ШРАМЫ

Автор – Kadyn

Перевод – Инна ЛМ

Майкла захватили в плен.
Никита уже тысячу раз пыталась сегодня сосредоточиться на профиле миссии. Но тщетно – всё, о чем она могла думать, это он.
Его захват был частью плана, направленного на проникновение в одну террористическую группировку, но Никите от этого было ничуть не легче. И Майклу, безусловно, тоже.
У Майкла был при себе передатчик, когда он попал в плен; он возглавлял группу, которая атаковала вероятную штаб-квартиру террористов. Отделу уже было известно, что это место – фальшивка, которая должна заманить их в западню, и настоящая штаб-квартира находится где-то еще. Предполагалось, что Майкл позволит взять себя, в то время как вся его группа – оперативники, приговоренные к отсеву – будет уничтожена. Затем его должны были отвезти в настоящий командный центр для допроса. Его передатчик позволял Беркофу проследить за ним и выбрать удобный момент для атаки.
Пока что этот план работал идеально; Шеф и Мэдлин были исключительно довольны. Никита с ненавистью наблюдала за Шефом, стоявшим в своей стеклянной башне. Можно было видеть, как он улыбается Мэдлин, совершенно равнодушный к тому факту, что в то время как они беседуют, Майкла пытают.
И Никита следовала за ним по всем кругам его ада.
Профиль миссии не предусматривал того, что она будет наблюдать за ним. Отдел был уверен, что Майкл не сломается под пыткой и Беркоф, как обычно, будет поддерживать с ним одностороннюю связь, пока занимается поисками его местонахождения. Никита должна была только командовать группой, которая проникнет на базу и спасет его.
Она находилась, как и было предписано, в режиме боевой готовности, ожидая сигнала к отбытию, но была не в состоянии бездействовать, не зная, что с ним происходит. Она попросила – нет, приказала – Вальтеру дать ей такой же коммуникатор, какой был у Беркофа. Поначалу он отказал ей, заметив, что это плохая идея. Но она не смирилась с отказом.
В конце концов он выдал ей такое устройство, после того как удостоверился, что она не сможет говорить с Майклом. Разрешался только минимум связи, поскольку этот канал не был защищен и террористы могли перехватить длительный сигнал. Вальтер знал, что она не сможет сопротивляться стремлению поговорить с Майклом, если у нее будет такой шанс.
В тот момент его беспокойство казалось ей бессмысленным. Но, послушав всего несколько минут то, что творилось в камере Майкла, она поняла, что действительно поставила бы под удар всю миссию.
Она не могла этого выносить. Если бы у нее был нормальный коммуникатор, работающий в обе стороны, она попыталась бы облегчить его боль своими словами, своим голосом. Она бы сказала ему, чтобы он держался, что скоро это закончится, что она любит его сейчас и будет любить всегда, что она придет и заберет его оттуда и никогда не отпустит. Всё что угодно, лишь бы это помогло ему выстоять…
Она слушала его допрос, как ей казалось, уже много часов, и теперь нервно расхаживала за спиной у Беркофа, настаивая, чтобы он поторопился.
Юноша испытал облегчение, когда понял, что у Никиты есть связь с Майклом. Он терпеть не мог проводить миссии такого сорта, плюс ко всему это нарушало его сосредоточенность, мешая сконцентрироваться. Но сейчас он уже не находил в этом особого облегчения. Он делал всё, что в его силах, чтобы ускорить процесс поиска, но всё еще не закончил. И он знал, что Никита заставит его поплатиться за это.
– Живей, Беркоф! – приказала она ему уже в тысячный раз, слушая тихие стоны Майкла. Ему успели ввести все мыслимые наркотики, и его тюремщики начали понимать, что он не сдастся.
Беркоф не дал себе труда ответить и только постарался взять себя в руки и укрепить свой дух перед близящейся бурей.
Дожидаться пришлось недолго. Никита угрожающе наклонилась над ним, перегнувшись через его плечо, и прошипела ему на ухо:
– Скажи мне, что закончишь скоро, или, клянусь, мой голос будет последним, что ты услышишь в жизни.
Беркоф с трудом сглотнул. Он подумал обо всех тех случаях, когда молился о том, чтобы она вот так наклонилась над ним. Чтобы ее груди мягко ласкали его спину, ее горячее дыхание дразняще щекотало его ухо… «Будь осторожен в своих желаниях», – напомнил он себе. Едва начавшись, его излюбленная фантазия превращалась в кошмар.
– Уже скоро, – соврал он шепотом.
Она шлепнула его по голове тыльной стороной кисти и возобновила свое безостановочное хождение.
Беркоф вздохнул и вернулся к клавиатуре своего компьютера. Он знал, что эта миссия тяжела для нее, но он также не хотел, чтобы она обратила свой гнев против него.
Десятью минутами позже он всё еще был далек от того, чтобы установить дислокацию базы, и начал отчаянно потеть. Когда Никита услышала, как тюремщики Майкла грозят использовать на нем «старомодные методы», она снова стукнула Беркофа по голове и настойчиво пробормотала:
– Быстрее!
На сей раз Беркоф не сдержался. Он оторвался от работы и повернулся в кресле лицом к ней.
– Я бы продвигался ГОРАЗДО быстрее, если ты перестанешь стоять тут у меня над душой и непрерывно скулить! – крикнул он.
Она остановилась на полушаге и уставилась на него со смертельной угрозой в глазах.
Беркоф немедленно воротился к работе, дыша с некоторым трудом. Она выглядела как дикая кошка, готовая вцепиться во врага прямо сейчас, и черная облегающая форма для полевых заданий, бывшая на ней, еще усиливала это впечатление. «Господи, она меня возбуждает, даже когда злится», – подумал он, хотя и начала уже гадать, переживет ли этот день, особенно если они не сумеют добраться до Майкла вовремя.
Но через несколько секунд он почувствовал, как Никита отодвинулась от него. Он посмотрел на нее самым краешком глаза и увидел, что она уходит. Он тяжело перевел дыхание и принялся печатать еще быстрее.
Никита, сама того не сознавая, шла к кабинету Майкла, не видя ничего вокруг себя, сосредоточив всё внимание только на звуках, доносившихся из камеры, где проходил допрос.
Она прошла мимо рабочего стола Вальтера и услышала, как он окликнул ее.
– Сладкая… – мягко проговорил он.
– Не сейчас, Вальтер! – отозвалась она, подняв руку, чтобы остановить его.
Вальтер, вздохнув, покачал головой, глядя, как она входит в кабинет Майкла.

