Мысли 2.

Мысли-2

Авторы – ЛенНик и Лютик.


Майкл – загадка. Наша любимая загадка.
Свои мысли, желания и эмоции он не привык демонстрировать. Довольно сложно представить себе, о чем может думать Майкл на разных этапах своей жизни. И разве кто-то был бы против узнать о том, что творится в его голове, услышать его размышления по поводу Никиты, Адама, собственной жизни и работы, которую он выполняет?
Майкл менялся – чаще всего незаметно, но иногда резко, с болью в глазах и на сердце. Человек, который пережил слишком много для того, чтобы оставаться для всех понятным. И тем не менее...
Это четыре попытки заглянуть в мысли Майкла, четыре года жизни...

1

В ушах все еще звенят выстрелы и крики раненых, мышцы помнят тряский грузовик, а перед глазами мелькают голые деревья под намерзшей коркой снега. Ноги отказываются слушаться. Я устал, но никому не интересно знать это. Шеф ждет отчета в своей голубятне. Смотрит коршуном – ему не терпится узнать, по какой причине я потерял столько людей. Изо дня в день я вынужден заниматься одним и тем же – планировать операцию, выполнять ее, а потом писать отчет. А еще я вынужден терять людей. Они проходят мимо меня сплошной чередой. Раньше вместе с каждым погибшим оперативником из моей команды я терял по кусочку сердца. Сейчас все изменилось. Сердца у меня почти не осталось – оно замерзло со смертью Симоны, замерзло так сильно, что иногда от этого холода начинает сводить зубы. Тот маленький живой участок сердца – для Адама.
Адам... Малыш... Ты еще не знаешь, что родившись обрек себя на страдания... Я тебя обрек. Я так боялся твоего появления на свет! Я и теперь боюсь. Живой кусочек сердца сжимается, когда я вижу тебя, слышу твой плач, вижу твою улыбку. Я не мог представить себе раньше, что у меня может появиться ребенок, да еще и такой прекрасный ребенок, как ты. Если бы я мог почаще с тобой видеться, если бы я мог никогда с тобой не расставаться...
Я хочу домой – к ребенку, к жене, к погремушкам и памперсам. Кто сказал, что меня не должно это интересовать? Да, Елена – не Симона. Я предпочел бы иметь ребенка от своей любимой, но Адам не виноват, что все сложилось именно так. У него замечательная мать, а то, что его отец был женат на другой женщине, не должно никак на нем отразиться.
Симона... Почему она ушла? Почему все получилось так глупо, так жестоко? Я и только я виноват в ее смерти. А может быть, этого кому-то хотелось? Может быть, кто-то хотел, чтобы именно я снарядил ее в последний путь? Но кому могла мешать эта милая жизнерадостная женщина? Кому могли мешать наша любовь и тихое счастье? Если я когда-нибудь найду ответ на этот вопрос, что-то в этой жизни изменится не к лучшему. Возможно, кто-нибудь очень пожалеет.
Недавно мне снился сон. Сны снятся мне так редко, что я уже начал забывать, что это такое, а тут вдруг я увидел все так отчетливо, как будто наяву. Я видел Симону. Она смотрела на меня через прутья ржавой решетки и протягивала руки. Я тянулся к ней, но она ускользала от меня. Я видел ее слезы, но ничего не мог сделать.
Симона долгое время была для меня краеугольным камнем, моим маяком, единственным человеком во Вселенной. Зачем ее отняли у меня? Почему моя жизнь стала вдруг такой темной и ненужной? Я живу только ради Адама и только ему я улыбаюсь. Я заметил, что потерял потребность улыбаться, я разучился делать это и мне совсем не хочется. Это страшно – потерять искру жизни, потерять потребность жить, улыбаться, чему-то радоваться. Я мог бы подставиться под пулю, но не стану делать этого, потому что это признак слабости, а я боюсь быть слабым. Наверное, это теперь единственное, чего я боюсь...
