Мысли.

Мысли.

Авторы – Лютик и ЛенНик.

Это наша первая совместная работа. Надеюсь, что не последняя…

Вместо предисловия.
Никита…
Как крепко держит наши сердца в своих сильных руках эта белокурая красавица. Как прочно вошла она в нашу жизнь.
Никита…
Она такая разная и такая непредсказуемая. То похожа на подростка-бунтаря, то нежный и наивный ребенок. Иногда сильная и независимая, иногда ранимая и доверчивая. Неизбежно взрослеющая и противоречивая. Немного капризная, но каждый раз справедливая.
Каждая наша встреча с ней все эти годы всегда дарила что-то новое. Свежие штрихи к портрету…
Четыре разных мгновения из жизни Никиты.
Четыре ее разных взгляда на Майкла, Отдел, свою судьбу…

1

У меня много недостатков, я об этом прекрасно знаю, но стараюсь не думать. Кому есть до них дело? В этом месте, как я понимаю, все замечают только мое умение расквасить кому-то нос или разнести башку из гранатомета. Не получается это сделать – все, проследуй, Никита, в последний путь по нескончаемому коридору, провонявшемуся железом, кровью и страхом. А я знаю, чем пахнет это мертвое место, потому что я здесь уже год. Целый год зависеть от того, какая глупая мысль втемяшилась в голову твоему тренеру… Такого я и врагу пожелать не могу. А врагов у меня много. Иногда мне кажется, что я – загнанная в угол мышка. Я смотрю на этих людей и знаю, что им наплевать на меня, на мои мысли, на мою жизнь. Я боюсь их и… я боюсь смерти.
О, если бы я не боялась умереть! Я показала бы всем, что такое по-настоящему любить свободу. Я была бы первой, наверное, кто отказал им. Мне так хочется бросить все к черту и просто уйти, гордо вскинув голову. Пусть мне вслед прозвучит выстрел, пусть я упаду посреди этого истоптанного тысячами ног коридора, истекая кровью… Я даже знаю, кто сделает этот выстрел. Тот, кому по штату положено меня усмирять. Мой учитель, мой мучитель. Майкл. И я не уйду. Не доставлю ему удовольствия. Хотя… ему, кажется, все равно. Осталась – обучил, ушла – убил. Он как автомат. Неужели и я такой стану? Никогда! Лучше пусть стреляет.
Как же болят ноги! Интересно, Майкл знает, как у меня болят ноги после того, как я целый день отдаю себя всем возможным тренировкам? Он смотрит на меня абсолютно бесцветно, как будто меня тут и нет, зато стена за моей истерзанной спиной представляет собой самое увлекательное зрелище в его жизни. А может, и правда? Что он видит, кроме этих стен? А что он видит там, по ту сторону двери лифта? Я там не бываю, зато пару раз видела, как Майкл с оперативниками входил в лифт. Они ехали на задание. Возвращалась половина. И что видела там, снаружи, оставшаяся, уцелевшая половина? Вдыхали ли они в себя ароматы весны? Смотрели ли они в бездонное небо, об одном взгляде на которое я мечтаю уже год? Вряд ли. В небо смотрела вторая половина, которая не вернулась. Они лежали на земле в луже собственной крови, сжимая мертвыми руками выданные им в спешке автоматы и смотрели в небо, и оно было последним, что они видели в своей жизни.
О, если бы я не боялась умереть!
Майкл подошел совсем близко ко мне и теперь наблюдает за тем, как я шнурую ботинок. Я не смотрю на него, но чувствую его взгляд. Этот взгляд напоминает мне сверло. Так и норовит забраться под лопатку и провернуться. От Майкла исходит тепло, вернее, не от него, а от его тела. От него самого тепло исходить не может, потому что он – ледяная статуя. Я чувствую его запах. Я дожилась до того, что уже узнаю его по запаху, как животное. Что за инстинкты они во мне вырабатывают? Он вырабатывает…