* * *

Никита закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Затем она отошла опустить жалюзи, погрузив комнату в темноту. Она села в его кресло и обхватила руками колени. Она закрыла глаза, еще полнее сосредоточившись на тех звуках, которые слышала.
Как и было обещано, тюремщики Майкла отказались от современных технологий, чтобы заставить его заговорить. До Никиты донеслось отчетливое звяканье металла на его запястьях. Потом – шум, который было трудно идентифицировать. Пронзительный свист и затем резкий удар, когда что-то соприкоснулось с кожей Майкла.
Ей понадобилось несколько секунд на то, чтобы понять, что его хлещут плетью.
Он по-прежнему молчал, но в сердце Никиты что-то надламывалось еще сильнее каждый раз, когда плеть ударяла по его коже. Она могла видеть всю эту сцену мысленным взором: Майкл обнажен до пояса, обе его руки прикованы цепями к стене. Его мускулы затвердели от напряжения, а чудовище, держащее плеть, вновь и вновь полосует его спину.
Когда она расхаживала за креслом Беркофа по центру связи, то старалась спрятать свои истинные чувства, маскируя их гневом и нервозностью. Она была в самой середине Отдела, вот-вот должна была начаться миссия под ее руководством, и Майкл хотел бы, чтобы она думала только о своей цели и ни на что не отвлекалась. Она старалась изо всех сил, но сейчас она была одна и разрешила себе заплакать.
Молчание Майкла в некотором отношении успокаивало ее. Всё, что она могла слышать – это невнятные приглушенные звуки, которые он издавал каждый раз, когда плеть ударяла его. Она стерла слёзы с лица, если он может быть сильным в таких обстоятельствах, значит, и она тоже.
Она продолжала собираться с силами, когда все звуки затихли. Затем раздались шаги и голос, приказывающий Майклу открыть глаза.
– Хм-м, крепкий ты парень, – услышала она тот же голос. – Ну ладно, у меня есть специальный рецепт для таких, как ты. Я люблю, чтобы в блюдах было побольше соли, а ты? – и он засмеялся.
Потом избиение плетью возобновилось. Вскоре после этого Никита услышала, как Майкл закричал от нестерпимой муки.

* * *

При его первом крике боли Никита дернулась, подскочила в кресле и едва не упала. Она открыла глаза, поняв, что никогда прежде не слышала, чтобы он так громко и пронзительно кричал, и это напугало ее до смерти.
Она вспомнила последние слова того головореза. « – Соль, – подумала она. – О господи, нет.»
Она вновь представила себе эту сцену. Она точно знала, что этот мерзавец намочил ремни плети в соляном растворе, удваивая страдания Майкла каждый раз, когда плеть хлестала по его свежим ранам. Она закусила губу, борясь с непреодолимым желанием закричать во всю мощь своих легких.
В течение нескольких секунд Никита в каком-то безумии пробовала убедить себя, что Майкл делает это специально, поддается, чтобы заставить свих тюремщиков думать, что он вот-вот сломается, – дает им то, чего они ожидают, вместо своего обычного стоицизма. Мэдлин разработала маленький сценарий на тот случай, если Отдел не сможет найти Майкла достаточно быстро. Фальшивые сведения, которые он должен скормить им, чтобы отвлечь их внимание, пока Отдел определяет его местонахождение.
Никита ждала, что Майкл будет умолять их перестать, следуя профилю миссии. Но он этого не делал. Вместо этого он лишь кричал от боли.
Никита снова закрыла глаза и зажала уши руками, но коммуникатор никуда не делся и продолжал работать. Часто и тяжело дыша, она поклялась, что всадит по пуле в каждого из мучителей Майкла, после того как переломает все кости в их бездушных телах. А если кто-нибудь из них проживет достаточно долго, чтобы попасть в Белую комнату, тогда она с радостью займет там место Мэдлин. Она мечтала об этом…
Когда она услышала еще один пронзительный вскрик Майкла, то начала, всхлипывая, раскачиваться в кресле взад и вперед.
«Господи, пожалуйста, заставь их остановиться, пусть они прекратят, – молила она молча. – Пожалуйста, Майкл, пожалуйста. Скажи им что-нибудь, что угодно. Скорми им ту ложь, которую придумала Мэдлин, прошу тебя…»
Она услышала еще одни резкий крик и зарыдала громче, проклиная Отдел, этих ублюдков и саму себя за то, что она не способна остановить их.
– Почему ты молчишь, Майкл, почему? – сказала она вслух, ей так хотелось, чтобы он услышал ее. Внезапно крики прекратились, и вместе с ними остановилось сердце Никиты.