Я вижу под ногами металлическую сетку, отделяющую друг от друга бесконечные этажи Отдела. Иногда у меня возникает ощущение, что Отдел пробуравил собой землю чуть ли не насквозь. Его так много, он заполняет собой все пространство, и мне хочется кричать всякий раз, когда я вижу этот металлический цвет, все эти лестницы, лифты, светильники под потолком, камеры, следящие за каждым движением, бесцветные лица агентов... Только стекло, металл и пластик – вот то, из чего состоит по большей части моя жизнь. Есть еще маленький кусочек, который состоит из зеленых листьев за окном, запаха молока и полевых цветов в вазе на кухонном столе, мягких рук Елены, требовательного голоска проснувшегося сына... Но эта часть моей жизни такая маленькая и нереальная, что я чаще всего просто отказываюсь верить в ее существование.
Я натыкаюсь на большое окно в зал, где проходят тренировки рекрутов, и вспоминаю еще об одной своей обязанности: это мои подопечные. Я трудом сдерживаю стон. Они не догадываются, насколько трудно мне общаться с ними и говорить им жестокие слова, которые несколько лет доводили до дрожи и меня, когда Юрген рассказывал мне о жизни в Отделе. Первая сотня моих учеников далась мне тяжелее, чем всё, что я пережил в Отделе до этого. Сказать человеку, что он умер и выбор его невелик – вот это самое трудное. Даже не это, а борьба с собственными эмоциями и интонацией, когда говоришь им эти слова. Теперь уже полегче, но все равно я должен каждый раз морально настраиваться, когда иду на встречу с очередной внутренней жертвой Отдела.
Я чувствую на себе пристальный взгляд и отвлекаюсь от своих переживаний. На меня через стеклянную стену смотрят ясные голубые глаза, они буравят меня из-под мягкой льняной челки и длинных ресниц. Вот еще один человечек, готовый обвинить меня во всех смертных грехах и во всех неприятностях, свалившихся в один дождливый день на белокурую головку этого человечка. О, какой же ты еще по сути ребенок, Никита! Странно, что годы, прожитые на улице не изменили тебя. Изменит ли тебя хоть что-то? Сумею ли я хотя бы создать иллюзию твоего послушания для начальства? Сумею ли я доказать тебе, что так будет лучше для тебя?
Никита смотрит на меня исподлобья, обиженно выпятив нижнюю губку. Она отвлеклась от тренировки, глядя на меня, за что и поплатилась – внезапный удар напарника сбил ее с ног, и она больно ударилась локтем о пол. Она поднимается, смотрит на меня теперь уже сквозь навернувшиеся от боли слезы. Почему-то мне хочется приласкать ее, подуть на ушибленное место и вытереть непрошеные слезинки. Она со злостью отворачивается и делает вид, что я не существую. Дерется с остервенением, и все равно у нее пока почти ничего не получается. Она падает на пол с частотой ударов маятника, отключив боль ушибов, отключив свои эмоции – редкие мгновения. У нее хорошие задатки оперативника, но до них сложно добраться. Она так упряма!
Что-то в этой девушке завораживает и восхищает меня. Когда я впервые увидел этот непокорный испуганный взгляд, взгляд женщины-ребенка, у которой одним махом отняли абсолютную свободу уличной бродяжки и поместили ее в прочную клетку под названием Первый Отдел, он подействовал на меня с такой освежающе-горячей силой, что мне, вопреки моим правилам, пришлось смягчить выражение своего лица. Кажется, тогда она даже вызвала у меня подобие улыбки. И сейчас я вдруг почувствовал, как уголки моих губ слегка вздрогнули, невольно превращая мое каменное лицо в улыбающееся. Никита – как маленькая фея. Скорее всего она не догадывается, что вызвать улыбку на моем лице – все равно что заставить танцевать памятник Питеру Пену в Лондоне. Она ни о чем не догадывается, а продолжает обижаться и надувать губки, а я смотрю на нее сквозь стеклянную стену и улыбаюсь, как будто у меня нет других более полезных занятий, как будто я не холодный оперативник, как будто улыбка – основная деталь выражения моего лица...
Я с трудом отрываюсь от стекла и продолжаю свой путь по коридору, а мое сердце выстукивает что-то при помощи азбуки Морзе, но я делаю вид, что не знаю этой азбуки. Зачем прислушиваться к сердцу, если согласие с ним делает меня слабым, а это единственное, чего я боюсь в своей странной жизни.

2

«Майкл, зайди ко мне...»
«Конечно...»