– Никита… – Майкл говорит полушепотом, как будто баюкает больного ребенка, который капризничает и не хочет засыпать. Он всегда так говорит, даже когда сердится. Я не уверена, умеет ли он сердиться, свойственны ли ему вообще эмоции. Но иногда на меня просто невозможно не рассердиться. Я это знаю и не пытаюсь с собой бороться. Я ему не навязывалась.
Теперь я отрываю взгляд от ботинка и смотрю на Майкла, на человека, которого вынуждена лицезреть именно тогда, когда мне меньше всего этого хочется. Он смотрит на меня не мигающим взглядом, как дорогой манекен. Он всего лишь произнес мое имя. Что теперь он хочет от меня услышать? Я тоже просто жду, только смотрю на него. Эта пауза позволяет мне посмотреть на него подольше, хоть я и так не отличаюсь особой стеснительностью.
Я уже год не могу решить для себя, красив ли мой наставник, а если нет – что же тогда так привлекает к нему? Неужели этот холод? Нет, не холод. Его тайна. Он весь – воплощение тайны. Он даже ходит неслышно, как бы не касаясь земли. Подходит сзади и произносит мое имя. Душа тут же опускается в пятки. Разве можно так пугать? Или так он тоже развивает во мне инстинкты, как у дикой кошки?
Я ненавижу его, мне хочется убить его. Хочется крепко обхватить пальцами его шею и медленно сжимать ее со всё нарастающей силой, почувствовать удары его пульса, медленно слабеющие и затихающие… А потом разжать пальцы, осторожно провести ладонями по его шее, едва не ставшей шеей покойника, опускаться ниже, к груди, чувствуя, как тепло постепенно возвращается в его тело… И потом… легко коснуться щекой его губ, убеждаясь в том, что он опять может дышать. Его губы бледные и манящие, я тянусь к ним губами и…
Здесь я всегда просыпаюсь. Именно в этот момент Майкл предпочитает разбудить меня и вытолкать на очередную тренировку. Он может входить в мою комнату в любое время суток, и ему все равно, буду ли я в этот момент одета. Он даже не заметит моего тела. Он автомат. Но почему почти каждую ночь я вижу его в одном и том же сне? Почему каждое утро он будит меня на одном и том же месте? Неужели мне суждено сойти с ума от того, что в каком-то паршивом сне я не успеваю дотянуться губами до губ человека, который портит мне жизнь?
А Майкл все смотрит на меня и молча ждет, когда я поднимусь на ноги. Он произнес мое имя и ждет.
– Я больше не могу заниматься. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я умерла? Я понимаю, что всем все равно, жива я или погибла.
– Не всем.
– Кому же, интересно, не наплевать на мою жизнь?
– Тебе самой. Ты живешь, пока выполняешь свою работу.
– Это не работа, а каторга. Я не могу пальцем пошевелить.
– Пальцем сможешь. Пойдешь заниматься с Биркоффом.
Он поворачивается, чтобы идти. Подразумевается, что я должна встать и идти следом. Я сижу и наблюдаю за его плавными скупыми движениями, за мягкими бесшумными шагами. Где-то внутри начинает бурлить и пульсировать небольшая, но бурная речушка. Весенний ручеек. В этом гиблом месте моему ручейку суждено загнить и порости плесенью. Я сую в рот жвачку и встаю на ноги. Мне не остается ничего другого – только подчиниться.
– И выплюнь жвачку, – тихо произносит Майкл, не оборачиваясь. Я со стоном вынимаю из-за щеки едва раскушенный комочек и приклеиваю его к стене. Мне опять хочется убить Майкла… Я это сделаю. Может быть. Во сне, вместо поцелуя. Ведь должно же у меня хоть что-то получиться в этом сне…