* * *

В штаб-квартире террористов Майкл с облегчением приветствовал беспамятство. Его тело осело на пол, но руки, прикованные к стене, не дали ему полностью упасть. Тем не менее он потерял сознание, хотя остался на ногах благодаря удерживавшим кисти рук наручникам. Он боролся со своими мучителями долгие часы и теперь был счастлив просто уйти.
Пытка, как объяснила ему Мэдлин во время его обучения – это битва за власть, за контроль. Не просто порочное развлечение, вся цель которого – причинить боль. Это битва умов палача и его жертвы.
Цель того, кто пытает – добиться абсолютного подчинения своей жестокой воле. Он хочет овладеть своей жертвой в буквальном смысле слова – ее телом и душой. Любой кусочек добытой у жертвы информации, даже совсем неважный – это символ его приближающейся победы.
Но, согласно Мэдлин, пытку не следует рассматривать с точки зрения того, кто подчиняется. То, что кто-то всего лишь сумел получить превосходство над твоим телом, еще не означает, что власть перешла к нему. Есть способ изменить расклад сил, выиграть битву. И для этого нужно сопротивляться, ничего не выдавая.
Ты можешь продолжать бороться – тем, что отказываешься уступить контроль над собой другому. Сопротивление дается нелегко, и каждый человек должен найти свой собственный особый метод выдерживать пытку. У всех индивидуумов защитные механизмы разные, но этого можно достичь надлежащей тренировкой.
И Майкла тренировали очень основательно. Вы не получите статуса оперативника пятого уровня без нескольких сеансов пыток в руках Мэдлин и ее устрашающего дуэта.
Майкл ни разу не сломался перед чужой силой, каким бы жестоким ни было воздействие. Против разнообразных наркотиков бороться было труднее. Но Отдел убедился, что его тело привыкло к большинству из них. Это был мучительный процесс. Но, опять-таки, таков был обычный путь к пятому уровню.
Мэдлин часто спрашивала Майкла, в чем заключается его способ справляться с пытками, и каждый раз он просто улыбался.
Давным-давно, еще совсем молодым оперативником, он усвоил, что не существует никаких уловок и приемов для того, чтобы игнорировать боль. Никакого секретного метода релаксации, никаких упражнений по методике тао. Невозможно отделить разум от тела, нет никакого удобного места в твоей голове, куда ты мог бы убежать.
Нет, боль надо встречать лицом к лицу – и терпеть ее.
У каждого оперативника были разные причины хранить молчание под пыткой. Самой распространенной был страх, что иначе Отдел ликвидирует тебя. Но всегда с неизбежностью наступал момент, когда сила боли превосходила потребность остаться в живых. И Майкл испытал больше таких моментов, чем многие. Что касается него, то страх ликвидации никогда не был тем, что позволяло ему держаться. Его стойкость и способность быстро восстанавливать душевные и физические силы проистекали из иного источника.
Всегда, насколько он себя помнил, Майкл сопротивлялся чужой власти. Он ненавидел подчиняться кому бы то ни было. Все знавшие его – или считавшие, что знают – с тех пор как он «поступил» в Отдел, очень удивились бы, услышав такое, но это было правдой.
Он стал анархистом, потому что отвергал любую разновидность Власти, говорящей ему, что делать и как это надлежит делать. Это было настоящей космической шуткой, прямо-таки вселенского масштаба, – то, что приговор, вынесенный ему как преступнику-террористу, должен был подчинить его самой могущественной, самой «контролирующей» организации из когда-либо существовавших.
Однако он в конечном счете подчинился ей. Главным образом потому, что чувствовал, что ЗАСЛУЖИЛ это. Ибо его преступления требовали наказания.
Он был исполнен высокомерия, самонадеянности и идеализма, когда присоединился к группе «L’Heure Sanguine» Рене Диана. Он согласился с логикой своего друга, когда тот сказал ему, что они ведут войну, а на каждой войне бывают невинные жертвы. Он помог изготовить бомбу и установил ее вместе с Рене. Затем он остался посмотреть на дальнейшее – чтобы стать свидетелем первого этапа грядущей Революции, которой они положили начало, следуя путем своих героев Дантона и Робеспьера.
Но когда бомба взорвалась, когда Майкл увидел кровь, разорванные тела, услышал крики… И этот запах! О господи, он никогда не сможет забыть его. Запах смерти, которую он обрушил на этих людей. Когда это произошло, вся его уверенность разлетелась вдребезги.
Рене торопил его, твердя, что надо уходить, но он словно застыл. Он просто стоял, в ужасе уставившись на то, что произошло. Рене пытался утащить его за собой, но Майкл молча оттолкнул его в шоке. Рене убежал, крича, чтобы он шел за ним. Но Майкл остался. Он смотрел, как вокруг бегают люди, зовя на помощь, как врачи из подъехавших машин «скорой» помогают раненым, как то же самое стараются сделать прохожие, случайно оказавшиеся рядом, как фоторепортеры снимают разыгравшуюся здесь драму…
Когда прибыла полиция, он всё еще стоял там. Он заметил, как какой-то человек указывает на него полицейскому офицеру, что-то шепча. Но он по-прежнему не двигался. Медсестра подошла к нему, спрашивая, не нужна ли ему помощь, но он не произнес ни слова. Только когда полицейский агент отослал медсестру и попросил Майкла пройти с ним, чтобы дать показания «в качестве свидетеля», только тогда способность говорить вернулась к нему. Он взглянул еще раз на всю эту сцену и просто сказал: «C’est moi» («Это я») глухим голосом.
Вскоре за этим последовало полное признание в полицейском участке, не включавшее, однако, участия Рене в этом деле. Потом его отправили в тюрьму и, наконец, «завербовали» в Первый Отдел.