Черт возьми, придется идти к Шефу в Поднебесье. А я так хотел немного отдохнуть.
Последнее время ему полюбилось мое общество. Ведь знает, что я только вернулся с задания в Либерии, но то ли делает вид, что ценит меня больше других, то ли специально проверяет на прочность: выдержу ли я еще 24 часа без сна. Выдержу.
А мне еще писать отчет...

«Вы хотели меня видеть?»
«Да, Майкл, я хочу услышать твое мнение по поводу агентурной сети на Дальнем Востоке. Мэдлин представила мне план корректировки наших сил...»
«Конечно...»

Поднебесье – самая высокая вершина Первого Отдела. Пик, можно сказать. С него хорошо виден весь мир и даже больше. Из этого окна можно разглядеть самые тайные уголки душ окружающих меня людей. Пожалуй, его покорение – тайная мечта почти всех обитателей нашего подземного мира. Хочу ли я подняться на эту вершину? Пятый уровень – прямая дорога наверх. Выше только Шеф с Мэдлин. Хочу ли я стать отдельским небожителем? Вопрос на миллион долларов.
Наверное, НЕТ.
Ведь тогда мне придется навсегда расстаться с Адамом – у земных богов не может быть уязвимых мест. И с этой потерей невозможно смириться. Это все равно, что отказаться от жизни. Тогда мне придется научиться ставить цель выше человеческих жизней - «цель оправдывает средства». А к этому я не готов. Правда, и сейчас я посылаю своих людей на смерть, но каждый раз вместе с ними теряю самого себя, поэтому самые невыполнимые задания стараюсь делать сам.
Наверное, ДА.
Иначе, жизнь здесь просто не имеет смысла. Как не имеют смысла напрасные жертвы и напрасные слова. Если не стремиться наверх, бессмысленны потери и лишения, упорное молчание на допросах, смерть друзей и любимых, выполнение самых отвратительных поручений, предательство самого себя. Но все это не самое страшное. Страшнее, что на этом пути обязательным испытанием является предательство тех, кто мне верит. Кто в меня верит. Сколько раз мне уже приходилось делать это? Счет здесь неуместен.
Симона, Елена... Если разобраться, их я тоже предавал. Симону, когда поставил интересы Отдела выше ее жизни. Елену, каждый раз признаваясь ей в любви, не любя.
Юрген. Как быть с ним? Пусть он захотел победить Отдел, а я остался верен своей тюрьме. Но он был моим наставником, а я участвовал в той грязной комбинации, не оставив ему выбора. Освободив Отдел, я предал его. И не только его... В какой миг мне было больнее? Когда я проводил взглядом к неизбежной бомбе человека, научившего меня быть таким, какой я есть? Или когда смотрел в глаза Никите, отталкивая ее от себя?
Никита... Не знаю, чтобы я делал, если бы ее не было рядом. Шесть месяцев я решал жить мне или умереть. За эти сто восемьдесят три дня я научился молиться и потерял веру в справедливость. За долгие четыре тысячи триста девяносто два часа я тысячи раз впадал в отчаяние. Каждую минуту из этих бесконечных часов я ненавидел себя за слабость и мучительно хотел снова увидеть эти доверчивые глаза. И только призрачная надежда держала меня на плаву. В Лионе я снова почувствовал себя счастливым, впервые после смерти Симоны и рождения Адама. Я сам будто родился заново.
Никита... Порой с ней бывает очень трудно. Иногда совершенно невыносимо. А иногда я просто схожу с ума от ее упрямства. Этот голубоглазый, белогривый ослик делает исключительно то, что считает нужным. Но при этом всегда ухитряется быть на высоте. Порой мне хочется знать: она специально испытывает терпение Шефа или не умеет жить по-другому? Стоит ли пытаться ее изменить?
Но все же мне нравится образ ее мыслей, ее отчаянная независимость, неподдельное стремление сделать мир лучше, искренняя вера в победу добра, ее безоглядный максимализм. Она не боится себе это позволить. Потому, что я сумел вбить в ее упрямую голову то, что я всегда рядом. Это хорошо...

«...наши потери вполне прогнозируемы. Ты согласен со мной, Майкл?...»
«Разумеется...»