2

Как я люблю бродить по ночным улицам безмятежного города. Вот так бездумно, куда несут ноги, куда глядят глаза. Без цели и времени. Никем неузнанная, загадочная и молчаливая. Черный плащ до пят и шляпа с полями, закрывающими глаза, делают меня невидимкой. Стройной, прозрачной тенью, скользящей мимо. Только сотовый в кармане связывает меня с тем моим миром. Интересно, какой из этих миров настоящий?
Вокруг, сколько хватает взгляда, - море рекламных огней, светящиеся окна домов, людские эмоции и пролетающие рядом авто. Сумасшедшая какофония звуков со всех сторон. Безбрежный мегаполис, напоминающий те безмятежные годы, которые воспитали меня. Когда мне не нужно было заботиться о чужом мнении, постоянно думать о самосохранении и выживании, о «спасении мира» и еще бог знает о чем. Кажется, если я сейчас поплыву по течению, то никогда не найду дороги назад. Этот людской поток унесет меня далеко-далеко. На необитаемый остров.
Кстати, этот столик в темном углу незнакомого кафе вполне тянет на такой островок. Красивый вид из окна, чашка кофе, сладкое пирожное и одиночество. Что еще нужно усталой женщине двадцати с небольшим лет, с загадочным именем Никита этим поздним вечером.
«Жозефина…» Я знаю, каким именем я ни за что на свете не назову свою дочь. Свою дочь. Смешно. Грустно. Наверное, у меня никогда не будет дочери. И, могут ли быть дети у секретного агента?
«Жозефина…» Каждый звук заставляет меня сжиматься от отвращения и приводит в необъяснимое возбуждение, вбрызгивая адреналин в кровь. «Бегу, Майкл…»
Опытный психолог сказал бы, что это приобретенный комплекс, проблема, которую нужно решать. Но, боюсь, я не избавлюсь от этого комплекса до самой смерти.
Нет, не все так уж плохо. Наверное, Первый Отдел не самое плохое место на земле. Ведь мы делаем жизнь всех невинных чуточку чище, а судьбу злодеев немного короче. А может, это только красивое оправдание собственных грехов? Годы, проведенные в этих стенах, сделали меня чуть терпимее, научили выживать и смиряться, достойно терять друзей и радоваться каждой свободной минуте. Любить возвращающиеся скоростные лифты. Ненавидеть врагов и белые стены.
В какой-то неуловимый момент я поняла, что здесь мой дом, здесь моя семья, вокруг люди, ставшие ею. Майкл, Биркофф, Вальтер. Даже Шеф и Мэдлин. Что ж, бывают и такие семьи.
Приходится признать: я уже не хочу той свободы, о которой мечтала раньше, ради которой была готова на все. Просто свободы ОТ… Отдел, его порядки, обитатели, будни и праздники, провалы и удачи крепко вошли в мою жизнь, влились в мою кровь. Стали частью меня.
Когда это случилось? У меня ответа нет. Может, когда я выполнила первое задание или когда спасла очередную (двадцатую? сотую?) невинную испуганную жертву, или когда успела вовремя выстрелить в очередного негодяя, целящегося в спину Майкла. Майкл… Возможно, это случилось, в то самое мгновение, когда Майкл нашел меня там, на лодке. Может быть, причина в нем.
Мои чувства к нему похожи на воздушные шары, такие цветные и такие черно-белые одновременно. Они разлетаются в разные стороны и, их не собрать.