Поначалу он боролся с Отделом, как и всякий новобранец, не желая поступаться даже крупицей контроля над собой. Но он был умен и знал, что это битва, которую ему не выиграть. В конце концов он уступил и полностью сдался, потому что относился к этому так же, как и к смертному приговору за свои преступления, а еще потому, что он был способен согласиться с методами Отдела. Он умел видеть картину в целом и понимал причины безжалостности Отдела.
Учитывая его врожденное отвращение к власти, ему было трудно не сопротивляться любой попытке сломить его волю. Многие оперативники видели в нем отдельскую пешку, которая во всем послушно повинуется Шефу. Но это не было правдой. Он принимал логику здешних правил с готовностью, если можно так выразиться. Но, когда его собственная система ценностей сталкивалась с ними, он обычно с успехом находил способ покориться этим правилам. Отдел контролировал его жизнь, но не его самого. Это было разграничение, которое позволяло ему сохранить здравый рассудок.
Во время пытки опять-таки его воля и его гордость были тем, что запрещало ему смириться с любым видом контроля над собой. Он позволял, чтобы его тело жестоко использовали – Отдел или кто-то еще – но его разум принадлежал ему. И он никогда бы не разгласил ничто из той информации, которую отказывался выдать. О безопасности Отдела он даже не задумывался – он просто отказывался сломаться.
Таков был его способ победить в битве умов.
Стоицизм, с которым он выносил боль, всегда раздражал и злил его тюремщиков. Он знал, что, возможно, сумел бы избежать излишне жестоких истязаний, если бы позволил себе крики, просто чтобы заставить их поверить, что им удалось пронять его. Но он не подарил бы им и самую маленькую победу, если мог избежать этого.
И сейчас было всё то же самое, никакой разницы. Он сумел сохранить молчание во время пытки, как обычно, сконцентрировавшись на том, чтобы поменяться ролями в борьбе за власть и побить противника его же оружием. Он был тем, кто владел его телом, поскольку отказывался кричать от боли. Он был тем, кто владел его разумом, поскольку отказывался говорить.
Когда его мучитель пригрозил обмакнуть плеть в соленую воду, ему пришло в голову все-таки последовать сценарию Мэдлин. Но вскоре он отбросил эту мысль. Он не нуждался в том, чтобы воспользоваться этим. Он мог встретить боль лицом к лицу, смотреть ей в глаза. И тогда он улыбнулся. В конце концов, он заслуживал этого…
Это была та часть его, которую Майклу удавалось прятать от всех, особенно от пытливого разума Мэдлин.
Чувство, которое поднималось на поверхность каждый раз, когда его пытали, и которое было его главным оружием сопротивления.
В некоем темном закоулке его души таилось зловещее, пагубное чувство, которое пробудилось к жизни в тот день, когда он взорвал бомбу в Париже.
С тех самых пор Майкл «получал удовольствие» от боли.
Если его жизнь в Отделе была возмездием за его первые преступления, то его деяния в качестве «холодного» оперативника лишь добавили новых грехов к этому списку. И Майкл не был настолько наивен, чтобы считать, будто политика «наивысшего блага», которой следует Отдел, освобождает его от всякой ответственности. Он в одиночку нес бремя своих поступков, и он знал, на ком лежит вина.
Именно он был тем, кто нажимает на курок, тем, кто использует себя как проститутку. Лжец, убийца, проклятый, осужденный…
Он сделал сознательный выбор, когда решил жить – жить по законам Отдела, и Майкл был не из тех людей, кто отказывается от ответственности. Если бы над Первым Отделом когда-нибудь состоялся суд, подобный Нюрнбергскому процессу, он бы ни за что не стал утверждать, что он невиновен, потому что только слушался вышестоящих и выполнял приказы. Он бы принял всю возложенную на него вину и стал ждать приговора.
Но он всё же испытывал смутную, тайную потребность заплатить за свои поступки. И физическая боль давала ему это.
Он никогда не причинял себе боль намеренно. Но, когда бы его ни пытали, он выносил это как кару за те страдания, которым был причиной.
И когда удары просоленной плети обожгли его кровоточащую спину, он понял, что не станет действовать в соответствии с профилем миссии.
Он нуждался в том, чтобы дать волю своему мазохизму.
В последнее время он причинил много вреда. Ему было за что заплатить…
Может быть, мучительная боль, которую он чувствует сейчас, будет достаточным наказанием?
Когда его хлестали плетью по спине, снова и снова, он думал об Адаме и Елене. Как он сломал их обоих, разрушил их жизнь.
А когда пытка грозила взять верх над его разумом и чувствами, когда он был близок к тому, чтобы лишиться сознания от боли, Майкл изо всех сил старался удержать его, думая о Никите.
Он всегда думал о ней, когда его пытали, но не ради утешения и поддержки. Нет, в такие моменты он вспоминал все случаи, когда он ранил ее физически или душевно.
Он представил себе выражение муки на ее лице во время задания Вачека, и все те многочисленные разы, когда он безжалостно избивал ее в соответствии с планом миссии, он подумал о тех побоях, которые она вынесла совсем недавно. Она попала в плен к Бревичу и едва не погибла, потому что он был больше занят собой, чем ее безопасностью.
Он погрузился в ненависть к себе и приветствовал боль. Это было катарсисом, исцеляющим то повреждение, которое он ощущал внутри себя, но не мог выразить.
И, когда соль обжигала его спину, только тогда он наконец-то разрешил себе закричать. Он кричал, потому что столько раз предавал Никиту, потому что был тем, кто приносил ей боль, потому что любил ее и не мог ей этого сказать.
И только после этого он позволил себе потерять сознание. И он был рад темноте.