Никита...Ты не можешь сомневаться во мне. Ты должна верить мне. Даже когда ненавидишь меня. В порыве минутной обиды или даже слепой ярости ты бросаешь мне: «Я не нуждаюсь в твоей защите». Конечно, не нуждаешься. И в это ты тоже должна верить. Потому, что в любой момент можешь оказаться со смертельной опасностью один на один. Я всегда тебя учил этому. Ведь мне ли не знать, что обычно скрывается за приветливой улыбкой Шефа и, как может быть обманчив заботливый взгляд Мэдлин.
Ты можешь себе позволить быть свободной даже в тюрьме. А я не могу. Не могу забыть про Адама, которому всегда буду нужен живым. Не могу рассказать о нем тебе. Если бы мог, ты многое бы поняла. Угадать направление твоих эмоций при этом не берусь, но ты бы поняла меня. Не могу забыть про тебя - тебе я тоже нужен живым. Не могу и все.
Знаешь ли ты, как бы мне хотелось утонуть в синеве твоих бездонных, честных глаз, почувствовать на своих губах незабываемый вкус твоих медовых губ, погрузить ладони в шелк твоих белокурых волос. Толи полувздохом, толи полушепотом ласкать твое имя. Никита... Догадываешься ли ты как важна для меня та ночь на лодке? Читаешь ли ты это, глядя на мне в глаза своим понимающим взглядом?...
Но кто-то из нас двоих должен сохранять свой разум холодным, должен думать о наших жизнях. Именно поэтому, ты по-прежнему будешь натыкаться на мой пустой взгляд, видеть мою спину в коридоре Отдела, слышать черствые, казенные фразы, которые я подготовил заранее и через силу заставляю себя произносить. У тебя нет выбора, Никита. Этому я тоже смог тебя научить. Ты будешь беспрекословно выполнять мои приказы, даже если тебе это не нравится. Потому что так нужно.
Я знаю, ты будешь злиться на меня, капризничать, обижаться, улыбаться мне равнодушной улыбкой, отводить глаза, чтобы я не увидел в них твоих настоящих чувств, хотя меня тебе не обмануть. Но верить мне даже в этот момент.
А я... Я буду думать о твоей жизни, Никита, и закрывать тебя своей спиной от твоей смерти. И помоги мне Господь...

«...Майкл, ты слышишь меня? С тобой все в порядке?»
«Конечно. Я считаю, что расстановка сил на Дальнем Востоке оптимальна, но предложенная Вами корректировка только усилит наше присутствие...»