Но, без него я уже не могу. Не видеть его рядом, не слышать его дыхание, не чувствовать его плечо, сидя в тесном фургоне, мчащемся на край света навстречу смертельной опасности. Не встречаться с ним разговорчивым взглядом в коридоре Отдела. Это выше моих сил. И пусть он делает вид, что ему все равно. Я ведь знаю, что это не так. Знаю, что ради меня он способен на многое. На многое, но это значит, что не на все.
Наверное, я никогда не увижу такого откровенного вопроса в его зеленых глазах. Именно такого, какой светится в глазах вон того интересного брюнета за столиком напротив. Смотрит на меня неотрывно уже полчаса. Так призывно и загадочно. Забудь обо мне, красавчик. Наши миры не пересекутся.
Иногда, я просто ненавижу моего мучителя. Или спасителя? Его поступки не объяснить с точки зрения обычной человеческой логики. Но, о чем это я? Обычная человеческая логика – неоправданная роскошь. Ее законы не для нас. Раньше все было ясно: он учит, я учусь, он с одной стороны, я с другой. Он приказывает, я подчиняюсь. Сейчас все изменилось. Нет, разумеется, он и сейчас приказывает, а я и сейчас стараюсь подчиняться. Честное слово, стараюсь. Но у нас совершенно немыслимые отношения, когда соединилось несоединимое. Доверие и отчужденность.
Его сердце наглухо закрыто для меня. Майкл жестко и незыблемо охраняет свой замкнутый мирок, куда нет входа никому. Мне кажется, даже Шефу с Мэдлин. Хотя, наверное, в общих чертах они представляют его содержимое.
Пару раз мне удалось проникнуть в этот мир. Буквально на мгновение легкой тенью просочиться в образовавшиеся со временем узенькие щелочки. То, что я увидела там, меня потрясло: помимо невероятной силы и мужества - растерянность и уязвимость, жажда доверия и преданности, любви и понимания, желание защитить меня от жестокости мира. Нормальные, человеческие чувства. И еще одиночество. Серое и бесконечное.
С тех пор я жажду разрушить эти фальшивые замки, эти высоченные крепостные стены, которые он воздвиг вокруг себя. Знаю, его тусклый, пустой взгляд может быть ласковым. Его плотно сжатые губы, могут улыбаться мудрой, бездонной улыбкой Джоконды. Его руки сложенные на груди, могут крепко-крепко обнимать и вытаскивать из опасных передряг. Ну, как можно быть одновременно таким жестоким и нежным, таким бездушным и преданным. И еще таким красивым.
Я его бесконечно люблю. Но, не покажу вида. Хотя, он и сам все знает. Знает лучше, чем я сама. Майкл видит меня насквозь. Это иногда даже пугает. Его взгляд проникает в самые дальние уголки моей души и читает там мои самые сокровенные мысли. И он тоже страдает от безвыходности и противоречивости ситуации, от безумности и невозможности таких отношений…
Кофе совсем остыл. Улицы редеют. Фонари гаснут. Интересно, который уже час?
Пора возвращаться домой, выспаться хорошенько. Пора. Прощай загадочный брюнет, смотри своим томным взглядом на других блондинок.
Черт, вот и закончилась моя свобода: в кармане разрывается сотовый, а я так задумалась, что ничего не слышу. Нужно ответить.
«Жозефина…»
«Уже бегу, Майкл…»