* * *

Когда Беркоф открыл дверь в кабинет Майкла, то обнаружил там всхлипывающую Никиту. Но едва она услышала, что он наконец определил дислокацию базы, к ней мгновенно вернулся рабочий настрой.
Она вытерла с лица слёзы и отправилась к выходу для фургонов, чтобы встретить там свою группу.
Путешествие было долгим, но Никита знала, что Майкл гордился бы ею. Она была олицетворением идеального полевого оперативника, хладнокровного и бесстрастного. Она неосознанно копировала его пустые взгляды и внешнюю безжалостность. Она позаботилась о том, чтобы все в этом фургоне уяснили себе, что на этот раз она не потерпит никаких ошибок.
Она лишилась всякого контакта с Майклом, но не давала проявиться своим страхам и опасениям. То, что спасение Майкла зависело от ее способности оставаться сосредоточенной, было единственной причиной этого, потому что само по себе близкое задание не интересовало ее. Она молча молилась, чтобы он просто был в обмороке. Она не могла заняться обдумыванием своей будущей жизни без него. Она не знала, что сделает, если он умер.
Во время поездки она дала богу все обещания, какие только возможно. Она заключила с ним сделку. Она поклялась заплатить любую цену, которую он запросит, если только он сохранит Майклу жизнь до ее прибытия. И хотя она знала, что такое обещание ей никогда не сдержать, но она поклялась защищать Майкла от любых угроз и вреда до самого своего смертного часа.
Она смело ворвалась на базу террористов, ведя своих людей по лестницам и коридорам, чувствуя вкус крови у себя на губах. Она, ни секунды не колеблясь, убивала каждого, кто пробовал встать на ее пути и остановить ее. Она приказала разместить взрывные устройства, как было запланировано, прежде, чем отыскала Майкла. Но она отказалась их активировать до того, как он окажется в безопасности.
Когда она наконец нашла его камеру, Майкл всё еще был без чувств. Она подавила готовый вырваться крик при виде его окровавленной спины.
Она стремительно подбежала к нему и расстегнула удерживавшие его у стены наручники ключом, который обнаружила на теле только что убитого ею охранника.
Майкл рухнул в ее подставленные, ждущие руки, и она облегченно вздохнула, когда нащупала у него пульс. Она держала Майкла крепко, но осторожно, словно он был самой хрупкой на свете вещью из фарфора.
Он застонал и уткнулся лицом ей в шею.
Ее сердце пронзила боль, когда она увидела его раны, и она пожалела, что всего лишь убила того охранника. Она дала Майклу опуститься на колени, все еще продолжая поддерживать его, и нежно дотронулась до его лица, побуждая его очнуться.
– Майкл, прошу тебя… это я, нам надо выбираться отсюда, – прошептала она.
Он снова застонал, но открыл глаза.
– Ни-ки-та… – вздохнул он, вдыхая ее запах и прижимаясь к ней.
Она проглотила слёзы от тона его голоса и попыталась поднять его, заставить встать на ноги.
– Нам надо поторопиться, – настойчиво повторила она.
Он моргнул и сумел сделать несколько шагов с ее помощью, стиснув зубы от жгучей боли в спине.
– Заряды? – хрипло спросил он.
Никиту всегда поражала его способность так быстро возвращаться в рабочее состояние.
– Установлены, но сначала я уведу тебя отсюда, – проговорила она тоном, означавшим, что вопрос не подлежит обсуждению.
Он не стал спорить с ней и вместо этого сосредоточил всё свое внимание на том, чтобы дойти до выхода. Только когда они оказались снаружи, она отдала приказ взорвать заряды.
Она отвела его в фургон и помогла сесть.
– Поехали, – приказал он Беркофу, прежде чем Никита успела скомандовать сама.
Одним этим простым словом Никита была лишена своего статуса руководителя задания. Майкл, раненый или нет, снова вернул себе власть. Она молча приняла это, зная, что он не пытается принизить ее этим. Ему просто нужно контролировать всё самому, как он привык.
Обратная дорога в Отдел прошла спокойно и в молчании. Все, кто был в фургоне, избегали смотреть на Майкла. Его страдания были столь очевидны, что все боялись, как бы он когда-нибудь не отплатил им за то, что они видели его таким слабым. Одна только Никита делала попытки позаботиться о нем.
Она отказалась от мысли спрашивать его о том, как он себя чувствует, не желая получить в ответ шаблонное «Прекрасно». Он выглядел ужасающе, но она знала, что он откажется признать это, особенно на глазах у всех остальных членов группы. Его лицо было бледным, а лоб – горячим. Похоже было, что его лихорадит, но она не могла дать ему ничего обезболивающего до тех пор, пока не выяснится, какие препараты ему вводили на допросе.
Она всё-таки достала набор первой помощи и попробовала обработать его раны. Она начала было стирать кровь с его спины, но Майкл быстро остановил ее. Она увидела по его затуманенным глазам, что легчайшее прикосновение к его ободранной коже только причиняет ему еще больше боли. В этом состоянии даже дуновение воздуха заставляло его кривиться и содрогаться.
Она кивнула и снова села рядом с ним. Она с любовью посмотрела на него, в ее глазах было извинение за то, что она не успела прибыть раньше. Его ответный взгляд молча сообщил, что он не винит ее.
Она сжала его руку, показывая, что всё понимает. К ее удивлению, он не оттолкнул ее. Наоборот, он крепко держал ее за руку, пока они не приехали в Отдел.