3

Очень трудно вести машину, по городу, который почти утонул в струях дождя. Ливень так и хлещет, а иссиня черное ночное небо то и дело пронзают ослепительные ветвистые вспышки молний. Лобовое стекло залито водой, и дворники не успевают друг за дружкой, отчаянно помогая мне разглядеть дорогу перед собой и постоянно сменяющиеся красным светом огни светофоров.
Честно говоря, нырять в такой ливень, да еще и глубокой ночью – не в моих правилах. И дело совсем не в том, что я боюсь не справиться с управлением на повороте или стать счастливым обладателем молнии во лбу. Просто я не люблю такие поездки. В конце концов, могу же я хоть что-то не любить в своей жизни, кроме террористов. Такие мелочи служат мне успокоительным, когда я начинаю думать о том, что Отдел превратил меня в человека, абсолютно равнодушного к мелочам. Я вспоминаю о поездках по городу во время грозы, например, и убеждаюсь в том, то кроме жгучей любви и ослепляющей ненависти для меня еще что-то существует. Что-то более человеческое и земное.
Я бы и сейчас остался в Отделе доводить до конца какие-нибудь отчеты или просто устроился бы поспать где-нибудь в комнате подготовки, но не смог высидеть в кабинете лишней минуты, и какая-то потусторонняя сила выдернула меня из кресла и вышвырнула из сумрачных коридоров прямо под дождь. Я знаю, что меня ждут. Никакой дождь не может оказаться помехой, когда где-то в дебрях большого города, укрытого пеленой ночного ливня, тебя ждет любимый человек. Я представляю себе Никиту, сидящую в постели поверх одеяла и обхватившую согнутые коленки руками, и мое сердце начинает биться сильнее, мне хочется нестись к ней на максимальной скорости, на какую только способен мой автомобиль. Несколько часов до утра мы сможем побыть вместе, всего несколько часов, но они будут нашими до последней секунды.
Я не в силах и дальше делать вид, будто все осталось таким, как раньше. Все изменилось в тот миг, когда у меня отняли Адама. Именно тогда я понял, что не вернуть того, что было: мое невозмутимое спокойствие, мое рвение, мою преданность Отделу, мою сознательность. Если никого не касается моя жизнь, тогда почему меня должны касаться чьи-то желания, чьи-то стремления и приказы? Я вполне могу выполнить свою работу и без полной отдачи. Теперь вы можете получить в свое распоряжение только мои умения, мое тело, но не душу. Ее так мало у меня осталось, и теперь я так просто не позволю использовать ее по вашему усмотрению.
Внутри меня как будто сломалась очень прочная пружина. Она долго служила верой и правдой и Отделу, и мне, но не выдержала той нагрузки, которую на нее взвалили. Я пока еще качусь по инерции, но тормозов у меня уже нет. Меня стоит только задеть посильнее, и Отдел поймет, что меня нужно то ли лечить, то ли убить, потому что если теперь мне придет в голову защищаться, я сделаю это по полной программе, никому не понравится.
Мне все равно, что случится со мной. Меня не пугает ни случайная пуля, ни крах Отдела. Отдел отнял у меня все, что я имел. Так я думал, когда оказался в пустом доме один на один с виолончелью. У меня в тот момент не было ничего. Совершенно ничего. Я был один, и я сам себе не был нужен. А человек чувствует себя живым, когда хоть кто-то нуждается в нем, пусть даже этот "кто-то" – он сам. Тогда я мечтал только об одном: чтобы кто-нибудь – друг или враг – избавил меня от моей обузы, от этой жизни, не приносящей пользы никому, кроме тех, кто использует ее в своих целях.