3

Дорогой мой Майкл…
Нет, не так!
Любимый мой! Мой свет, мой воздух, смысл моей жизни…
Я могу называть тебя так, потому что ты все равно никогда не прочитаешь моего письма. А я никогда его не напишу. А зачем? Ты и так знаешь, что я о тебе думаю. Давно знаешь, еще с тех пор, когда я сама не смела и догадываться о том, что ты для меня значишь.
Мне хочется, чтобы это письмо было признанием в любви, но зачем тебе это нужно? Ты так не любишь слова. И я не жду от тебя никаких признаний только поэтому. Раньше твоего взгляда мне было не достаточно, потому что это был только взгляд. Только теперь я научилась разговаривать с тобой без слов. И знаешь, я лучше тебя понимаю. Мне казалось, что ты смотришь на меня всегда одинаково. Как я могла так ошибаться? Твой взгляд – это переливы мыслей, желаний, эмоций. Это все то, что можно и невозможно сказать вслух. Некоторых слов человек не придумал. Может быть, и не придумает никогда.
Я не буду признаваться тебе в любви. Даже в ненаписанном письме эти признания окажутся лишними. Я хочу рассказать тебе об очевидном, о том, что я думаю о тебе. И о себе. Наверное, в первую очередь – о себе.
Так много изменилось за последнее время, в моей голове смешались все мысли. На меня как будто вылили ведро холодной воды. Мне хотелось знать о тебе все, но я и не догадывалась о том, что твою правду нужно узнавать по капле, по чайной ложке, разведенной в ведре воды. Иначе от этого становится очень больно. Не только мне. Тебе – в первую очередь.
Я никогда не умела понимать тебя, сочувствовать тебе. То есть, мне казалось, что умею, но выяснилось, что я ошибалась. Я мчалась к тебе на помощь, когда твоя жизнь была в опасности, но когда в опасности была твоя душа, мне обычно было это не интересно. В такие моменты я привыкла на тебя сердиться и поворачиваться спиной, изображая оскорбленную невинность. Ты представлялся мне каменной глыбой без сердца и нервов. Я допускала, что у тебя есть какие-то чувства, но если они не были чувствами ко мне, меня они опять же не интересовали.
Сейчас все изменилось. Я готова стать тобой и принять на себя твою боль, хоть я и знаю, как она невыносима. Именно ПОТОМУ что я знаю, как она невыносима. И я вынесла бы эти муки только ради того чтобы не видеть больше в твоих глазах этой боли, мой милый.
Ты смотришь на меня с беззвучной мольбой. Ты просишь меня быть рядом. Я готова. И теперь я чувствую себя сильнее для того, чтобы поддерживать тебя. Я стала сильнее наверное потому, что поняла: я должна полагаться на свои силы и не закатывать тебе истерики по пустякам. Ты мужчина, сильный мужчина, очень сильный. Но теперь, когда я заглянула в твою душу, я увидела там много ранок. Если бы я могла залечить хотя бы некоторые из них! Если бы я хотя бы стала более ответственной и исполнительной, тебе было бы уже легче. Я знаю, что ты дорожишь мною. Теперь мне хочется, чтобы и мое мнение стало важным для тебя. И я постараюсь, чтобы так и было.