* * *

У въезда для фургонов Майкл настоял на том, что пойдет сам, без помощи Никиты. Она не спорила, но осталась очень близко к нему, на случай, если он споткнется.
Однако этого не произошло, и он собрался с силами достаточно, чтобы встретиться с Мэдлин, ожидающей его в коридоре.
– Как ты себя чувствуешь, Майкл? – спросила она, добавив в свой голос оттенок «искренней» озабоченности. Она заметила, что Никита не отходит от него.
– Я готов отчитаться, – принудил он себя сказать. Он едва заметно пошатывался и был способен держаться на ногах только благодаря силе воли.
Мэдлин пронаблюдала за быстрым движением Никиты, когда та подумала, что он сейчас упадет в обморок, а потом за тем, как она отступила, когда поняла, что этого не случится. Мэдлин также заметила, что светловолосая оперативница безмолвно умоляет ее избавить Майкла от немедленного доклада и отправить его в медчасть.
И она почувствовала, что для разнообразия ей хочется проявить снисходительность. Нет необходимости и дальше длить его мучения.
– Я уверена, что миссия была успешной. Поздравляю, Никита, – проговорила она. – Ты отчитаешься первой, Шеф ждет тебя. А ты, Майкл, сейчас пойдешь в медчасть. Увидимся позже.
Она не оставила ему времени на споры и возражения и ушла. В любом случае ей больше ничего не нужно было узнавать у них – пока. Она может и подождать…