И вот тогда ко мне пришла Никита. Я открыл глаза и понял, что она – это моя Вселенная, камешек, с которого я могу начать строить новый мир, новую жизнь, нового себя. Она давно была рядом и я вполне был в силах удержать ее там, я знал, что она беззаветно любит меня, и это практически невозможно изменить. Но тогда я понял, что это не так. Никита – женщина, которую я люблю больше всего на свете. Я не говорю "больше жизни", потому что не уверен, что моя любовь к жизни – именно то, с чем можно сравнивать мои чувства к Никите или к кому бы то ни было. И моя уверенность в ее присутствии рядом оказалась очень хрупкой, когда я все взвесил. Ее жизнь каждый день оказывается висящей на волоске. Если я спасал ее раньше, почему-то делал это не задумываясь о том, что она на самом деле может погибнуть. Она должна была выжить, вот и все. А я вполне в состоянии был до сих пор помочь ей в этом. Потеряв Адама, я стал чувствовать все острее, особенно опасность. Особенно опасность, грозящую Никите. Я знаю одно: минута, когда с ней что-нибудь случится, станет последней минутой в жизни ее обидчика, кем бы он ни был. Я найду виновного, и за один волосок, упавший с белокурой головки моей Киты, он лишится всей шевелюры.
Я не стал мстить Отделу за Адама. Пока не стал. Но пусть не думают, что я прощу им это. Любое зло приумножится в десять раз и вернется к причинившему его. Я не собираюсь становиться палачом только из личной мести. Зло вернется само, так или иначе. Я буду всего лишь свидетелем, если, конечно, Отдел больше не затронет близких мне людей. Если же что-то случится, он поймут, насколько недооценили меня.
В конце темного тоннеля, в который я попал, есть лучик света, маленькая звездочка, к которой я стремлюсь. Это Никита. Больше ничего у меня не осталось, а она – единственная и самая дорогая. Я ценил ее всегда, но центром Вселенной она стала для меня лишь теперь. Она сильная, очень сильная. Иногда я сам удивляюсь ей. Из упрямой и обидчивой девочки она постепенно превратилась в мудрую женщину. Я понял это, когда рассказал ей о Елене. Я боялся ее реакции и понимал, что если она устроит мне подобие сцены ревности, это будет означать, что она совсем ничему не научилась за эти четыре года. Но она превзошла все мои ожидания. Она не только не подумала даже взглянуть на меня с укором, она поддержала меня в трудной ситуации так, как не смог бы это сделать никто другой. Если бы не Никита, не ее участие, понимание и любовь, меня не было бы сейчас среди живых и я не мчался бы сейчас по залитым дождем улицам, окрыленный предвкушением встречи, как мальчишка из выпускного класса. Она такая какая есть и не собирается меняться, к моему величайшему восхищению. И главное для меня то, что она ЕСТЬ, а все остальное совершенно неважно.
Я останавливаю машину у знакомого подъезда и выхожу в дождь. Вода попадает мне за воротник, мгновенно пропитывает волосы, словно слезами заливает лицо. Но это длится всего несколько мгновений. Я быстро оказываюсь в подъезде, преодолеваю пару пролетов и замираю перед запертой дверью, из-за которой веет теплом и спокойствием. Открываю дверь и вхожу в темную квартиру. С меня стекает вода, как будто я попал в мойку машин. В принципе, почти так все и было. Вдруг я слышу тихие шаги босых ног по ступенькам спальни, оборачиваюсь и вижу Никиту в белоснежном коротеньком халатике. Она сонно улыбается и протягивает мне большое полотенце.
– Ты совсем промок, – чуть хрипло говорит она и мягко касается полотенцем моих волос. Я перехватываю ее руки и целую их.
"Ты ЕСТЬ..." – проносится в моей голове. – "И я не позволю этому измениться..."