Ты сильный, тебя очень сложно сломить. Сделать это можешь только ты сам, если окончательно разочаруешься в своей жизни. Не делай этого! Майкл, прошу тебя, не делай! Вдвоем мы можем многое, только ты еще не знаешь об этом. Я докажу тебе, что мы – единое целое, что вместе мы сильнее всех, кто встанет у нас на пути. Только нельзя останавливаться, нужно отвоевать свое место под солнцем, чего бы это ни стоило. И я научусь быть сильной, научусь казаться безжалостной. Не сразу, постепенно. Я уже многое могу. Ты научил меня идти вперед, не оборачиваясь, не анализируя совершенные поступки. Так я и пойду дальше.
Я не умею жить для себя, я должна всю себя кому-то отдавать. Ты же не против принять от меня этот скромный дар? Но и ты должен помочь мне! Ты – источник моих сил, терпения, мудрости. Теперь я знаю тебя так хорошо, как только можно знать другого человека, такого человека, как ты.
Я видела тебя с сыном на руках, я видела твою ясную улыбку. Я не знала, что ты умеешь быть настолько счастливым и искренним. Во всяком случае, я считала, что для счастья тебе нужно что-то совсем другое, совсем не то, что нужно мне. Я была глупой, Майкл. Наверное, пришла пора взрослеть и смотреть на мою жизнь с другой стороны.
Да, я хочу забыть о своей жизни в Отделе, я хочу, чтобы мы оба о ней забыли, чтобы у нас была семья. Именно об этом я мечтаю каждый вечер, погасив свет в спальне и уткнувшись мокрым от слез лицом в подушку. И я хочу, чтобы НАШЕГО сына ты держал на руках и смотрел на него с такой любовью, с какой смотрел на Адама. Да, я этого хочу. Теперь нужно это "хочу" наложить на "могу" и "должна", перемешать, разделить, подробить и еще раз умножить на "должна". Вот тогда и получится формула моей жизни. И я должна считаться с этой формулой, иначе моя задачка не сойдется с ответом.
Наша с тобой жизнь, Майкл, не похожа на жизнь в неволе. Конечно, мы делаем не то что хотим, но далеко не каждый относительно свободный человек в этом мире имеет такую непозволительную роскошь. Ты знаешь об этом и все время пытался вбить эту простую истину в мою буйную голову с упрямыми, скрученными в морской узел мозгами. Я же мечтала опять слоняться по помойкам без дела, как будто это был самый замечательный период в моей жизни. Мы делаем свою работу, как все люди делают свою. Просто она такая... необычная. Майкл, я правильно все поняла? И мы должны делать ее хорошо не только ради самих себя, но и ради кого-то еще. Ведь должен же кто-то этим заниматься.
Но мое смирение не говорит о том, что я когда-нибудь оправдаю жестокость по отношению к нашим сердцам и судьбам. И я никогда не прощу Отделу того, что тебя разлучили с сыном. Никогда. Я буду делать то, чего они от меня хотят, но найду способ и улучу минутку для того, чтобы однажды напомнить им эту пытку. Мой милый, я научусь сердиться. Именно сердиться, а не обижаться или капризничать. И они поймут, что и я могу быть опасной. И ты это поймешь. Надеюсь, это тебя обрадует. В нашем маленьком подземном мире жизнь без этого умения не имеет смысла.
А пока... А пока я лежу в своей постели в темноте, и подушка моя вымокла от слез. но я сумею с этим справиться. Ты ведь веришь мне, Майкл? Самое главное – чтобы ты мне верил, а тогда я становлюсь очень сильной. Я все могу. Ты только вернись... Вернись с этого задания в Милане...