* * *

После краткого доклада у Шефа Никита почти бегом устремилась в медчасть. Потребовалась вся ее энергия, чтобы не отвлекаться от вопросов руководителя Отдела. Она маскировала холодным неподвижным взглядом сильнейшее желание вспороть ему грудь чем-нибудь острым. Ей хотелось, чтобы он хоть однажды ощутил ту боль, которую причиняет своим подчиненным.
Когда он отпустил ее, она пошла проверить, что с Майклом. У нее не было никаких официальных дел в медчасти. Шеф даже приказал ей отправляться домой. Но неповиновение прямым приказам было ее фирменной маркой, и она знала: он и не рассчитывал, что она уедет. Мэдлин, возможно, шпионила за Майклом прямо сейчас, ожидая появления Никиты, чтобы проанализировать реакции их обоих. Игра продолжалась, но ей это было неважно.
Ей необходимо было быть с ним. Снова убедиться, что он жив и относительно в порядке. Не было никакого смысла притворяться. Все и так это знали.
Майкл догадался о ее присутствии в комнате в то же самый момент, когда она вошла. Ему даже не надо было поворачивать голову. Он и надеялся, и с неменьшей силой боялся того, что она придет.
Никита разглядывала покрытую рубцами спину Майкла, пока врач промывал и очищал его раны. Плеть оставила длинные красные порезы на его теле, и любое движение заставляло его вздрагивать и морщиться от боли. Он отказался лечь и просто сидел на кровати, на нем всё еще были штаны от полевой формы. На коленях у него лежала рабочая панель.
Майкл приступил к изучению профиля спасательной операции, которой руководила Никита, сразу же, как только оказался в медчасти, довольный тем, что у него есть возможность просмотреть его перед тем, как отчитаться самому. Сначала он зашел в свой кабинет, намереваясь заняться этим там, но испугался, что свалится без сознания, если останется один. Поэтому он исполнил распоряжение Мэдлин и позволил врачам позаботиться о нем, пока он читает информацию на рабочей панели.
К его облегчению, действия Никиты были безупречны. Она только не пожелала активировать взрывные заряды, прежде чем он не оказался в безопасности, но это не угрожало успеху задания. Он встревожился, когда узнал, что Никита будет возглавлять спасательную команду. Дело было не в ее компетентности. Он хорошо обучил ее и полностью доверял ей в бою. Но он знал, что когда речь заходит о его безопасности, она не может мыслить трезво. Его это сердило так же сильно, как и радовало – то, что она непременно отреагирует именно таким образом. Он чувствовал блуждающий взгляд Никиты на своей коже. И внезапно жжение, терзавшее спину, перестало иметь отношение к перенесенным пыткам. Узнает ли Никита когда-нибудь, как много она заставляет его ЧУВСТВОВАТЬ, независимо от его воли?
Никита продолжала изучать его спину. У него было такое красивое тело. Она любила его, восхищалась этими сильными мышцами и плавными линиями. И оно было так жестоко повреждено… Она знала, что, когда снова вернется в относительную безопасность своей квартиры, то будет плакать. И не имеет значения, кто будет наблюдать…
А пока что она постаралась сдержать слёзы, утешая себя тем, что эти длинные красные рубцы скоро исчезнут. Отдел позаботится об этом. Майклу и раньше делали пластические операции. Со всеми пулями, которые он успел получить, его кожа была до странности гладкой и чистой.
Во время их первой ночи, проведенной вместе, Никита изумлялась и восхищалась нежностью его кожи, подобной шелку под ее нетерпеливыми, изнывающими от желания пальцами. Но она также распознавала и крошечные следы, оставленные операциями, на тех местах, где, как она помнила, пуля или кинжал настигали его. Эти операции были воистину необходимы, в противном случае один взгляд на его покрытое шрамами тело выдал бы характер его работы и нарушил прикрытие.
Да, потребуется какой-то срок, прежде чем рубцы исчезнут… но это произойдет. Как если бы их никогда там и не было…
Но врачи не могли ничего поделать с эмоциональными шрамами. Мэдлин была единственным человеком, который, как предполагалось, должен обеспечивать эмоционально-психологическую поддержку, в которой нуждались оперативники после сеансов пыток. Сама идея этого выглядела шуткой!
Самой Никите всё еще снились кошмары по ночам о ее собственных пытках. Она не могла даже попытаться вообразить себе, что чувствует Майкл – он, выносивший подобное столько раз в течение многих лет. Она сомневалась, может ли вообще кто бы то ни было привыкнуть к такому обращению с собой.
Врач закончил свою работу над Майклом и вышел из палаты, оставив их одних, но, возможно, не без наблюдения.
Майкл всё еще не дал себе труда обернуться и посмотреть на нее. Говорить было не о чем. Ему хотелось бы, чтобы он мог облегчить ее беспокойство за него. Иногда он надеялся, что сумеет уничтожить его. Для нее было бы настолько безопаснее, если бы он не был дорог ей и она не заботилась бы о нем…
Он поднял голову от своей панели и уставился прямо перед собой, рассеянно глядя на стену.
Никита, поколебавшись, придвинулась ближе к нему, хотя по-прежнему стояла сзади, у него за спиной. Она ощущала себя выставленной напоказ – все ее чувства к нему, такие сильные, были словно обнажены. Словно с них тоже содрали кожу, и всё, что их прикрывало. Она задала вслух вопрос, над которым раздумывала ранее, в его кабинете.
– Почему ты не воспользовался сценарием Мэдлин? – прошептала она.
Майкл невольно вздрогнул. «Как она это узнала об этом?» – подумал он. И внезапно его озарило понимание – она всё слышала, слушала всё время. Он закрыл глаза. Она не должна была. Ему было больно от того, что она заставила себя последовать за ним в тот ад. Ей совсем не нужно еще больше тьмы в ее жизни.
– В тот момент этот сценарий не был необходим, – наконец сказал он ровным голосом, снова открыв глаза.
Никита почувствовала, что ее гнев прорывается наружу. Она испугалась, что его желание смерти опять вернулось. Что он пытался сделать – заставить убить себя?
– А когда бы ты решил, что он необходим, Майкл? После того, как они содрали бы всю кожу с твоей спины?! – хрипло выдохнула она.
Майкл вздохнул и чуть повернул голову, чтобы взглянуть на нее. Никита была на грани слёз. Она всё еще не сняла полевую форму и выглядела так, словно не спала несколько дней. Она была прекрасна.