4

... Как же монотонно гудит этот самолет. Вот уже семь часов нахожусь в воздухе и смотрю в иллюминатор. А вокруг облака, облака, облака. Сколько хватает взгляда... Не думал, что перелет получится таким утомительным. Таким же утомительным, как и само задание, с которого я возвращаюсь...
Как хочется закрыть глаза и уснуть. Но как раз этого мне делать нельзя, в моих руках сейчас находится диск, из-за которого передрались многие разведки мира, из-за которого я рисковал своей жизнью - диск с информацией на восточную агентурную сеть «Red Cell», с координатами всех их подстанций, стратегических баз, компьютерных шифров. Большая удача Первого Отдела.
Накануне мне пришлось потрудиться в Гонконге, чтобы наконец поймать эту удачу за хвост. В принципе, для меня не имеет значения, где проходит миссия. Но Восток – место особенное. Там всегда все немного слишком. Особенно, если приходится играть роль ищущего острых ощущений бизнесмена. Бизнесмена, непременно желающего стать партнером известного террориста, который подозрителен сверх всякой меры... Когда его охрана попыталась меня обыскать – пришлось подчиниться. Смешно... Но, в результате все сложилось отлично. Диск у меня и надежно спрятан. Правда, теперь приходится лететь назад обычным гражданским рейсом. Интересно, чья это была идея – Шефа или Мэдлин, или это их совместная мысль. «Не будем привлекать к тебе внимание, Майкл. Не выходи из легенды. Твои партнеры нам еще понадобятся», - голос Шефа был ледяным. Последнее время мои отношения с начальством очень прохладные. Даже я бы сказал ... Черт, какие неудобные кресла. Хорошо, хоть рядом нет соседей и не нужно ни с кем обсуждать последние новости с мировых финансовых рынков. Все-таки, это была неудачная идея...
Может быть, заняться отчетом? Шеф наверняка потребует его немедленно, как только я появлюсь в Отделе. Ради этого он лично выйдет встречать меня к лифту. Вовсе не потому, что переживает за результат или есть какая-то срочность, а затем, чтобы лишний раз напомнить мне, о том, что меня ждет, если я совершу ошибку. Так и скажет вместо приветствия, глядя мне прямо в глаза: «Достаточно тебе только один раз ошибиться, Майкл». Не ошибусь.
Мэдлин, кстати, тоже выйдет вместе с ним. Внимательно посмотреть на меня, а потом сделать еще одну маленькую пометку в моем психологическом досье. Она все последнее время пытается вернуть назад «старого» Майкла. Будто не было того яростного мятежа, которым я еще раз доказал им, что не боюсь умереть и могу все. Она хочет снова увидеть стремящегося наверх, честолюбивого, целеустремленного, но управляемого ими и предсказуемого Майкла, хочет заинтересовать меня скорым карьерным взлетом. И использует для этого все доступные средства, это ведь затрагивает ее профессиональную репутацию. Да, меня интересует место в Поднебесье, но только за неимением альтернативы, только потому, что для нас невозможна свобода. Так может все же заняться отчетом? Хотя, от общения с начальством это меня не спасет. Но так можно хотя бы сэкономить время.
Все-таки как сильно хочется спать. Вот так откинуться на спинку кресла и уснуть глубоко и без сна. После тех событий у нас с Шефом сложилось редкое взаимопонимание, и он рад отослать меня куда-нибудь очень далеко и, желательно, надолго. Еще больше его обрадует, если я не вернусь. Это развяжет ему руки, ведь расправиться со мной лично Шеф пока боится. Эдриан, даже просто ее имя, не дает возможности действовать. Но узнай он, что я блефую...
Пусть не надеется. Я вернусь.
Мне есть к кому возвращаться. Адам, Никита. К ним я вернусь отовсюду. Живым. Из огня и воды. С самого сложного задания. Даже из коридора, ведущего в другую жизнь, наполненного светом, освобождающего, ласкового. Сейчас мой мальчик очень далеко от меня, я уже смирился с этим. Я не могу обнять его, взять на руки, прижать к себе крепко-крепко. Но, я всегда рядом с ним. Я слежу за тем, как с каждым днем он взрослеет, за его маленькими победами и удачами, а иногда, и за его горькими слезами над разбитой коленкой или ссадиной. Пусть даже так, но мне есть к кому возвращаться... А Никита последнее время выглядит уставшей и грустной, нужно сказать Биркоффу, чтобы он дал ей время немного отдохнуть...
...Этот полет длится уже целую вечность. Не выпить ли чашечку кофе? Стюардессы, все как одна красавицы, бесшумно дефилируют мимо, обязательно останавливаясь и наклоняясь надо мной. А одна из них, высокая блондинка, весь полет, все семь часов, каждый раз, заглядывая в глаза, призывно улыбается, предлагая то выпить, то поесть. Забавно.
Дурочка... Ты не понимаешь, да и где тебе знать, что все эти семь часов своей идеальной фигурой, длиннющими ногами, белокурыми волосами, уложенными в красивую прическу, приветливой улыбкой напоминаешь мне женщину, к которой я сейчас лечу, о которой не могу не думать постоянно.
Никита... Как я скучаю по ней. Хотя мы расстались всего несколько дней назад, в своих редких снах я вижу только ее, даже сейчас чувствую в воздухе еле уловимый запах ее кожи, мои ладони ощущают легкую тяжесть ее рук, а откуда-то издалека доносится ее едва слышимый низкий, чувственный голос. Закрываю глаза, и она возникает рядом со мной, такая знакомая и желанная. Синий улыбчивый взгляд обещает мне близкую встречу. Наверное, это похоже на сумасшествие, но сейчас я нормален как никогда прежде.
Сейчас я понимаю, что моя работа, начальство, Отдел, весь мир – это бесспорно важно. Но все это вторично. Главное для меня то, что где-то там, уже совсем недалеко, меня ждет женщина, которую я люблю, которая любит меня. Женщина, которая верит мне, понимает меня, делает меня сильным. Сама сильная и слабая одновременно. Женщина, которая без колебаний умрет за меня...
А я в любой момент отдам свою жизнь на нее... Или без устали буду вытаскивать ее из передряг, в которые она мастер попадать, потому, что без нее моя жизнь перестанет иметь смысл...

«Внимание, дамы и господа. Пожалуйста, пристегните ремни. Через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту...»

Ну, вот скоро я увижу ее...