4

…Интересно, зачем Майкл вызвал меня в Отдел? Тем более, так поспешно. Срочно приезжай, сказал он, и вот, я жду его появления уже пятнадцать минут. Ну, где же он?…
Никита в совершенно мрачном расположении духа, сидя в кабинете Майкла, разглядывала Отдел в окно, сквозь слегка прикрытые жалюзи. В кабинете царили тишина, полумрак и спокойствие. Иногда, а, если честно, то всегда, это помещение напоминало ей своего хозяина. Чего-чего, а спокойствия в нем было предостаточно. А, Отдел напротив бурлил сегодня, как весенний ручей. Размахивая руками, мимо кабинета пробегали знакомые оперативники. Возбужденные и взволнованные, они рассказывали друг другу новости. Никите казалось, что она смотрит немое кино – сквозь непроницаемые стены не долетало ни звука. Наверное, в мире случился очередной кризис.
Ну и пусть…
Несколько раз к закрытой двери кабинета подбегал очень озадаченный Биркофф. Но дверь была заперта. Никита равнодушно смотрела в окно. Удобно устроившись в кресле Майкла, она прилегла на стол, подложив под голову руки. Ей никого не хотелось видеть.
Не обижайся, Биркофф…
…Почему мне сегодня так грустно? Что изменилось в моей жизни? Или изменился Отдел? Ну и вопрос! С некоторого момента мне кажется, что я стала совсем чужой обитателям этого сумасшедшего, засекреченного мира. Все кто меня любил, кто был рядом, теперь стали далеки, видят меня глазами начальства. Или все не так, и мне это лишь кажется? Просто паранойя какая-то… Ужас!… Майкл, где ты?…
Я превратилась в автомат, механически выполняющий бесконечные задания. Ни радости, ни сожаления. Наверное, Мэдлин гордилась бы своим созданием, если бы не была так занята нескончаемыми, не на жизнь, а на смерть интригами против Джорджа и еще нашей с Майклом судьбой. Господи, что за мысли. О чем это я?… Может, я устала? Не мудрено, ночью я пыталась уснуть в самолете, возвращаясь с другого континента, но была такая болтанка… Майкл, ну где же ты?…
Единственная нить, которая теперь связывает меня с Отделом – это Майкл. Правда, она толщиной с хороший канат. Так уж случилось. Наши отношения постепенно изменили меня: я стала взрослой, я могу нести на своих плечах горы ответственности. И, теперь я больше, чем когда-либо раньше, хочу свободы. Хочу жить, как нормальная женщина. Просыпаться по утрам и думать о завтраке для человека, спящего рядом, о детях, о цветах в саду. Хочу варить варенье и ходить на родительские собрания… Когда я появилась в Отделе, прошла обучение и начала работать, Мэдлин поставила меня перед фактом, что все это невозможно. Знаю, что она не обманывала меня.
Хорошо, постепенно я смирилась с таким положением вещей. Я стала сильной, независимой и неуязвимой, закалилась в борьбе со всеми. Даже с собой. Но, не перестала желать свободы, эта жажда осталась во мне. Правда, теперь одной свободы мне уже мало. Без Майкла она мне не нужна. Уж лучше остаться в Отделе, зато быть рядом с ним.
Раньше я нуждалась в нем постоянно, как в глотке воздуха, как в воде и пище, как в солнце и сновидениях. А, он мог бы прекрасно выжить и без меня. Теперь все изменилось. Мы одинаково нужны друг другу. Когда Майкла нет рядом, когда он на задании один, я чувствую, что мысленно нахожусь с ним, что стала его третьим глазом, его предчувствием, его ангелом хранителем. А он моим… Мы стали единым организмом. И, вместе мы сильнее всех. Порой меня это радует до сумасшествия, а иногда пугает и даже злит. Но, разорвать эту незримую связь я не хочу.
Когда-то давно я боялась смерти. Я хотела жить, пусть в тюрьме, но жить. А сейчас, пройдя через многие страдания, увидев столько смертей моих друзей и собственноручно лишив жизни стольких врагов, поняла одну истину. Смерть - это тоже освобождение. И, теперь я не боюсь умереть.
Напрасно Шеф и Мэдлин думают, будто меня сильно пугает их немилость. Проходя мимо Поднебесья, я стараюсь поменьше смотреть в их глаза. Боюсь прочесть в них очередной замысел, очередной сценарий моего уничтожения. Последнее время – это их идея-фикс. Не за себя боюсь. За Майкла. Ведь, это ему меня вызволять. Как вспомню, что ему пришлось пережить, когда он вытаскивал мое затуманенное сознание из омута методики Гельмана, так просто ужасаюсь. Один против всесильного Отдела. Один против бездушной машины, сметающей на своем пути всякого, кто осмелится пойти против, сказать: нет. Я была готова убить его без сожаления. Представляю, как мучительно ему это было осознавать. И, он победил. Майкл всегда побеждает. Но, ведь удача, в конце концов, может отвернуться…
Вот тогда мне незачем будет жить, и мы станем свободными.
Но, пока мы здесь, пока мы вместе, я буду жить вопреки всему. Назло им. Как я могу уйти и оставить его одного? «Никогда не думал, что ты мне так нужна»…
Я никогда не сомневалась в этом. Ну, может быть когда-то… И только на краткий миг…
Теперь, бессонной ночью меня мучает липкий страх, что я сама могу погибнуть на задании. Что ж, нам не выдают страховку от пули. И, тогда Майкл останется один. «Никогда не думал, что ты мне так нужна»…
Но, думаю, Всевышний не допустит этого. А, я буду осторожной и внимательной. Ведь кто, кроме меня, закроет его спину от пули? Кто даст ему силы для дальнейшей борьбы? Кто, если рядом не будет меня?
Сейчас я верю, это и есть моя единственная настоящая жизнь, жизнь, которая мне назначена свыше. Не хочу ее менять и до ужаса боюсь потерять, то, что уже имею…
Она не заметила, что в своих размышлениях пожелала полной свободы и решила оставить свою жизнь такой, какая она есть, призналась в любви и в ненависти Первому Отделу, призвала смерть и поклялась жить вопреки всему. Никита всегда оставалась верна своей непредсказуемости. Ее мрачное расположение духа сменилось зыбким сном без сновидений. Глаза уже не видели быстро сменяющиеся картинки возбужденного Отдела. Она растворилась в прохладном, спокойном пространстве кабинета.
И, не услышала звука открывающейся двери. Лишь легкое прикосновение и голос, который она мгновенно узнала бы из тысяч других голосов, вырвали ее из полудремы.
«Привет, как я соскучился по тебе…»