– Ты не должна была слушать, Никита, – прошептал он тихо.
Он знал, что Мэдлин, вероятно, наблюдает за происходящим. И скоро она задаст ему тот же самый вопрос. И он должен дать ей тот же самый ответ, он и подумать не мог о том, чтобы объяснить любой из них, почему он так поступил.
– Ты всегда слушал, когда пытали меня, – отозвалась Никита голосом, полным печали.
Да, он делал это. И именно поэтому не хотел, чтобы она прошла через такое. Но он не мог этого сказать.
– Это другое дело, – возразил он непреклонно.
– Насколько другое? – спросила она, подойдя поближе к нему.
– Ты мой материал, – объяснил он. Он очень осторожно и тщательно выбирал слова, но не мог изгнать мягкость из своего голоса. Его утверждение, казалось бы, низводило ее до уровня обычной вещи, объекта, используемого им и Отделом. Но нежная интонация, с которой он произнес «материал», придавала этому совершенно новый смысл.
Майкл редко говорил Никите всю правду, но она уже привыкла – и научилась расшифровывать потаенный смысл его скупых слов. И то, что она услышала сейчас от него, было «Ты принадлежишь мне».
Она вздохнула и очень легко прикоснулась к его плечу, намного выше красных отметин. Она почувствовала, как он задрожал, и на мгновение испугалась, что сделала ему больно, но, поскольку он не попросил ее перестать, она снова тихонько погладила его кожу.
– Я знаю, Майкл, и ты всегда будешь моим наставником, – очень серьезно пообещала она.
Она ощутила, как Майкл вздохнул, когда он поднял голову к потолку; его короткие волосы скользнули по ее груди. Он оставался в такой позе некоторое время, его затылок почти прижимался к ее телу.
Затем он немного передвинулся, и их контакт исчез. Она уже собралась было уходить, как вдруг заметила его отражение в зеркале на стене слева от них. Она не могла увидеть там себя, и он ее – тоже, она стояла слишком далеко, в стороне.
Глаза Майкла были закрыты, но когда он открыл их, то посмотрел на свое отражение, и она перехватила его взгляд. Она надеялась найти страстное желание, тоску по ней в его пристальном серовато-зеленом взоре, но вместо этого увидела то, что бросило ее в дрожь.
Он смотрел на себя странно – холодно, отчужденно, точно на абсолютно незнакомого человека. Точно он был удивлен, встретив его здесь. Вскоре он с болью закрыл глаза, словно не мог выносить это зрелище. Он не сознавал, что Никита всё еще наблюдает за ним, иначе был бы осторожнее.
Правда заключалась в том, что Майкл ненавидел зеркала. Каждый раз, когда он видел в них свое отражение, он вспоминал высказывание Жана Кокто: «Les miroirs sont les portes par lesquelles la mort vient et va» («Зеркала – это двери, которые смерть использует, чтобы войти и двигаться дальше»). И это было всё, что он видел, когда смотрел на себя: Смерть.
Никита, приоткрыв рот, пыталась доискаться до смысла этого. Она неожиданно задумалась о том, как бы он выглядел сейчас, если бы не хирурги из медчасти. Видит ли он себя таким мысленно: искалеченное, израненное, истерзанное пытками тело вместо потрясающе красивого молодого человека, каким он предстает перед всеми остальными? Может ли быть так, что он по-прежнему видит себя со всеми шрамами, со всеми незалеченными ранами, когда смотрит на свое отражение?
Она вспомнила «Портрет Дориана Грея». В том романе художник запечатлел образ совершенной красоты обворожительного юноши. По мере того как текли годы, он оставался всё таким же, не отмеченным проходившим временем и его буйной, неправедной жизнью. Только портрет являл его истинный образ, отображение его физического и душевного распада. Не видит ли Майкл в зеркале именно это – свою настоящую истерзанную пытками душу?
Она не знала этого с уверенностью, но не могла оставить его вот так. Не сейчас, когда она увидела столько боли в его глазах. Никому он не был дорог настолько, чтобы постараться понять его и признать его потребность в поддержке и утешении. Никому, кроме нее.
Она, ни говоря ни слова, опять встала позади него. В зеркале она увидела, что он открыл глаза. В них был вопрос. Он попытался повернуть голову, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Но она положила ладони ему на шею, бережно удерживая его. Затем она немного приподняла его голову, так, чтобы он смотрел на их общее отражение в зеркале.
Ее пальцы нежно ласкали его волосы, в том время как она восхищалась его обликом. Она наблюдала, как он наблюдает за ними обоими. Потом, придвинувшись к нему ближе, она заставила его сосредоточиться только на ее глазах. Она позволила своему сердцу говорить взглядом, пока она с любовью всматривалась в его черты.
Он видел, как она ласкает одними глазами его лоб, потом пылко опускает их к его губам. Он проследовал за ними по всему их пути по его телу, вдоль сильных очертаний его груди, по рукам и назад к его глазам. С удивлением он наблюдал, какое удовольствие она испытывает, как ей нравится – нет, как она любит, желает, боготворит – всё, что видит здесь.
– Это тоже ты, – выдохнула она ему на ухо.
Майкл отчаянно старался справиться с потребностью дотронуться до нее, когда она очень медленно склонила голову и поцеловала его в висок. Она снова выпрямилась и опустила руки ему на плечи. Она заставила его снова посмотреть на ту прекрасную картину, которую они представляли вдвоем, и пошла к двери.
Глаза Майкла не следили за ней. Вместо этого он вновь взглянул на себя в зеркало.
И на этот раз всё, что он увидел, – это человек, которого любит Никита.

Сильно!
даже не знаю что сказать

Это ужас какой-то, только не здоровый человек мог это написать, лично я читать не смогла

А, по-моему, очень трогает и действительно сильно написано. Пронзительно. У меня этот фанфик сохранен в избранном на компьютере, и мне он очень, очень по душе.

Очень красиво. Спасибо.

У меня нет слов !!! Просто супер !!!

Очень сильный фик! Герои, словно живые! Будто посмотрела еще одну серию.

Это очень сильный, психологически выдержанный фанф. Очень четкие картинки личностей, характеров героев! Редко, кто такое может написать! Респект автору!

Мне понравилось, и ничего ужасного в этом не вижу, и описано все очень нормально, без всяких там содрогающих сцен которые бывают в подобных произведениях, и от которых становится страшно. Прекрасная работа, автор молодец.