5

Я уезжаю...
Прости меня, дорогая, за то, что думаю не о тебе. Я не могу думать о тебе, так как должен подвести итог самого важного этапа в своей жизни – этапа под названием "Первый Отдел". Я знаю, что никогда больше не вернусь туда. Очень странно, но от этого мне становится грустно...
Что знал я в жизни до Отдела? Я был несмышленышем – самоуверенным, глупым, упрямым. Если бы тогда меня узнала Никита, она испугалась бы, как обычно пугается неуравновешенных людей, способных причинить неоправданный вред. Она считает, что я всегда был таким, каким она увидела меня впервые – человеком, внушающим доверие, вызывающим страх и трепет. Милая, как много она не знает о моем прошлом...
Страшно... Как страшно за нее!
О боги, она осталась одна в волчьем логове! Не могу назвать ее беззащитной – я сам научил ее защищаться. Но она осталась совсем одна, а страшнее этого ничего не может быть. Я никогда не говорил ей об этом, а теперь рад, что не говорил, потому что сейчас это испугало бы ее еще сильнее.
Что я могу поделать? Как могу помочь ей? Я не выбирал между ней и Адамом, я всего лишь принял сторону более слабого. Разве могу я сказать, кого из них люблю больше? Разве могу я отделить от своей судьбы хоть одного из них? Но Адам – семилетний ребенок, который не выживет без меня, а Никита – взрослая и сильная женщина. Я не могу жить без нее, но это другой вопрос.
– Папа, мы скоро приедем?
Как сквозь пелены до меня доносится голос ребенка, я смотрю на него, не совсем понимая, на каком я свете. Я привык к мысли, что его у меня нет, что я больше никогда не услышу его голос, слова, обращенные ко мне. И теперь он рядом со мной, но счастлив ли я? Наверное, но совсем немного.
– Да, сынок, скоро приедем.
– А куда мы едем?
– Не знаю...
Откуда я могу знать, куда мы едем? Я не выбирал маршрут, а просто купил билеты на первый же поезд. Так мы договорились с Никитой – нельзя, чтобы она знала, куда я еду. Если она узнает, у нее появится альтернатива, она станет томиться глупой идеей оказаться рядом со мной, бросить все к чертовой матери и уехать туда же, куда еду я. Идея будет впитывать всю ее энергию, все жизненные соки и, зная Никиту, можно предположить, что в один прекрасный день она это сделает. Нельзя...
Знаешь ли ты, дорога, что такое "нельзя"? Это слово преследовало меня бОльшую часть моей дурацкой жизни. Сейчас мне кажется, что все это случилось не со мной, но это было, от этого я не сбегу никуда, в любом уголке планеты меня будут преследовать мои ночные страхи, мои черные воспоминания. Нельзя спорить, нельзя бояться, нельзя отключать телефон, нельзя видеть Адама, нельзя любить, нельзя... жить? Да, жить тоже нельзя, когда на самом деле ты мертв и у тебя две могилы на разных кладбищах.
НЕЛЬЗЯ!
Это слово отчеканено огненной лавой в моем сознании. Я никогда не избавлюсь от него, никто меня от него не избавит. Даже если я очень постараюсь, останется глубокий шрам – и в сознании, и в сердце.
Внутри меня – пустота, абсолютная пустота. Только я знаю, что это такое, ни одному ученому не под силу вывести формулу этой пустоты, а я вывел:

(Первый Отдел + любовь к Никите + разлука с ребенком
+ тысячи смертей от моей руки) * НЕЛЬЗЯ.

Это не только формула пустоты, это еще и формула моей жизни.
Только что на вокзале я оставил почти всего себя. Я остался невидимым на скамейке рядом с Никитой, остался в ее кровоточащей душе, в полных слез синих глазах, на подрагивающих от плача губах, с которых еще не успел испариться мой последний поцелуй.
Увижу ли я тебя еще хотя бы раз, Никита? Дотронусь ли до твоей руки? Услышу ли твой низкий и печальный голос? Когда ты говоришь со мной, ты как будто сомневаешься во всем, что знаешь и что слышишь. Сомневалась ли ты в том, что мы встретимся опять? Думаю, что сомневалась. Ведь ты умная женщина, Никита, ты знаешь больше, чем представляешь себе. Да, я пообещал вернуться, но прежде пройдут годы. С нами может случиться за это время что угодно.
Знаешь, чего сейчас я боюсь больше всего на свете? Я возвращаюсь в Отдел, поднимаюсь в Поднебесье, чтобы увидеться с тобой, а на меня смотрит совсем другой человек. Жизнь в Отделе непредсказуема: сегодня мы живы, а о завтрашнем дне никто не говорит. Я оставил тебя, Никита, совсем одну. Я хочу застать тебя через десять лет там же, где оставил, и я хочу верить в то, что за это время ничего не изменится.
Я вернусь, Никита, в любом случае вернусь. Слышишь, дорога? Я пообещал ей это, а свое слово я держу всегда.
Жди меня, Никита, жди и... прости...


2002-2004 г.г.