найти опору? В чем? Как найти в себе силы…
Хотелось рвать и метать. Крушить все без разбора. Из-за собственной глупости, слабости. Дура! Дура! Дура! Идиотка! Нужно было подождать доктора Марион и сделать аборт! И что теперь?!
Флейм вскочила на ноги. Первый удар пришелся на туалетный столик и его содержимое. Она смела все, стоящее на нем, на пол, а потом неистово принялась топтать ногами крема, помаду, туш, тени и прочее. Метнулась к заправленной кровати, стащила одеяло, подушки — разбросала их по комнате. Заметила на тумбочке увесистый томик стихов, купленный ей Робертом много месяцев назад, в одной из поездок в Новый Орлеан. Сначала хотела повырывать все страницы, представляя лицо Барра, но в итоге просто запустила книгой в зеркало трюмо. И стекло треснуло от удара. Несколько осколков отлетело в стороны.
Смотря на свое искаженное, ассиметричное отражение, в голову лезли воспоминания, от который ей хотелось бы избавиться. Забыть раз и навсегда.
« — Я любила тебя. А ты меня. Сам знаешь, я была готова отдать за тебя жизнь.
— Или забрать мою.
— Нет. Я не желала тебе зла. Поверь мне, Куинн. Мне сейчас так тяжело. Я привыкла к тебе. Не смогу без тебя жить. Без тебя я ничто.
— Не отчаивайся. Вокруг тебя целый мир. В нем полно мужчин — богатых, солидных мужчин.
— Мне они не нужны! Мне нужен ты, Куинн. Знаешь, что я сейчас чувствую? Представь, что мы оказались на необитаемом острове. И вдруг ты нашел лодку и хочешь уплыть на ней без меня. Я знаю, что в лодке есть место, но ты не хочешь меня брать.
— Ты ошибаешься, Флейм. В лодке нет места. Она едва выдерживает меня.»
Она буквально рухнула на пол в отчаянии, снова зарыдав. Смотрела на устроенный ей беспорядок вокруг, но не находила в нем успокоения.
Ее взгляд упал на шкаф. Флейм резко встала, направляясь к нему, открыла дверцу и достала ноутбук. Положила на развороченную кровать, уселась рядом, включила.
Да, Куинн бросил ее одну на необитаемом острове отчаяния. Нашел место в лодке для Келли, бывшей жены Роберта, его сына. Но не для нее. Она же пошла ко дну, застряв там навечно. И есть лишь один способ вернуть душевное равновесие.
Ей стоит вспомнить о цели, уже много лет позволяющей держаться на плаву.
Рукавом пиджака она вытерла слезы с лица. Несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.
Найдя скрытую в дебрях памяти компьютера папку «КА», открыла ее.
В папке хранились сотни фотографий Куинна, его идеальной мадридской жизни, его жены, племянника, дочери. Что-то она сохранила из интернета. Кое-какие снимки сделал Рой, когда она отправила его в Мадрид, пока сама все еще жила в Вегасе с Янсеном. Какие-то сделала лично, когда ненадолго заглядывала в Испанию.
При этом Флейм наизусть знала каждый снимок, выражение лица Куинна на них, его движения. Годами эти снимки подпитывали ее ненависть к нему.
Так же в папке было пару видео, которые ей чудом удалось откопать в интернете. Один из испанских каналов снял сюжет о Куинне и его семье, журналисты побывали в их отеле и доме. Взяли небольшие интервью.
Флейм запустила видео на проигрывание. Переключила его на необходимый кусок, где Куинн рассказывал, как счастлив, как любит свою семьи и прочую банальную чепуху. Она уже давно выучила каждое его слово в этом видео, поэтому в этот раз просто выключила звук. Слышать голос Роберта, Куинна, их обоих — сейчас было выше ее сил.
Сначала она просто наблюдала за мимикой и движениями Куинна, представляя, как совсем скоро он будет умолять ее не убивать его. Будет просить прощения, обещать самые невообразимые вещи, надеясь на пощаду. Но она будет с ним безжалостна точно так же, как и он был с ней много лет назад.
Прямо сейчас ей жизненно необходима вся эта ненависть, чтобы заглушить иные чувства, обуревавшие ее. Как иначе выкинуть из головы мысли о двух невинных жизнях в ее утробе и их отце. Ведь, если позволить себе думать о них… Нет, нельзя.
Флейм снова посмотрела на экран, и вдруг ее привлекло то, на что раньше она не обращала внимания. На каких-то пару секунд Куинн выпадал из кадра, а оператор захватывал столик с семейными фотографиями в рамках.
Флейм поставила видео на паузу. Вот Куинн с женой, вот его жена, дочь и племянник вместе, еще одно фото, где запечатлены Роберт-младший и Эрин Барр вместе. Но на столике стоял и другой снимок. Роберт с маленьким сыном на руках, еще младенцем. Это точно не был Куинн. Куинн тогда все еще жил в Лондоне и понятия не имел о брате-близнеце.
Флейм завороженно смотрела на снимок. Таким счастливым она никогда Роберта не видела, за все время, что они знали друг друга. В его взгляде на сына сквозил целый мир, полный гармонии и любви. Внутренней свет, успокоение. Все те чувства, который она сама никогда не испытывала.
И это счастье она отобрала у Роберта. Возможность видеть, как растет его сын, возможность построить счастливую жизнь с Келли, или даже с Иден, если бы он решил снова попытаться ее завоевать. Долгие-долгие годы упущенного Робертом счастья по ее вине.
Слезы снова заструились по щекам Флейм. Признавать не хотелось. Но смотря на счастливого Роберта, она сама испытывала некое счастье, не находя объяснение этому. Потому что, если попытаться объяснить, придется признаться себе еще кое в чем, в чем признаваться было страшно. В своих истинных чувствах к нему.
Флейм захлопнула крышку ноутбука. От мыслей в голове и чувств внутри было невыносимо. Она легла на кровать, вновь положив ладонь на живот. Отчетливо представила Роберта, держащего на руках двух младенцем, его взгляд, полный любви и обожания. Такой же, как на том снимке в доме Куинна.
«- Только не влюбляйся в меня. Хорошо? Я ведь никогда не смогу полюбить тебя.»
И решение пришло само собой. Глупое и неразумное. Не имеющее никакой логической основы. Абсолютно эмоциональное и сиюминутное. Возможно, это всплеск бушующих гормонов на фоне беременности. И, конечно, она обязательно совсем скоро пожалеет о том, что собиралась сделать.
Но тем не менее прямо сейчас Флейм точно знала, что ей следует сделать именно это. Отпустить Роберта, позволив прожить ему ту жизнь, к которой он стремится. Дать шанс начать заново на собственных условиях. И раз ему нужны эти дети, после всего, что она ему сделала, их рождение не такая и большая плата. Она, несомненно, должна ему очень многое. И пора платить по счетам.