5

Итак, я снова в Первом Отделе. И ощущение дежа вю такое сильное, что сосет под ложечкой от неприятных предчувствий, и щеки горят лихорадочным румянцем. Волнуюсь?…
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я покинула свою ненавистную тюрьму, заменив ее на более комфортабельную и, на первый взгляд кажется, более человечную… Хотя, кого я обманываю, она просто более изощренна, и Шеф был прав, с сарказмом напутствуя меня, когда я гордая и независимая, покидала Отдел, надеясь на то, что получу нечто другое. Нет, в Центре все происходит тихо, мягко, цивилизовано, но он ничуть не отличается от того, что я видела раньше. Пробыв в нем некоторое время, я вдруг ясно поняла, что степень жестокости человеческих деяний не зависит от силы звучания приказа, и самым тихим шепотом можно разрушить полмира. Я поняла, что никогда, ни за какую цену, не выберусь на свободу, а вокруг лишь меняются декорации…
И стоило ли ради этого театра, ради этих новых декораций, начиненных теми же самыми принципами, совершать то, чем мне пришлось за все расплатиться? Стоила ли эта мнимая полусвобода моих реальных потерь? Потерь, от которых сердце до сих пор кровоточит и саднит, и даже секундное воспоминание снова ранит…

И вот я снова вернулась… Вокруг те же стены, они не загудели презрительно и не рухнули от моих шагов, тот же главный зал, начиненный бездушной техникой и заполненный осуждающими глазами, наверху - скорчившееся в брезгливом укоре, Поднебесье, вдалеке – чужая, опустевшая Оружейка…
Шеф, стоя напротив, что-то говорит, как в немом кино, но я вижу лишь движение губ, в ушах звучат и звучат знакомые голоса, когда-то произнесенные фразы, вокруг мелькают тени, знакомые тени… И я улыбаюсь… Я вернулась домой…

«С возвращением, Никита…»

Я вернулась, Медлин. Ты была права, никто не уходит из Первого Отдела, он поселяется внутри нас, в наших головах и наших сердцах. Он своими тайнами, темными закоулками, постоянной борьбой затягивает в свой одновременно высоконравственный и порочный омут. Ты была права, теперь этот коктейль течет в моих венах вместо крови…

Я вернулась, Эдриан. Хоть ты тоже была недалека от истины, в Отделе никому не место. Кроме тех, кто в него уже попал…

Я вернулась, Вальтер. Надеюсь, ты сможешь простить меня, ведь я не в состоянии повернуть время вспять и изменить совершенное. Мне была слишком дорога твоя жизнь, чтобы позволить себе роскошь думать о том, как я буду выглядеть со стороны. Надеюсь, что ты снова захочешь меня видеть, потому что только твои добрые глаза сделают этот враждебный мир чуть терпимее.

Я вернулась, Пол Вульф… став сильнее и выносливее, вкусив власти и уверенности, поверив в свои возможности. Теперь я уже не та юная оперативница, чью судьбу можно было решить нажатием пары клавиш, или одним коротким звонком отправить на смерть. Я красивая и решительная, счастливая той пьянящей безрассудностью, с которой без сожаления остригла свои волосы, будто расставшись в тот момент с прошлым. Что ж, привыкайте к новой Никите… И берегитесь, теперь я никому не дам себя в обиду и ни за что не позволю причинить вред Майклу…

Я вернулась, Майкл… Я вернулась туда, где все напоминает о тебе. Где каждая мелочь, черные одежды, чья-то упругая мужская походка, чьи-то взъерошенные, темные волосы, серая дверь кабинета в глубине недалекого коридора вызывают непрошеные слезы, снова и снова напоминая о тебе… Я не прошу тебя забыть и простить ту кровавую слезу, Майкл… но надеюсь, что ты понял, почему я поступила так жестоко, заставив тебя усомниться в себе. Ведь, если бы я тогда обернулась, посмотрела бы вслед, ты увидел бы в моих глазах подсоленную слезами любовь, если бы не произнесла вслух те лживые слова, ты никогда не вдохнул бы опьяняющий воздух свободы, и теперь весь мир не был бы у твоих ног. Прости меня, Майкл, я приняла это решения за нас двоих, так и не узнав, хочешь ли ты ее, эту свободу, нужен ли тебе остальной мир… Прости, и, если ты все еще ненавидишь меня за ту боль, знай, я с первой же секунды своего одиночества была наказана за эту самодеятельность тем, что каждое мгновение думаю о тебе и уже выкинула из сердца надежду когда-нибудь еще увидеть твое лицо…
Черт! Держись, Никита, сейчас нельзя раскисать!…

Когда-нибудь осуществится моя мечта, мои усилия приведут меня к цели, открыв, имя человека, прервавшего мирное течение моей жизни и заставившего умереть… Я узнаю, зачем оказалась в Первом Отделе, в котором прошла через ад смерти, через потери и предательство, через свою и чужую боль, через презрение самых близких друзей, через кровавые слезы Майкла… И, может быть, тогда, оказавшись лицом к лицу с Истиной, моя мятежная душа смирится и успокоится, сделав окончательный выбор…
И Первый Отдел навсегда станет моей семьей, а, может быть, я тоже стану свободной…

Сильно, до ломоты в пальцах, сжимая кулаки в карманах длинного плаща, Никита стояла в самом сердце Первого Отдела, посреди огромного, опустевшего, враждебного зала, и, грустно улыбаясь, наблюдала, как в один из коридоров медленно удаляется Шеф.
И ей не было страшно…


2002-2004 г.